Дара Ливень

Берегиня

Перемоет посуду.
В дому приберет.
В холодильник поставит оставшийся ужин.
И растерянно взглядом вокруг поведет,
И на спящих посмотрит - и сына, и мужа.
И к окну подойдет,
И прильнет,
И замрет,
И почудится вдруг, как легко, без усилья
Свежий ветер порывом окно распахнет -
И поднимут ее лебединые крылья!
Покачнется земля (как она дорога!),
Чабрецовые волны обнимут земные,
На ночные она полетит на луга,
На казачьи луга полетит заливные!
Там, где неба с землею волнуется связь,
Серебром протекли лебединые клики -
Как душой бы сейчас она вслед понеслась
В белозвездный простор, до безумья великий!..
...На седой чернобыл, как подранок, падет.
И кружится по лугу, что делать, не зная, -
И тоскует,
И смотрит,
И крыльями бьет,
Провожая во тьме белоснежные стаи.

Прочитав это стихотворение, я поняла, что не знать мне покоя, пока я не напишу об этой женщине. Женщине, которая была птицей. Насколько мне это удалось - судить вам.

В ночи пели крылья.

Этот тихий, волнующий, ни с чем не сравнимый звук едва ли мог потревожить человеческий сон, но ее слуху был внятнее громового раската.

Лебеди возвращались.

Осторожно откинув одеяло, она выскользнула из постели и с минуту постояла, прислушиваясь к сонному дыханию мужа. Мужчина пошевелился, вздохнул, пробормотал что-то во сне и снова затих. Больше ничто не нарушало молчания ночи.

Кроме переливчатого свиста ветра в лебединых крыльях.

Она пробралась в маленькую кухню, ощупью нашла и набросила на плечи огромную шаль - плод долгих зимних вечеров. В месяце Светлых Ночей ночи, может, и светлы, но все еще бывают морозны.

С тихим скрипом открылась дверь и закрылась снова. Прошелестели, удаляясь, осторожные шаги. И вновь тишина.

Но в ночи звенели крылья...

Она знала эту дорогу, как линии на своей ладони, как золотистые звездочки вокруг зрачков кареглазого мужа, как смешной, похожий на птичий хохолок, завиток на макушке маленького сына. Она ни разу не споткнулась и не оступилась, пробираясь по ней, но каждый шаг отдавался болью.

Этой дорогой она однажды пришла к людям.

На лугу, еще не просохшем после схода снегов, она остановилась и посмотрела в небо. Крылья звенели уже прямо над ней, и в эту песню вплетались скорбные клики.

Лебеди узнали ее.

Стая наплывала шелестящим, свистящим, рыдающим облаком, мерцающим в ночи. Огромные белые крылья мерно вздымались и опускались, рассекая тугой простор, и нестерпимая боль полоснула по сердцу, когда она, позабыв обо всем, рванулась навстречу, распахивая крылья...

Которых у нее больше не было.

Упав на мокрую, холодную землю, поросшую редкой щеточкой первой травы, она застыла в немом отчаянии. Боль была так велика, что она не могла даже плакать. Опустошенная, ослепленная, сломленная, она лежала и слушала, как вдали затихают крылья.

Ей хотелось умереть.

Но если она позволит своему сердцу остановиться, уже этим летом юная берегиня вынет черный жребий и пойдет к людям, навсегда простившись с надеждой взлететь в ночное небо. Маленький мальчик со смешным завитком на макушке вырастет без материнской любви и ласки, навсегда затаив в душе неизбывную горечь и ощущение, что его предали. А сильный мужчина, спящий сейчас в их маленько доме у дороги, в доме, где все сделано их руками с любовью и заботой, погрустит и утешится с другой женщиной, которую не будят дважды в год лебединые перелеты... Утешится - но никогда уже не сможет поверить до конца. Умирать было нельзя.

Но ей хотелось умереть.

И когда отчаяние уже готово было сомкнуться над ней подобно медленной, тяжелой воде весеннего половодья, теплые ладони опустились на ее плечи.

- Что с тобой? Что с тобой, родная?

И нестерпимая боль выплеснулась слезами - впервые в жизни.

Откуда было ей знать, что все эти годы мужу было известно: его жена уходт ночами из дома? Откуда было ей знать, что он не спит, а лишь притворяется спящим, и ждет, пока она вернется, несчастная и продрогшая, и греет своим телом ее половину постели, чтобы ей было тепло, когда она тихонько скользнет под одеяло?

Нет, он не знал, кого получил в жены. Но он тоже не был простым человеком. У него было зрячее сердце. Ложь, измену он распознал бы сразу. Но женщина, делившая с ним ложе, дважды в год уходила из дому не за краденым счастьем. Ее вела боль, причины которой он не знал, и он боялся спросить, чтобы не причинить еще худшей боли. Впрочем, если бы он и спросил - как бы она могла ему ответить?

Он мог только молчать, ждать и согревать ее половину постели.

Только этой ночью неведомая сила толкнула его вслед за ней.

Ему легко было идти за белой шалью жены, и он увидел, наконец, куда она ходит - на тот самый луг, где он подобрал ее когда-то, совсем юную, испуганную, неспособную говорить. Он знал, что такое бывает, когда неокрепшая, слишком ранимая душа сталкивается с чем-то для нее невыносимым. Он взял ее с собой, приютил. Со временем она успокоилась, перестала всхлипывать во сне, и однажды сама пришла к нему на ложе. Так он узнал, что над ней не было совершено насилия - она была невинна до этой ночи. Но говорить она так и не начала. Даже имени ее он не знал. Он хотел сам дать ей имя, называл одно за другим, самые красивые, какие мог вспомнить или придумать, но она только качала головой. Со временем он оставил эти попытки и стал звать ее просто - жена. Она не возражала.

Потом она родила ему сына. И вскоре в первый раз ушла ночью.

Глядя на нее, он подумал, что теперь знает причину ее боли: она приходит сюда в надежде вернуть утраченный дар речи. Он знал, что и такое бывает, и знал, что власть этого зова неодолима. Он подумал еще, что этого следовало ожидать.

Но того, что случилось дальше, ожидать он не мог.

Он услышал лебединые клики. Над лугом, едва не задевая крыльями маленькую фигурку женщины, пролетали лебеди. Огромные, серебрящиеся в ночи птицы. Она раскинула руки и ринулась в небо, и белая шаль взметнулась над ней, как крылья...

На миг ему почудилось, что она сейчас взлетит и умчится со стаей. Он узнал - не мог не узнать! - этих птиц, о которых слагают легенды. В родные места возвращались берегини, девы-лебеди, живущие двойной жизнью - птичьей и человеческой.

Он знал, что берегинями иногда становятся маленькие девочки. Он знал, что раз в поколение берегини мечут жребий - кому уходить к людям, кому всю жизнь стонать по утраченным крыльям, чтобы остальные не забывали: крылья даны им не только для радости полета.

Берегини хранили землю, на которой живут, от всякой напасти, будь то засуха или гнилое лето, град или наводнение, мор или война. Берегини спасали неосторожных пловцов, выводили к дороге заплутавших путников, помогали найти пропажу и лечили болезни. И когда они улетали на зиму, хотя бы одна должна была оставаться, чтобы хранить их дом. Берегинь почитали, но горе той, в которой распознали бескрылую берегиню! - ей навсегда оставаться одинокой, потому что лебедью ей уже никогда не быть, а люди ее не примут. Почитать будут по-прежнему, за помощью в трудный час обратятся, но никогда не признают своей. Никогда ей не обнять мужа, не приложить дитя к груди... Никогда - холодное слово, страшное...

Его жена - берегиня!

Он поискал в себе страх или отчуждение, больше боясь найти их, чем увериться в своем открытии. Но ничего, кроме нежности и сострадания, не нашел. От того, что когда-то летала серебристой птицей в ночи, она не перестала быть его женой и матерью его сына. В ней ничего не изменилось. Ничего не изменилось и в нем.

Он уже хотел отвернуться, чтобы уйти незамеченным и согреть постель к ее приходу, но увидел вдруг, что она падает, как подкошенная, и белая шаль сбитой влет птицей ложится в грязь. Прежде, чем он успел осознать это, ноги сами понесли его через луг.

- Что с тобой? Что с тобой, родная?..

Потом он нес ее на руках, плачущую навзрыд, прижимая к себе, шепча что-то невнятное и ласковое, готовый на все, лишь бы унять ее горе. У него было зрячее сердце - он мог представить себе, каково лишиться полета.

Дома он завернул ее в теплое одеяло, сшитое ею же из мягкой шерсти, которую оставляют на кустах и деревьях линяющие звери, и баюкал, как ребенка, пока она не перестала дрожать и не уснула. Тогда он бережно уложил ее на постель и лег рядом, обняв, как в первые дни их любви - крепко-крепко...

Утром он проснулся, почувствовав, что она уже не спит. Он открыл глаза.

Она смотрела на него ясным взглядом, в котором не осталось и следа былой тоски. Он хотел спросить, как она себя чувствует, но она приложила палец к его губам.

- Сеана, - сказала она. - Меня зовут Сеана.

И он впервые увидел ее улыбку.

Осенью она не ушла, хотя без сна просидела всю ночь у окна, выходящего на заливные луга. А ближе к зиме у них остановилась на ночлег семья, ехавшая в город, к именитому целителю. Младшая дочь, напуганная кем-то, лишилась дара речи, и помочь ей пока не смогли.

Сеана заглянула в глаза малышке, улыбнулась и отослала ее со своим сыном играть во дворе, а сама вернулась к нечаянным постояльцам.

- Вам нет нужды ехать в такую даль, почтенные, - сказала она. - Я могу вылечить девочку. К утру она будет здорова.

Измученные родители смотрели на нее, и в глазах у них недоверие прорастало надеждой.

- Если ты сделаешь это, госпожа, чем платить тебе за труды? - спросил отец.

- Я сама мать, почтенный, - покачала она головой. - Неужели я стану наживаться на детской беде? Оставь себе свое серебро. Не ты ли отнял у девочки щенка, которого она подобрала, и отдал дальней родне в другое село? От этого она и заболела.

Изумленный и испуганный, отец приподнялся со скамьи:

- Откуда ты знаешь, госпожа?

- Верни собачку дочери, это и будет твоей платой. У нее слишком нежная душа. Если через пару лет за ней придут берегини, не препятствуй им, добрый человек. С ними она будет счастливей, чем с людьми...

Она ушла на луга и забрала детей с собой. Родители начали было расспрашивать мужа, но он только пожал плечами:

- Она сама берегиня, раз сказала, значит, сделает.

И отправился готовить ужин.

Уже темнело, когда дети вернулись, румяные и счастливые. Вскоре пришла и Сеана. Малышей накормили и уложили спать, и берегиня села рядом с девочкой, гладя по голове и нашептывая какую-то сказку.

Родители смотрели и слушали, пока и их не сморил сон.

Утром их разбудил звонкий крик:

- Мама, мама! Я летала во сне!..