Л. Бочарова

Влияние музыки

Если бы я посмела, я написала бы об этом кантату или рок-оперу, впрочем все впереди. Рок-опера про Моцарта и масонского ставленника Сальери, бедном исполнителе чужого приговора, может стать реальностью. Писать о музыке - все равно что писать об Абсолюте. Он (и она) находится везде и во всем, и надо всем одновременно. У Толкиена весь зримый мир - лишь застывающая по ходу времени Музыка, явленная Творцом и развитая Ангелами. Жизнь - это музыка. Идея жизни, идея формы (как и сама идея Времени) - мелодия внечеловеческого происхождения. Музыка предшествует словам на том основании, что речь музыкальна. Можно не понимать слов, но воспринимать музыку речи. Самой понятной является латынь, которую Флобер назвал единственным человеческим языком (он имел ввиду, что остальные спрофанированы и загажены сленгом). Латынь двояка. Это язык богословов и сатанистов, рассудочных мыслителей средневековья и магов-мракобесов. Тьма всегда подмазывается к свету и поет с чужого голоса, но все равно фальшиво. Пьеса, в которой звучит эта двойственность, подлинно драматична.

Такой же драматичностью и музыкальностью для меня обладает английский язык. Я не понимаю на нем ни слова, но знаю, о чем говорят персонажи "Джизас Крайст - суперстар". Я догадалась. Перевод меня очень разочаровал. В моем внутреннем переводе все было более погранично, чувственно и брутально.

Чувственность музыки всегда пугала людей. Это есть в "Докторе Фаустусе", но за примерами можно сходить и поближе. Церковь поставила себе на службу музыку и при этом травила светских музыкантов. Орфея растерзали заведенные и обломанные им вакханки. Джимми Моррисону досталось от полицейских, фанаток и неконтролируемого музыкального дионисийского потока, с которым он не совладал. Музыка - это наркотик. Она опьяняет и одурманивает, она раскрывает иную, высшую реальность - и от того реальность зримая пасует, иногда не в пользу реципиента. Чтобы открыться музыке, надо иметь большую волю и высокую степень сосредоточенности. Все дирижеры - диктаторы, все композиторы - трудоголики, все певцы - жертвы формы. Если делать операцию под музыку, можно отрезать не то. Виновата не музыка, а выбор трека в зависимости от обстоятельств (виноват заказчик). Под Баха можно отрезать что надо, а под хэви-металл можно на волне инвольтированной резвости угробить пациента. Есть англоязычный рассказ, как пара отдыхающих каталась под музыку в горах на лыжах и угробилась, потому что не могла выйти за пределы музыки - то есть за пределы субьективного.

Музыка - самое субьективное из искусств. Скульптура объективно отражает предмет, а музыка - на астрально-эмоциональном уровне. Музыка говорит языком частным переживаний. Что для одного металлургический завод - то для другого коррида, а для третьего нудный знойный день (балеро Ровеля). Поэтому женщины более музыкальны, чем мужчины. На одного поющего мальчика в школе пять поющих девочек. Мужчинам быть музыкальными не предписывается социумом, потому что от музыкальности (чувствительности) - один шаг до тряпочной сентиментальности, а там и до пидоров. Музыкальный мужчина сомнителен всем остальным мужчинам. Фредди Меркури, Петр Ильич Чайковский, Шуберт, Дэвид Боуи, Элтон Джон, Борис Моисеев... Вы все еще хотите отдавать ребенка в музучилище?

Музыкальный мужчина не может убивать. Я так думаю. Видимо, это и имелось в виду под фразой "гений и злодейство - две вещи несовместные".

Я не буду говорить про патриотические песни, потому что они служат определенным вибрациям и именно их проводят. Под них можно убивать. Но музыкальный человек открыт всему пространству звука. Поэтому рука, поднявшаяся под "Теперь ты в армии", должна замереть под "Тихая ночь, святая ночь". Слова совершенно не важны. К тому же обе песни поются на тех языках, на которых я не говорю - и еще много кто не говорит - английском и латыни.

Медленно и печально переживаются темы предыдущего фрагмента. Музыка информативна. Душа без музыки костенеет. Можно жить без речи (не говорить или отказаться слушать ее), но жить без музыки нельзя. Монахи с обетом молчания - картезианцы - не говорят, только молятся (поют). Подобная же картина у бенедиктинцев. Они совершенно этим счастливы.

Речь - это разновидность музыки. В музыке речи живет душа нации.

Петь и играть на пианино я научилась гораздо раньше, чем читать. Переводить черные запятые в звуки клавиш было более приятно, чем другие черные запятые в слова. Подбирать и импровизировать по слуху мне нравилось больше, чем играть по нотам. Меня завораживали законы гармонии, легкость конструирования и тайна, которая во всем этом есть. Когда я не могла выучить трудный или музыкально неочевидный кусок - я вставляла свою музыкальную связку, приблизительно подходящую гармонически (логически). На высоком темпе мои преподаватели этого не замечали. Я думала, они знают все. Но они знали лишь правила по аппликатуре. Поэтому я обнаглела, и делала так вплоть до выпускных экзаменов. Комиссия ничего не замечала. Она не могла и предположить, что человек играет мимо нот. Так я поняла, что многие авторитеты на деле липовые.

Я ненавидела музыкальную школу. Она была толоконная. Я любила только теорию музыки и сольфеджио. Наверное, оттого, что оно мне давалось. Таинственный интервал тритон пишется как увеличенная кварта и как уменьшенная квинта - и это два разных тритона, но звучит одинаково и клавиши нажимаются одни и те же. Различается только запись. На слух же различается разрешение (тритон неустойчив). Запись зависит от того, во что выливается финал. Серия фикций, оправданная конечным результатом. Большое расширяется, малое сужается еще сильней. Если женщина уходит от мужа с любовником - это предательство и измена, если она не уходит с любовником, а остается с мужем - значит, это был легкой флирт. Ебутся одинаково. Еще один закон - диезы постоянно увеличиваются в квартовом круге, а в квинтовом увеличиваются бемоли (или наоборот), тональности переходят одна в другую с увеличением черных клавиш. Но самое главное - на каком-то этапе все твои диезы превращаются в бемоли, потому что двойной диез - это абсурд, а музыка строга и абсурда избегает. Два круга замыкаются в бесконечность, где одно переходит в другое. Что вверху, то внизу; инь-янь, практический гностицизм.

Законы гармонии более важны для правильной записи, чем для полета воображения. Как во французском языке, где половина созвучий не читается, а другая половина читается не так, как записана. Музыкальная запись, как и любой иностранный язык, имеет свои фишки.

Итак, музыкальная школа, где я не любила собственно игру на музыкальном инструменте.

Мне не задавали красивых вещей, а натаскивали как гончую на технических этюдах. Я мечтала играть Моцарта и Бетховена, и развесистого Баха. Баха мне задавали хитрозакрученного и за версту учебного, а хотелось, чтоб душа развернулась. Я не чувствовала музыки, которую надо было исполнять. Но у меня была отличная техника. Особенно крупная. Мелкий бес меня не вдохновлял. Я до сих пор свободно покрываю дециму, и бацать полифонию аккордами на скорости - это просто тарч. Поэтому я делала тарч мимо нот, пока преподы считают мух, а дома учила Бетховена. Я играла патетическую сонату, первую часть апассионаты и лунную. Аллегро давалось легче, потому что оно известно. Это джентльменский набор. Не играть эти вещи Бетховена - это все равно, что ни разу не надеть кружевное белье или ни разу не сказать "хуй". Есть в мире неочевидные, но обязательные действия. Они делают нас свободными.

На экзаменах я играла Гайдна. Очень красивая соната. Мне она долго казалась просто набором пассажей, но преподавательница заставила пересказать, что имел в виду композитор. Что он здесь выражает, а что там. Это было фантастикой - выуживать из музыки ее смысл, и этот смысл выражать словами. Я читала Дюма и все перевела (для себя), а преподше сказала другое, потому что у меня получился лирический и бунтарский роман про любовь и кровь, а ей это было знать совсем не обязательно. Так я потом Гайдна и играла по собственной смысловой партитуре. До сих пор помню это невыразимое, волшебное ощущение - видимо, это и было творчеством.

Музыка смягчает, а порой и размягчает нравы. Под музыку плачут те, что смеется над словами. Чтобы все рыдали, надо запеть. Кричать то же самое бессмысленно. Вершиной смысловой выразительности является опера, вершиной чувственной выразительности - балет. Если у вас нет слов - танцуйте.

Все диктаторы знают чувственную природу музыки. Они сентиментальны. Поэтому они покупают композиторов, чтоб те писали про их режим гимны, и всегда приветствуют музыку в борделях. Музыка в борделе непременна. Без нее душа окостенеет так, что не подымет член.

Музыка сопровождает нас от рождения до смерти. Колыбельная переходит в панихиду, заздравная речь в похоронный марш. Музыка облагораживает и возвышает все, к чему прикасается, любой процесс. Это жизненная эссенция. Под нее коровы плодятся в два раза быстрее, и лучше вызревает пшеница. А уж как под нее пьется вино! В трудные минуты люди поют. Стон - это тоже музыка. В музыку переводится любой физиологический процесс, и любая абстракция тоже. Это символический язык, на котором горний мир говорит с нами. Каждая мелодия ищет своего певца. Все великие композиторы услышали свою музыку, а не сконструировали ее.

Музыка - это математика, потому что законы гармонии более бескомпромиссны и жестки, чем человеческие. Но на одних конструкциях далеко не уедешь. Их должна оживить божья искра. Музыка "сотворенная" - это масоны, музыка "услышанная" - это апостолы. В том же разница между Моцартом и Сальери.

Мой культурный герой поет. Может быть, он поет про себя, но он совершенно точно музыкален. Он превращается в световой поток, потому что у света и музыки единая природа. Я знаю, Христос пел, когда его сняли с креста. Теперь все мессы и литургии - оперы для голоса и хора. Молитва создана для пения, а не для декламации. Когда я молюсь для бога, а не для падре, я пою со словами или без них, как слагается ход высказывания. Любое чувство адекватнее всего выразить музыкой. Когда больно - надо петь, когда радостно - надо петь, надо петь перед смертью. Вместе со звуками твоя душа отлетит к ангельским хорам.

Расстрельные революционеры пели под стволом. Они знали золотое правило преемственности. Музыка раскрывает чакру любви, а без нее нет оправдания никакой человеческой деятельности.

Самый драматичный поединок на свете - это поединок на почве музыки. Моцарт и Сальери. Аполлон и Марсий. Финрод и Саурон. Я не верю в людей, лишенных музыкального слуха. По-моему это такая же травма, как вывих бедра, и тоже лечится.

Превратиться в музыку перед смертью. Не выпустить волшебную флейту. Тогда непамятливые свидетели скажут, что музыкой была и вся твоя жизнь.