Главная Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы
Главная Новости Продолжения Апокрифы Стеб Поэзия Разное Публицистика Библиотека Гарета Таверна "У Гарета" Служебный вход Гостиная


"Дорога, которая не кончается" Лин

Раньше для того, чтобы написать книгу,
требовались чернила, бумага и письменный
стол. Теперь же чернила, бумага и пись-
менный стол порождают потребность в книге.
Ф.Ницше, "Смешанные мысли и изречения"

Сложно передать то, что чувствуешь, открывая новую книгу. Гораздо проще читать и соглашаться - но читательский опыт не позволяет подходить таким образом к литературным произведениям, претендующим на название "философско-художественная повесть". Открывая повесть Л.Лобарева "Дорога", я, честно говоря, предполагал, что буду не самым глупым ее читателем - но по иронии судьбы кажется, именно таковым и оказался. Иначе как можно объяснить то, что по мере прочтения от меня несколько раз ускользала сюжетная линия (благо, намеки на нее возвращали меня на место), я откровенно терялся в нагромождениях разных имен и образов, сбивавших с толку и путавших повествование, был сотрясаем скачками от сказочной толкиновской эстетики к каким-то танкам и обратно, а также после того, как закрыл книгу, долго приводил весь этот сумбур в голове в порядок чтобы хоть как-нибудь проанализировать его. Вообще, сложилось впечатление, что рецензенты сильно обделили автора повести критическими отзывами, поэтому не удивлюсь, если эта статья окажется в своем роде первой и, надеюсь, не последней.

Отталкиваясь от того, что автор пытался создать полноценное художественное произведение и предполагал возможную его публикацию, могу заявить, что попытка так и осталась попыткой. Автор повести явно стремился соединить глубокую философскую концепцию с художественным изложением, и, как это обычно случается, в результате не хватило писательского мастерства. Экономя на образах героев, образности языка, проработке сюжета (крайне туманного), ставка делается на глубокое философское содержание, которое становится труднодоступным опять-таки из-за художественного несовершенства повести.

Чтобы не быть голословным, приведу несколько примеров образности языка. Вот, к примеру, "Эпизод 1: Шаг на дорогу": "Бело-желтый дом с красными балконами, дальше за ним - одинаковые ряды "хрущоб"...". Это - вид из окна. Насколько он бледен! "Кое-где торчат голые мокрые деревья, блестя гладкой черной корой. Дует сырой ветер. Небо рябое - от чисто-голубого до темно-серого... Впрочем, нет нужды описывать дальше - подобную картину помнят многие". Читая последнее предложение цитаты, хочется напомнить автору, что литература - это искусство слова. Я, конечно, могу посоветовать Ф.М.Достоевского с его гениальными описаниями Петербурга, а также И.С.Тургенева как великого мастера литературного пейзажа... Но мне кажется, что автор обидится (и совершенно правильно сделает, ибо этих писателей проходят еще в школе). И не в моих силах запретить писателям брать Р.Желязны за образец для подражания.

Открываю наугад: "Эпизод 10: К вопросу о белых драконах". И что видно: все та же банальщина - "воины - все еще при оружии и в доспехах, торговки, заполнившие площади, орды вездесущих мальчишек...". Да что, собственно говоря, продолжать - всю повесть не процитируешь. Художественные описания поражают своей схематичностью и примитивизмом - "светловолосый парень в сером свитере и белой ветровке"; во что одета Гэль - под большим вопросом, ибо в главе "Эпизод 13: Сказка о городе крыс" Странник дарит ей "тонкий свитер", надо полагать, свой (а откуда у Странника запасной свитер?), и свитер этот, как известно, серый. А в конце обозначенной в оглавлении, но не в тексте главы "Эпизод 19: Город-Нигде. Спасение." (перед обозначенной в тексте главой "Эпизод 20: Попытка возвращения", в конце страницы 53 авторской распечатки) одежда Гэль представляет собой "черную ткань". Если учесть, что она, вроде, не переодевалась, то остается только предположить, что дорожная пыль осела на тонкий серый свитер, изменив его окраску до неузнаваемости. А Элен, похоже, так всю повесть и ходит го... простите, обнаженной, в одном только плаще, капюшон которого в главе "Эпизод 9: Дни света" она набрасывает на голову, перед тем, как "скоро уснет". При таком раскладе Странник выглядит просто эгоистом по отношению к ней - мог бы и прикрыть девушку хотя бы оставшейся на нем ветровкой.

"Странная личность Странник", похоже, остался загадкой не только для того, кто мечтал разгадать его на стр. 15, но и для самого автора повести. Вот уж действительно странный - при всей его альтруистично-эгоистичной натуре (одной свитера дарит, а для другой даже ветровки пожалел), он выглядит очень психологически сильным... - и оказывается беспомощным перед девчонкой Гэль. Он выглядит самым мудрым, при каждом удобном случае делая умное лицо. А еще он менестрель. Правда, в его профпригодности как менестреля позвольте мне усомниться. Человек, которому объяснили элементарные правила стихосложения, если у него есть талант, обязательно будет писать стихи еще лучше прежних, и только бездарь начнет сочинять "многорифмы". Во всем есть свои законы - и в поэзии в том числе; пренебрегая ими мы получаем смелые авангардистские изыски, но для того чтобы ими пренебречь, необходимо их сначала узнать. Хотя в крахе Менестреля отчасти виноват и Ученый, объяснивший ему, что "нельзя рифмовать глагол с существительным". Гнать надо таких ученых поганой метлой! Можно! "Искал-оскал", "накрывать-на кровать", и т.д., и т.п., и если кто-то считает, что так рифмовать нельзя, путь он первым бросит в меня камень!!!

Но вернемся к Странникам. Единственный более-менее раскрытый образ во всей повести - это Гэль. А вообще, складывается впечатление, что либо автор не стал себя утруждать проработкой образов, писав повесть "наобум", либо эти образы настолько хорошо знакомы автору, что он не счел нужным познакомить с ними читателя. А зря. Повесть, и без того страдающая в художественном плане, становится совсем серой и безликой, а ее герои - не люди, а картонные фигурки на фоне призрачной сюжетной линии.

Вот мы и пришли к сюжету. Да, присутствие некой сюжетной линии в повести заметно, но с трудом. Более того, иногда гложет вопрос - а есть ли она? То что увидел я, посторонний читатель, - это бессистемное нагромождение событий, никак не связанных друг с другом. Только изредка писатель вспоминает о читателе и вставляет "репризы", которые только еще больше запутывают дело. Абсолютно дисгармонично на фоне псевдотолкинутой системы образов выглядит линия "танка". Мозгодробительным диссонансом являются скачки от Москвы до Средиземья в пределах одной главы. И - на фоне всего этого - Дорога. Сумбурные мысли автора льются на бумагу и обретают там словесную форму, разгадать которую непосвященному человеку не представляется возможным; более того, если автор стремится поразить своим интеллектом - то он выбрал неудачный подход к написанию произведения. У писателя очень большие шансы быть непонятым.

Но при всем художественном бессилии повести, в ней кроется глубокий философский смысл. Итак, из-за чего весь сыр-бор? Оказывается, из-за Дороги. "На обочине Дороги, на всем ее бесконечном протяжении, стоит множество городов. Похожих и не похожих друг на друга. Разных. Каждый город принадлежит какому-нибудь миру и одновременно служит воротами в него. И следом за средневековым городом-крепостью мира Льеис может идти суперсовременный космодром Рисоля или, скажем, Москва..." (А? Каково? Москва - врата нашего мира! Автору не откажешь в чувстве патриотизма). Но постойте, постойте... Мне кажется, что про это я уже где-то читал... А! Конечно! Желязны! Боже, снова Желязны... Но надо отметить, что "Дорожные знаки" ("Roadmarks") гораздо глубже чем сия повесть. Хотя бы потому, что там автор берет конкретную историю сего мира в отличие от безосновательных скачков "Средиземье-Москва". Хотя бы потому, что "Roadmarks" - полноценное художественное произведение, в отличие от "Дороги". Хотя бы потому, что "Дорожные знаки" не отличаются бессознательным повествованием, сильно смахивающим на осознанный бред. Хотя бы потому, что Р.Желязны сначала думал, а потом уже писал произведение, в отличие от автора "Дороги", который, похоже, просто писал повесть.

Итак, "Дорога" вторична. И стоило ли писать художественно-философское произведение, зная, что философия сия не нова, что существует уже нечто сильно смахивающее на задуманное и что художественность задуманного стоит под большим вопросом? Автор, похоже, считает, что стоило. Что ж, его право, и здесь я ему не судья.

Но, чтобы сгладить впечатление от разгромной рецензии, хочу добавить, что у повести есть одно художественно-философское достоинство. Это эпизод у памятника Пушкину в главе "Эпизод 1: Шаг на дорогу". Возможно, получился бы неплохой рассказ - но автору видней... На сем хочется пожелать писателю дальнейших творческих успехов на литературном поприще, а также посоветовать избегать впредь тех глупых и бессмысленных ошибок, которые он допустил в своей повести.

18.12.95, Фангорн.