Лайхэ

Назад в подвалы

...И рука болит. Правая. Плечо. Перетрудила на работе. Впрочем, издержка производства - зато, когда метелка шаркает по конюшенному полу, думается хорошо. Шорк-шорк, шорк-шорк... Хорошо думается. Ритмично. Изредка только ритм нарушается перестуком копыт где-то позади, - опять эта скотина чалая из денника вылезла и к тачке с овсом подбирается! - недоуздок наперевес, бродягу в денник, и снова - шорк-шорк...

За что люблю лошадей - в них есть какая-то искренность, которую человек утрачивает вместе с детством. Лошадь может быть какой угодно - злобной и добродушной, нервной и пофигистичной, ласковой и совершеннейшей оторвой, но никогда - двуличной. "Зараза страшная, - шлепаю чалого по упитанному крупу. - На диету пора сажать..." Конь философски вздыхает и покорно бредет в денник. Мол, ты рано или поздно спать пойдешь, а тачка с овсом - вон она, родная... А вот фиг тебе, говорю я и аккуратно прилаживаю разболтанную задвижку. Нехороший ты человек, вздыхает чалый, овса тебе, что ли, жалко? - и все так же философски принимается хрупать сеном. Отдыхай, бродяга, завтра тебе опять бегать и прыгать. У тебя есть денник, сено и овес - и ты себе даже не представляешь, как же тебе повезло, что ты родился лошадью, что тебя завтра восторженные дети опять будут гладить и кормить сахаром, что они любят тебя уже за то, что ты - лошадь... Кто бы меня любил за то, что я - человек...

Шорк-шорк... Приятно оглянуться: позади - ровный, почти идеально чистый бетонный пол. Где бы найти метелку, чтобы так прошлась по памяти: шорк-шорк - и чистота...

Любовь... любовь и память, проклятый союз. Может быть, это некий фильтр: любовь, которую помнишь, почему-то кажется куда более удачной, пылкой, светлой, возвышенной, - нужное подчеркнуть, - чем та, которая выпадает здесь и сейчас. И мы ради дня минувшего, который представляется нам почти идеальным, бестрепетно предаем день нынешний. Нам тут никто не делает красиво - так давайте же ностальгически ныть по ушедшей красоте. Здесь мы вкалываем на нелюбимой работе, окруженные ненавистными цивилами и гопниками, а вот там!.. А там, надо полагать, был эквивалент дурдома, - все замечательно, никаких расстройств, кругом одни только милые добрые лица, все друг другу братья... будни дауна. Впрочем, раз мы сейчас - здесь, то там мы, увы, умерли. Но умерли, разумеется, тоже безумно красиво - во-первых, идейно, а во-вторых, ну очень эстетично! Нам вонзался под сердце зловеще сверкающий меч, мы сгорали на кострах, уносясь пламенем к звездам, мы гордо принимали на вражеском пиру чашу с ядом и падали, словно сломанные стебли, к ногам ревущей толпы, мы... Конечно же, мы не корчились от холеры на блохастых тюфяках, не гнили заживо от сифилиса и не выкашливали остатки легких в скоротечной чахотке. От нас не воняло разложением и экскрементами, мы красиво жили и умирали тоже красиво! Так, чтобы завидно было! Мы страдали чистенько и эстетично! А если кто осмелится предположить, что все это брехня - ату его, посмевшего вспомнить о низменной физиологии!

...Хирурги, циничный народ, все-таки не напрасно говорят, что в человеке больше всего - дерьма. И тело с отрубленной головой дергается в агонии совсем неэстетично. И обгорелый труп тоже взор не радует. И когда меч входит под сердце, трудновато сохранить на лице благородно-возвышенное выражение. Умирать - больно, господа. И очень сложно думать о том, что, мол, "смерти нет", когда в живое тело врывается что-то совсем неживое, острое и холодное. В агонии нет эстетики. И патетичного в ней тоже ничего нет. Это - физиология, и каков бы ни был мир, в котором ты умираешь, умирать ты будешь все равно до крайности неприглядно. Даже если тихо отдашь концы во сне - все равно кому-то придется для приличного вида подвязывать тебе челюсть и укладывать руки на груди...

А потом ты очнешься. Очнешься живым. И сколько-то лет будешь просто жить и радоваться жизни, пока тебя не настигнет - Память. И тогда ты за все неизбежные жизненные неурядицы начнешь винить мир, в котором родился, и тосковать по миру, который вспомнил. И даже если там ты умер в тифозной горячке в загаженном слякотном окопе, та жизнь будет тебе казаться лучше нынешней. Человеческая память обладает свойством удерживать лучшее и отсеивать худшее. Обманка. Обманка, на которую покупаются все.

Или?..

Или деградация души, когда каждый шаг сквозь смерть все более измельчает личность, от великого героя низводя ее до "маленького человека" Достоевского? Тот самый кармический путь системы "вспоминай и огребай"?

Я не знаю...

Шаркай, моя метелка.

Темные глаза лошадей в полутьме поблескивают какой-то запредельной мудростью, которую не в силах постичь суетный человеческий разум. И что бы я ни говорила, что бы ни пела, - наверное, он лучше меня понимал и любовь, и память - тот вороной жеребец, что на прощанье тихонько трогал губами мои щеки и волосы, когда его увозили от меня...

Шорк-шорк. Нашарить в кармане плейер, нажать кнопку - и - на полную громкость - голос, странный, ни на кого не похожий голос:

Я возвращаюсь налегке с запасом стрел
Назад в подвалы... ¹

Сбиться с ритма, не слышать шарканья по бетонному полу...

Не вспоминать. Ни о чем не вспоминать.

Чалый тихой сапой сражается с задвижкой.

Через открытые двери конюшни тянет свежим запахом леса. В Битцевском парке заливаются соловьи.

Не вспоминать...

Чалый, зараза, честное слово, я тебя завтра заседлаю и объясню, чьи в лесу шишки!

...Я люблю тебя, чалый. Я люблю тебя за то, что ты - лошадь.

Нет. Я просто тебя люблю.

Кто бы любил меня за то, что я - человек...

Или - просто любил...

И рука болит. Правая. Плечо.

Июнь 2004г., Москва

1 группа "Калинов мост", песня "Назад в подвалы"