Диэр

Стучась в чужую душу

Дэлю посвящается

Спокойствие и легкая меланхоличность мемуаров. Легкая меланхоличность – на грани жгучей тоски по такому необходимому несовершенству. Из мрака во мрак – невесомость движения качелей.

В чем-то сродни этому – летний парк, огромные ладьи аттракциона, возможность и способность – раскачаться, взлететь, рассмеяться в лицо тому, кто так же иллюзорно парит напротив тебя. И слышать его смех, и рассыпаться – радугой.

- Знаешь – я – когда-то – в детстве… - не хватает дыхания.

- Не знаю!.. – смех. Так можно смеяться всяким очаровательным нелепостям…

Только эти качели – движения души. От одной полутемной комнаты в общежитии МГУ, где мрачная монолитность собравшихся вызывает восхищение людьми, умеющими быть жестокими к себе, до другой, скорее, залитой солнечным светом, всегда полной народу, готового с разговора о минувших РИ переходить на диспуты о Кафке. Где на столе зачастую лежат хрусткие желтые листы со стихами, в которые не будут подсматривать по закону чести, листы со стихами, подписанные ломким летящим почерком старинной аббривеатурой «A.N.G.»

Молчание и понимание учительства и ученичества. Ставшее темой раздумий и незаконченных еще эссе. Подталкивающее на решение, которое еще так не хочется принимать. Потому что принять легко – а кинуть свой опыт двадцати с хвостиком лет жизни в прошлое, лунной порошею, каплями, брызгами сиюмитнутного дождя – слабо. И это правильно, пожалуй.

То ли действительно – было, то ли проекция образа, но тамплиерский плащ на плечах уже о чем-то говорит.

- Есть те, кому бесполезно становиться учениками, - улыбка, собирающая «светлые» морщинки у глаз, - потому что они находят, чему можно научить учителей. А в этом все-таки есть что-то неправильное.

- Я не нарочно!.. – то ли отчаянно, то ли все-таки с приятно пошевелившимся чувством гордости.

- Конечно, так в этом и суть…

Ты, друг мой, конечно же, тут не при чем. Я совсем не собираюсь перекладывать на твои плечи груз своих грехов и «примочек». Что мое, то мое. Ты как раз совсем другой, что и замечательно. Я верю, что ты как раз был образцовым учеником.

И станешь очень неплохим учителем – потому что не может не быть учителем тот, кому дан странный дар подбирать нужные правильные слова для всего сущего. Точнее, он может не считаться учителем, но не может не учить, потому что кому надо – те научатся и у прохожего, а все остальные – аллах бы с ними. Им не надо. И ничего не меняется от перестановки мест слагаемых. Разделение на de jure и de facto очень грустно и лживо, тебе ли этого не знать, законник.

Молчание и понимание ученичества и учительства. Это то, что никогда не было моей темой. Это то, что коснулось меня через тебя. «И вот так – вся моя жизнь». Ловить обрывки чужих речей и позавчерашних газет, учиться у прохожего, учить учителей, заваривать зеленый чай сильным мира сего, лукаво и невинно улыбаясь им в лицо, а внутренне сжимаясь от страха в осознании собственной дерзости… постигать мир через взгляды и прикосновения – ладонью к ладони. Через других. Через тех, кто не способен иным образом получать ответы из мира и вообще сигналы извне. Мы с тобой очень удачно нашли друг друга: ты, ищущий все грани мира, и я, вечный спутник, вечное второе я разных неординарных личностей, рожденная быть зеркалом и мишенью для стрел тех, кто учится стрелять.

- Если ты не ищешь смерти, если ты считаешь ее просто скорой неизбежностью, давай я умру за тебя. – просто, без рисовки, мы не дети и не актеры, мы о делах говорим. – Пока я верю сердцем в свою необходимость возвращаться, смерть не возьмет меня до конца. Как и любого, в чьей крови – любовь ко всему сущему и способность благословить все, что создано не им…

(«Так власти я вовеки не желаю над тем, что в мире создано не мной…»¹ прикипело, всплывает совсем не в ту тему порой...)

- Не нужно… - вскинутая рука. – Довольно… - чуть мягче. – Ты действительно сейчас сделала ровно столько, сколько нужно: заставила меня устыдиться собственной слабости. Я слишком рано сдаюсь, и теперь вижу, что зря. Я буду жить. Только что ж мне делать с тобою, лучше скажи мне… - взгляд становится отрешенным и усталым, - ты становишься слишком светлой для меня.

И вот так – вся моя жизнь. «Не жалуйтесь на жизнь, могло не быть и этого». Кто б спорил… да я и не считаю, что мне на долю выпал худший из возможных уделов. Как раз напротив, я его благословляю. Я не желала бы себе иной судьбы. И не желаю… особенно если знать веер вероятностей, отмеренных на мою долю. Эта – лучшая из них, наверное. И уму, и сердцу, и другу, как поговаривал один мой знакомый.

Мы с тобою пишем друг другу письма. И слава богу. И ты сам не замечаешь, как оттачиваешь на мне свое мастерство, а я и не против. Я создана для этого и мне от этого хорошо. Я пишу тебе письмо и свеча отражается в ночном окне. И мне спокойно… чего ж еще надо.

И серебряный браслет на моей правой руке теплеет – в такт вздрагиванию пламени. У каждого – своя система Знаков, своя система взаимопонимания с миром. И я знаю, что это за Знак – что рано или поздно этот браслетик уйдет на твою руку. Что как только кончится весна, я пошлю его тебе на Заокраинный Запад. Так будет правильно.

Он забавный… «Эльфийская работа», сказала бы я, если бы в сплетении серебряных нитей по черненому фону не просматривалось «Инь-Яня». Он только кажется, его там нет… но слишком уж настойчиво кажется.

Эхх, Двойственность Мироздания… Любить одного – и всех. Можно чувствовать себя целителем душ, можно – эмоциональной потаскушкой, можно – безвольной марионеткой в руках судьбы, а можно просто не думать об этом. Последнее – самый лучший способ отношения к таким вот пожизневым «кармецам».

И вера в прошлое, брошенное лунным сиянием, звонкой весенней капелью – в вечность. В Книгу Бытия.

- Хочешь – я подарю тебе бессмертие?

- Нет, пожалуй… - эхх, мужчины, что ж вы, созданные совершать и вершить, думаете, что все сочтут «крутость» лучшим даром? Лучше б любили, мы, женщины, кошки, мы странные. – Потому что вечной любви не бывает. Потому что когда-нибудь ты станешь тяготиться мною – и что мне тогда делать с твоим даром? Куда мне с ним идти и зачем, и как я тогда смогу его проклясть?

Люблю потому что его… что бы там кто о нем (пардон, о Нем) не думал. И не знаю, за что, да и какая же оно суета – «за что», «вопреки чему»… несмотря ни на что, тогда уж, это ближе, хоть и не совсем то. Люблю – хоть и говаривал он иногда такое.

Ладно, бог с этим – пока.

Мы спишемся и обо всем поговорим. Сплетя венок сонетов. Лучший способ познания мира…

Как? Лист увядший падает? Да нет —
Летит на свет, кaк бабочка ночная,
Еще один цуреновский сонет
Написан мной — удача небольшая.

Еще один листок в тот листопад,
Что кружится на грани тьмы и света.
Цурена жаль. Ведь он не виноват,
Что лишь строка осталась от сонета…²

Это не наше с тобою, но мы ведь не честолюбивы. И не суетны. А я подбираю нужные слова, я так жарко ищу то, что дается тебе с полувзгляда на мир… ну так на то я и не ты. А ты – не я, каждому свое.

Спокойствие догорающей свечи, ворох исписанной бумаги и оберег, кинутый на раскрытую папку рукописей. Они не горят и не теряются в процессе перебирания с одной вписки на другую.

Оберег. Сердолик в кожаной оправе. И носила б его… но «запрограммирован» он был мастером на «критические случаи» и в повседневной жизни – тяжело его носить. И – зараза даритель, сделал оберег, ориентированный только на меня, передаривать бесполезно, порвет веревку и уйдет. И вернется в мои руки… пробовала, альтруистка. А ведь скольким он – хотя бы сегодня! – нужнее, чем мне…

Все спокойно и прекрасно. И одиночество порою целительно. Когда видишь сны о тонком луче звезды, падающем прямо в раковину, забытую обитателем ее бывшим на ночном морском берегу. Когда ветер во сне овевает твои волосы.

Давай встретимся там. На твоем берегу. В одном из лунных снов, у кромки воды в кольце огненного круга. Место встречи можно, конечно, изменить, но…

… но не на чем поставить точку, продолжи мою мысль. Потому что пустота захлестывает мой голос, когда ты молчишь, друг мой Горацио, говорил Гамлет и думал, как его удавят этим золотым шнурком, который он не знал, куда деть… вот уж подарила матушка, так подарила.

понедельник, 31 марта 2003 г.

1 Дэль, из одного из сонетов Финрода в «Поединке Финрода с Сауроном».

2 Любелия, «Еще один цурэновский сонет».