Главная Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы
Главная Новости Продолжения Апокрифы Стеб Поэзия Разное Публицистика Библиотека Гарета Таверна "У Гарета" Служебный вход Гостиная


Эанарион

Сказание о Неугасимом Огне

Изложено Альвдис Н.Н. Рутиэн по нолдорским сказаниям, легендам, песням и преданиям


Источники "Эанариона"
Часть 1
Айнулиндале
Валаквента
Глава 1. Об эльфийском народе
Глава 2. Об Эльдарах в Амане и рождении Феанора
Глава 3. О юности Феанора и разладе в доме Финвэ
Глава 4. О Великом Бунте
Глава 5. О невинной крови
Часть 2
Глава 1. О вместилищах Света Древ
Глава 2. О войнах Белерианда
Глава 3. Об освобождении Сильмарила
Глава 4. О братоубийце
Глава 5. "...и лишит их самого Сокровища"
Послесловие


Источники "Эанариона"

"Сказание о Неугасимом Огне", чаще называемое "Эанарион", стоит в ряду тех немногих книг, которые являются переводами подлинных текстов Средиземья. Таковы "Алая книга" и "Сильмариллион", "Черная книга Арды" и "Хроника деяний эльдар и атани", "Книга Серого замка" и ряд других, менее прославленных манускриптов. "Эанарион", будучи переводом нолдорских текстов, отличается ото всех них решительно, поскольку в основе его - не письменная, а устная традиция, и едва ли хоть в одной библиотеке Средиземья можно будет найти хоть одну рукопись, соответствующую "Эанариону". Однако это не позволяет сомневаться в его подлинности.

История "Эанариона" неотделима от истории народа, его породившего. Нолдоры Форменоса, жившие замкнуто в Валиноре, создали свою культуру, отличную от культуры нолдоров Тириона, и даже сформировали собственный диалект языка. От валинорского периода их творчества до нас не дошло никаких литературных памятников, за исключением нескольких песен. В Средиземье границы между форменосской и тирионской культурой стали менее четкими, поскольку значительная часть учеников Феанора (и первый из них - Финрод) жили в западном Белерианде под властью Финголфина. От Первой Эпохи сохранилось множество поэтических произведений, как больших (нарнов), так и малых - баллад, боевых песен и хаудлиндов (букв. "песнь на кургане", то есть в память о погибшем). Как можно судить по "Плачу по Келебринмайту", хаудлинды были нередко весьма воинственного содержания. Непревзойденным мастером боевых песен был Келегорм, слава которого затмевала даже славу его брата Маглора, - не потому, что Келегорм был более искусный певец, а из-за тяги воинов к простым и безыскусным военным песням. Из творческого наследия Келегорма нам известно около дюжины песен, некоторые из которых мастер заканчивал посмертно. В "Эанарион" вошел самый знаменитый его хаудлинд "Изгнанные нолдоры", а также хаудлинд по Келебринмайту, песня "Не смейте скорбеть по погибшим героям"; хаудлинд по Десяти был написан при посмертном участии Келегорма.

Младший из сыновей Махтана Курутано был автором знаменитого гимна "Государь", а также гораздо менее распространенной песни "Ветер предательства". Как ни странно, о других поэтических произведениях Курутано ничего не известно, так что похоже, что он просто был автором только этих текстов.

Из других подлинных нолдорских песен в "Эанарионе" следует отметить песню "Сильмарил", традиционно приписываемую Рандирвен. Впрочем, вряд ли она был сложена ею самой - скорее, она написана неизвестным автором от ее лица. Что касается гимна "Яростный Огонь", то строки, обращенные к Эанар, бесспорно принадлежат самому Феанору; а автор строк о Феаноре - неизвестен.

Плодом личного творчества составителя являются "Проклятие Мандоса", "Сыновьям" и "Песня Берена".

В "Эанарион" включено несколько подстрочных переводов нарнов и баллад, которые резко выделяются из основного текста, поскольку их ритмическая структура сохранена максимально близко к оригиналу. Таковы "Клятва Келегорма и Келебринмайта" (автор - несомненно Анароквар), "Бой Лучиэни с Сауроном", "Маэдрос перед боем в Хранимой Гавани", "Эарендил" (приведены две части их трех) и некоторые другие. Авторами этих произведений были дружинники Темной Троицы, творчество которых легко опознается по сочетанию высокого мастерства изложения и непримиримо-гневного настроя.

В текст "Эанариона" включены также некоторые форменосские пословицы, которые также достаточно отчетливо выделяются на общем фоне.


Соотношение "Эанариона" с "Сильмариллионом" достаточно сложно. В ряде случаев они совпадают в фиксации исторических фактов, но расходятся в трактовке, в других случаях даже фактография различна. Иначе и быть не могло, поскольку "Сильмариллион" был записан во Вторую Эпоху на Тол Эрессеа со слов тех нолдор, что после Войны Гнева вернулись в Валинор, а в основе "Эанариона" лежат предания тех, кто в Валинор не возвращался никогда. Политическая тенденциозность "Сильмариллиона", увы, очевидна: показать post factum, сколь ошибочен был уход нолдор из Валинора. Устная традиция форменосцев была лишена подобного адресата, а потому сохранила в некоторых случаях жесткость самообличения.

Сводя воедино легенды, предания и песни форменосцев, я старалась быть предельно беспристрастной, сохраняя в ряде случаев ошибочные исторические сведения, поскольку они глубоко укоренились в устной традиции. По счастью, случаи очевидного отступления от исторической правды в "Эанарионе" единичны. И всё же не стоит относиться к этому тексту как к аналогу хроники: "Эанарион" отражает более мировоззрение, нежели историю форменосцев.


Часть 1

Яростный Огонь, Тайный Пламень Мира,
Кто древней тебя? кто тебе создатель?
В безднах клокоча, из себя исторг ты
То, что называть стали Тьмой и Светом.

Ты творишь миры, сам собою движим,
Ты же рушишь их, чтоб творить их снова.
Жизнь твоя - борьба и преодоленье:
Самоё себя пожирает Пламень.

Тьма, и Свет, и Мрак - в вечной пляске жизни,
Нет покоя в ней, есть лишь становленье.
Лишь в движенье - жизнь, лишь в развитье - счастье,
Благостный покой - это участь мертвых.

Пусть сурова жизнь, пусть полна страданий,
Но с огнем в душе, с твердой волей в сердце
Вынести их все сможет сильный духом,
Чтобы одержать истинно победу:

Пусть погибнет он, но деяний слава
Пламенем зажжет вновь сердца людские -
И сойдутся вновь Силы в схватке вечной,
Той борьбой творя новый Облик Мира.

В Форменосе называли его Эанар, на синдарском наречии его имя - Нордолен, Тайный Пламень. Всё, что ни есть в Эа, Мире Сущем, - его проявления, но и то, что таится за пределами сущего, - также Он. Он един в двух своих ипостасях - воплощенной (это и есть Эа и всё, что в нем, из чего Арда - лишь малая часть) и невоплощенной, пребывающей вне Эа (и никто в Мире Явленном не может постичь существования невоплощенного Огня). Он дал жизнь всему, что живет, ибо жив сам, однако бытие Его - иное, нежели у его воплощений, ибо они связаны местом и временем, а Он - нет. И поскольку Эанар - не застывший, но живой, то ему присущи три формы бытия: непроявленное, проявленное и исчерпавшее себя - Ломэ, Тьма, и Лайрэ, Свет, и Улайрэ, Мрак. Как Тьма, непроявленность, как покой, готовый перейти в движение, Неугасимый Огонь заключает в себе всё то, что еще не оформилось, но должно возникнуть; как Свет, проявление и движение, Эанар делает идеи воплотившимися и явными; но любое движение исчерпывает себя, переходя либо в новую Тьму, дабы из нее возникнуть новому Свету, либо исчерпанность приводит к тупику, разрушению, смерти - Мраку, и, как Мрак, Неугасимый Огонь разрушает самоё себя. Таково безначальное и бесконечное самосозидание и саморазрушение Тайного Пламени.

Об Эанар нельзя сказать, где и когда он существует - ибо время и пространство присущи Ему, лишь когда Он проявлен. И потому, когда говорят, что Эанар стремился к расширению и возрастанию, то не надо думать, что это было подобно разгорающемуся костру. Возрасти Эанар мог, лишь дав самосозиданию на время торжествовать над саморазрушением, чтобы потом с небывалой мощью смести свое творение и созидать заново.

И потому, исторгнув из себя две свои ипостаси: одну - созидания и стабильности, другую - движения и разрушения, Эанар, делая их явными, дал первой большую силу.

* * *

Сделав себя явным, он остался непроявленным,

Связав воплощения свои временем и пространством, он остался несвязанным.

Став Сердцем Мира, Он пребывает за пределами Сущего,

Отъединив часть от себя, Он остался единым,

Одарив воплощения свои собою неоформленным, Он остался вне воплощений и форм,

Давший бытие миру и охраняющий бытие, Он неизбежно уничтожает явленное,

Сокрушив самое себя, с новой силой дает Он бытие непроявленному.

Ойолкар Танарис на элъе,

Эанаро а Валатано!

Айнулиндале

За гранью мыслимого и немыслимого мира две ипостаси Неугасимого Огня - те, кого позже называли Илуватаром и Мелькором, - были исходно равны друг другу по силе; но, чтобы созидание торжествовало над раз-рушением, в Мире Явленном Мелькор был воплощен среди созданий Илуватара. Бытие их было облечено пространством и временем, а сущности - характером и привязанностями. Каждый их них воплощал лишь часть Эанар, и никто не вправе был именоваться абсолютным. Личной воли у них нет (разве лишь в выборе средств), ибо каждого из них и все их создания ведет их Путь, их назначение в Мире Явленном. И чем больше уходит вре-мени от начала Творения, тем более расходятся их Пути.

Однако в Начале Времен их Путь был един - созидание. И поскольку никакое здание не может быть построено на неровном и зыбком фундаменте, то началом мира была гармония и стабильность, ибо иначе мир бы не мог бы быть сотворен. И не было тогда среди Айнуров никого, кто противился бы той единственной теме, которую и мог задать Илуватар, - Теме равновесия и совершенства, не имеющего ни малейшего изъяна.

Но возможно ли бытие без изъянов? Существует ли Жизнь, если нет Смерти? Постижимо ли счастье, если неведомо горе? Возможно ли развитие в совершенном мире? Возможно ли движение там, где всевластно равнове-сие? Нет, поистине.

И должно ли печалиться тому, что изначальные замыслы Илуватара никогда не были (и никогда не будут) воплощены? Ведь мир абсолютного совершенства и неизменности - мертв с момента создания...

И Мелькор не волен был в своей Музыке, ибо его вела не воля, не желание, но единственная тема, которую мог задать он волей Эанар, - Тема движения, а значит, и разрушения совершенной гармонии. Так две ипостаси Эанар проявились в Мире Явленном и их столкновение определи-ло облик и судьбу Арды.

И в ответ лишенной изъяна Теме Илуватара зазвучала подобная яря-щейся буре Тема Мелькора. То была Вторая Тема. Она открыла дорогу в мир величайшим бедам и тяготам, но она же дала жизнь миру, ибо жизнь есть развитие, а развитие невозможно без преодоления.

Когда же Илуватар решил пресечь Тему Мелькора, то возник Диссонанс. А после зазвучала Третья Тема, что была ответом на Диссонанс. И хотя явил ее Илуватар, но не было бы ее, не создай Мелькор своей Музыки, и потому Третья Тема вобрала в себя и Тему Илуватара и Тему Мелькора.

И была Третья Тема печальной, и перед Музыкой Скорби отступила и Первая и Вторая Музыка. Так являлась в мир Скорбь - как единственная сила, способная положить предел распре и беде. Так вслед за Состра-данием являлась в мир Надежда.

Так предпет был приход эльдар и атани - эльфов и людей - тех, в ком слились оба Начала мира - и созидание, и разрушение. И потому свободна их воля, и вправе они выбирать, какому из Начал они служат.

Творениям Илуватара не ведомо разрушение, но большинству их них не ведомо и развитие; творениям Мелькора не ведомо созидание; но тем, кто был сотворен Илуватаром и Мелькором вместе, присущи и созидание, и движение, и разрушение; и судьба Арды - поистине их судьба, все же иные Силы мира (как великие, так и малые) своим существованием неразрывно связаны с судьбой эльдаров и людей, и они зависят от нее.

Валаквента

Сказание о Силах Мира

ОБ ИЛУВАТАРЕ

Непостижима сущность Неугасимого Огня, и далека она от сознания даже мудрейших из мудрых, и потому немногим ведомо в Арде об Эанар. И оттого, ошибаясь, называли Единым Илуватара, который, хотя и был сильнейшим из воплощений Неугасимого Пламени, но заключал в себе лишь одну его ипостась. Могущество Илуватара было столь велико, что он и те, кого он оставил с собой, пребывали вне Арды, и всё же - в Мире Явленном, ибо не миновало их течение времени и ожидание новой Музыки Айнуров.

Проявление Неугасимого Огня, Илуватар обладал частью его силы и щедро дарил эту силу Айнурам, и сила Эанар стала Сердцем Мира.

И почитая себя единственным в мире, кто не ошибается, и почитая деяния свои безупречно верными, не желал признать Илуватар за кем-либо право быть несогласным с ним. И потому гневался он на всякую попытку не только перечить ему, но и свободно принимать решения. Оттого возненавидел он Мелькора еще в те времена, когда Восставший-в-Любви трудился на благо Арды, не спрашивая советов Илуватара. Оттого разгневался он на Ауле, когда тот, движимый любовью к миру, создал гномов, не испрашивая на то дозволения Илуватара.

Сила Илуватара настолько велика, что нет ему места в Арде, оттого и пребывает он за Гранью Мира. Но как бы ни был могуч Илуватар, не властен он над судьбою Арды, ибо со Второй Темой мир стал необратимо изменен, а с Третьей вошла в него свободная воля, и никто из Великих не в силах подчинить себе тех, у кого от Сотворения Мира до Скончания Времен есть право на Выбор.

Но нет этого права ни у Илуватара, ни у кого из Валар - Стихий Мира, ибо каждый из них воплощает часть Эанар, занимая свое место в мире, определенное горним промыслом Неугасимого Пламени. И потому странно было бы осуждать или хвалить Валар за их деяния - ибо лишены они выбора, но творят лишь то, что предназначено им от Сотворения.

О ВАЛАР

Пятнадцать их - Сил Мира, воплощающих в себе всё мироздание, восемь Валар и семь Валиэр. Первейшие из них трое - двое братьев и сестра: братья Манвэ и Мелькор воплощают в себе Стабильность и Движение, имеющее предел, сестра же их Ниэнна - Сострадание, истинный удел женщины, взирающей на борьбу противоположных сил.

Манвэ, во всем вершащий волю Илуватара, и Мелькор, во всем противящийся этой воле, воплощают крайности; среди прочих же Валар одни тяготеют к стабильности, другие - к движению. В надлежащем порядке Валар следует перечислить так (начиная с Мелькора, ибо он изначально могущественнее прочих): Мелькор, Ульмо, Ауле, Оромэ, Тулкас, Ирмо, Намо, Манвэ - у первых четырех преобладает Движение, у вторых - Стабильность.

Что же до Валиэр, то власть их над миром меньше, чем у Валар, и роль их в судьбе Арды - меньше. Могущественнее других Ниэнна, Варда и Яванна, уступают им силой Вайрэ, Эстэ, Нэсса и Вана.

О МЕЛЬКОРЕ

Воплощение разрушительной ипостаси Неугасимого Пламени, был он изначально могущественнее всех Валар, однако сила его с течением времени растрачивала самоё себя и оттого к концу Первой Эпохи оказался он обессилевшим и побежденным. Так тот, кто при Сотворении был Мелькором - Восставшим в Любви, стал Белегуром - Восставшим в Мощи, а побежден был как Моргот - Черный Враг.

Если удел Илуватара и вершащих его волю - золотая середина, то удел Мелькора - крайности: нестерпимый жар и пронизывающий холод, бездны преисподней и высочайшие горы, ослепительный огонь и всепоглощающая чернота. Такими были его владения и на Заре Мира, такой была и его твердыня Ангбанд.

При Сотворении мощь Мелькора была так велика, что он подчинял себе море и землю, воздух и огонь, обуреваемый неистовым нетерпением создать Облик Мира. Оттого и Музыка его была подобна ярящейся буре. И порыв Мелькора привел в движение неподвижный мир, созданный Илуватаром, и движение это не остановит уже ничто.

Деяния Валар, что созидали, повинуясь воле Илуватара, Мелькору могли представляться лишь ложными и неверными, и потому Восставший в Любви стремился придать миру тот облик, коий считал должным, и Мелькор изменял и рушил сотворенное прочими Валарами, движимый не ненавистью к ним, но любовью к Миру. Не могли понять друг друга те, в ком были воплощены противоположные ипостаси Эанар, и непонимание со временем переросло в ненависть, а та - в смертельную вражду.

Желая блага Эа, Мелькор нуждался во власти, дабы направить мир по тому пути, что он считал единственно верным. Так - не для удовлетворения честолюбия своего, но ради жизни мира - стремился Восставший в Любви к власти, желая быть не властелином, но наставником. Не было злобы в сердце владыки Утумно, как не было и ненависти, ибо возникла она позже - когда разрушены были чертоги Утумно, а сам он - заточен. И лгут те эльфийские хроники, где говорится, что Мелькор обманом и предательством подчинил себе подданных - ибо во дни Утумно владела Мелькором лишь любовь к Арде и этой любовью зажигал он сердца своих сподвижников. Ненависть пришла к нему во дни Ангбанда, и иссушила его силу, и стала причиной его низвержения Валарами, ибо еще до Войны Гнева сражен был Моргот своею ненавистью.

Как ипостась Эанар, Мелькор могуществом своим был подобен Илуватару и обладал частью силы каждого из Валар. И потому мог он дать бытие своему народу. И сотворил орков.

Лгали Валары, что неспособен был Мелькор создать живых существ, что исказил он облик и души эльдар, превратив их в орков. Причиной этой лжи была ненависть Валар к Мелькору и неверие в его силы. Однако странно было бы утверждать, что Ауле, уступавший силой Восставшему в Любви, мог создать свой народ - гномов, а Мелькор - лишь переиначить чужое.

И как существует множество эльфийских народов, и не спутаешь гордого воина нолдоров с зеленым странником лайквэнди, так же существует и множество народов орков, разнящихся между собой и по силе, и по уму. У перворожденных орков были и своя мудрость, и свое искусство, кои совершенствовали они подле своего Создателя и Наставника в Утумно; однако когда Утумно было разрушено, то мудрость была утрачена, а после - когда обратился Моргот к ненависти и злобе - его народ следом за Создателем низвергся от великих и грозных знаний к уродству, грубости и безумию.

И создано было в Утумно учение о Неугасимом Пламени, почти дословно совпадающее с теми нолдорскими знаниями, что приведены в этой книге. Не ведали перворожденные орки и нолдоры Форменоса, что единой святыне поклоняются они...

Все четыре стихии были подвластны Мелькору, но наибольшей была его власть над огнем, и разжигал он огни в Арде, ибо обладал частью Огня Творения. Но пламя его казалось Валарам Темным, и они гасили его, дабы создать свое - Светлое. Пламя же Валар (будь то Светильни, Древа Валинора или Солнце и Луна) вызывало у Мелькора такую же ненависть, как и Темное Пламя Утумно - у Валар, и он уничтожал Светлое Пламя, доколь мог. Ненависть эта была предопределена сущностью Эанар, ибо и Светлое и Темное Пламя суть его ипостаси, находящиеся в вечной борьбе.

И сколько бы раз не поражали Моргота - быть ему неуничтожиму до конца времен, ибо горним промыслом Эанар не должен мир останавливаться в своем движении, а движение есть борьба. И потому, сколько бы раз ни одолевали Валары Мелькора, ни разу не могли они пленить всех его соратников, и битва не прекращалась, хотя и затихала ненадолго.

ОБ УЛЬМО

Страшен и грозен Владыка Вод, живущий, подобно Мелькору, вне Валинора. Подобно Мелькору, страшит он Владык Валинора, и голос Моря повергает их в трепет и вселяет в их души непокой. Однако сущность Ульмо - лишь движение, но не разрушение, и оттого противостоит он Мелькору, заставляя и его страшиться силы Моря.

В непрестанном движении пребывает Ульмо, и потому - единственным из Валар - не связывает он себя обликом и не имеет своих чертогов, но странствует везде. Подобно Мелькору, не связан он с одной Стихией, но властвует над многими - по воде, по земле и под землей пролегают пути странствий Ульмо.

Подобно Мелькору, противостоит Ульмо Владыкам Валинора, редко появляясь на Благословенной Земле; и на советах Валар часто противится Ульмо решениям Манвэ, и нередко нарушает Владыка Вод волю Правителя Арды, помогая Срединным Землям, когда Валарам это стало запретно. Так тот, чья сущность - движение, не ведает согласья с теми, чья сущность - стабильность; однако вражды нет между ними, ибо всем им чуждо разрушение.

Безмерно могущество Владыки Вод, ибо в шуме Моря сохранилось эхо пения Айнуров и бесчисленные воды земли приносят ему вести раньше, чем достигают эти вести очей Манвэ, и многое осталось бы не ведомым Правителю Арды, не открой ему этого Ульмо.

Таков Владыка Вод - ужасный обликом и непокорный нравом, ставящий свою волю выше велений Совета Валар. Таков Ульмо - один из немногих Валар, кто никогда не оставлял своей заботой Срединные Земли, кто помогал Тургону, и Хурину с Хуором, и Туору, и Эарендилу Благословенному; кто, будучи столь сильно похож на Мелькора, всю свою силу употребил на то, чтобы подвигнуть Валар сокрушить Владыку Ангбанда.

ОБ АУЛЕ

Божественный кузнец, создатель облика Мира, он подобен Ульмо строптивостью своего нрава, хотя и уступает Владыке Вод в ярости.

Ауле имеет власть над земным огнем, так что не нуждается в кузнечных орудиях, ибо раскаленный металл не обжигает его, но покорен рукам божественного Кузнеца и мягок в них, словно сырая глина. Ауле была доступна и та часть Эанар, что стала Сердцем Мира, и потому, обладая частью силы Изначального Творения, смог Ауле создать свой народ - гномов, не спрашивая на то позволения Илуватара и пренебрегая его волей.

Однако лишен Ауле того чувства независимости, что присуще и Ульмо, и Мелькору, и потому, сотворив гномов, Ауле устрашился своей дерзости и раскаялся перед Илуватаром, и вручил ему судьбу своих творений.

Ауле творит облик Мира, однако не стремится видеть его неизменным, понимая, что Мир - лишь жилище для Детей Илуватара, кои станут преобразовывать его, подчиняя своим целям. Да и сам Ауле не только создавал, но и рушил - ибо предопределена была его ненависть к творениям Мелькора, и Кузнец низвергал то, что создавал Восставший; и позже именно Ауле сокрушил чертоги Утумно и Ангбанда.

Двояка сущность Ауле - и движение, и стабильность: он создает, и изменяет созданное, и разрушает чуждое ему, - и всё же служит он делу стабильности, не смея давать выход своему свободолюбивому духу.

ОБ ОРОМЭ

Великий Охотник яростен и мудр, жесток и добр, вольнолюбив и заботлив. Он покровительствует кельвар - животным, - что были сотворены Яванной, и беспощадно истребляет тех существ, что создал Мелькор. Подобно Ульмо, не приемлет Оромэ благостный покой Валинора и, презрев запрет Манвэ нисходить на Срединные Земли, часто отправляется туда охотиться на чудовищ.

Подобно Мелькору и Ульмо, Оромэ не признаёт над собою власти - нередко лишь на словах подчиняется Охотник воле Манвэ; подобно Мелькору и Ульмо, Оромэ одинок в своих странствиях; подобно Мелькору и Ульмо, именуют Оромэ "ужасным Валаром". Только эти трое Валар никогда не оставляли своим вниманием Срединные Земли, радея об их благе так, как каждый понимал это благо.

Когда на совете Валар решено было призвать эльдаров в Валинор, то Оромэ эта мысль показалась лучшей, - и оттого именно он стал предводителем эльфов на пути на Запад; однако, многие века спустя, именно Оромэ тайно обучал воинскому искусству бойцов нолдоров, когда те решили вернуться на Срединные Земли.

Не обладал Оромэ силой творения, и всё же не чужд был Владыке Лесов Неугасимый Пламень, и оттого подобно серебру и золоту сияет конь его Нахар и звук рога его Валаромы грозен, как пение грозовых туч. Однако не всегда Владыка Лесов странствует по Срединным землям в обличии могучего и ужасного Охотника - нередко скачет он по лесам, обернувшись высоким белым оленем с золотыми рогами, являясь в таком виде к заблудшим путникам, указуя им дорогу.

Вольнолюбив и своенравен Охотник, служащий благу Мира, не спрашивая воли Правителя Арды; и хоть движение - более его сущность, стоит он в ряду Валар после Кузнеца, ибо он дерзнул создать свой народ, а Оромэ силы творения не имел.

О ТУЛКАСЕ

Во многом сходны Охотник и Воитель, но тем ярче различие между ними. Оба они не раз выходили на бой с Восставшим, оба не раз сокрушали воинство Мелькора - и всё же различны были причины их вражды с Восставшим и по-разному вели они борьбу.

Сколь независим и строптив был Оромэ, столь же послушен воле Владыки Арды Тулкас. Оромэ сражается против Мелькора, движимый ненавистью к его творениям, Тулкас же - повинуясь приказу Манвэ. Ведя войну, Оромэ не нуждается ни в чьих советах - Тулкас же не начнет боя без приказа. Для Оромэ битва не кончается никогда - сам или руками учеников он вечно борется с воинами Врага и его чудовищными созданиями; Тулкас же лишь несколько раз выходил на бой, забывая о поверженном Враге, пока не приходило время нового сражения.

Оромэ пребывает в вечном движении, сущность же Тулкаса - мгновенные и могучие удары; сколь Оромэ вольнолюбив, столь Тулкас послушен приказам, подчинен Верховному Владыке. Так Тулкас воплощает в себе движение, полностью подчиненное стабильности и охраняющее ее.

ОБ ИРМО

Владыка снов и грез вместе с Владычицей скорби залечивает душевные раны, дают отдых и успокоение тем, кто страдает. Ирмо послушен воле Ниэнны, подобно тому, как Тулкас послушен воле Манвэ.

Подобно другим Валарам, чья сущность - стабильность, Ирмо редко вмешивается в судьбы Эндорэ, однако заботливо помогает тем, кого тяжелый удел приводит в Мир Скорби - в Ниэнэирэ. Но не только во владениях Скорбящей живет Ирмо - отдых и покой обретают страждущие в его садах Лориэна в Валиноре. Тем, чья жизнь светла, как безоблачное небо Амана, Ирмо всегда кажется спящим, однако безмятежный покой Ирмо - лишь иллюзия, ибо Владыка Снов неустанно заботится о тех, для кого померкла радость жизни. Те, кто воззвал к Ирмо и получил помощь, знают, что Владыка Отдыха сам покоя не ведает, вместе со Скорбящей помогая страждущим.

О НАМО

Старший брат Ирмо, Владыка, Чей Облик Скорбен, не ведает ни жалости, ни сострадания. Он провидит судьбы мира, зная о грядущем больше любого из пророков (однако и ему открыто не всё, ибо свобода воли эльдар и атани изменяет даже предначертанное). Чертоги Намо - Мандос, Темница, там он собирает умерших эльдар, однако те, чья боль души мучила их и после смерти, уходили от Намо к Скорбящей, ибо она могущественнее Судии.

Ненависть Мандоса страшна и смертоносна, и всё же он не в ответе за нее, ибо от сотворения Мира воплощает Намо незыблемость, и стабильность, и предначертанный путь Мира, не приемля любое движение и развитие, неизбежно считая его направленным лишь во зло миру. Оттого беспощаден был Мандос и к Мелькору, и к нолдорам, не желая замечать, что ненависть Владык Амана к Феанору и его последователям неизмеримо усиливает Черного Врага.

За всю историю Арды Мандос смягчил свой приговор лишь один раз - когда Манвэ приказал ему исполнить мольбу Лучиэни и вернуть к жизни Берена. Однако, если бы не беспримерность их деяний, Лучиэнь взывала бы к Владыке Намо тщетно.

Стабильность и неизменность, скорее губящая самоё себя, чем допускающая в мир развитие, - такова сущность Владыки Намо. Он охраняет мир от изменений, сокрушая всех, кто дерзает свободно творить - ко злу или ко благу.

О МАНВЭ

Если Мандос воплощает крайнюю стабильность, изменений не ведающую, то Манвэ допускает в мир развитие, однако в ряду Валар он назван крайним, ибо именно он, провозглашенный Илуватаром Владыкой Арды, вершит судьбы мира, охраняя мир от изменений. Манвэ правит во имя стабильности, Намо лишь выполняет его волю.

Среди творений Илуватара Манвэ был воплощен как брат-близнец Мелькора, и оттого, как ни противоположны они друг другу - но во многом сходны.

Оба желали власти над Миром, но не ради честолюбия своего, однако ради блага Мира, кое понимали они противоположно, Оба от желания трудиться для Мира опустились до страсти к подчинению других себе, до жажды личного могущества и унижения всех, кто не согласен. Оба равно ненавидели свободолюбивых нолдоров.

Всякое творение, созданное по воле Манвэ, было неизменным - будь то предначальный свет Светилен, царивший во время Весны Арды, или же неизменная краса Валинора, неприступными горами отгороженного от лишенного заботы Валар мира. Вечноцветущий сад без бурь - вот стремление Манвэ. Такой была Весна Арды, сокрушенная Мелькором, таким был Валинор, пребывая в иллюзии благополучия, несмотря на все удары, сотрясавшие мир.

Манвэ вечно враждует с Мелькором и всё же бессилен его одолеть, хотя и одерживает одну победу за другой. Ибо сколько бы раз ни сокрушал Владыка Арды того, кто некогда восставал в любви, никогда не мог он уничтожить все плоды деяний Валара-Отступника, и оттого затихавшая было война разгоралась затем с новой силой. Но не неразумие Манвэ было причиной того, а судьба Эа, предначертанная Неугасимым Пламенем: вечное движение и вечное преодоление, которое невозможно, если стабильность победит окончательно.

О НИЭННЕ

Среди Айнур они явились первыми - двое братьев и сестра. Она пришла в Мир как Валиэ Любви и звалась - Любящая, на языке эльдар ее имя звучало бы - Нилиэна. Силой животворящей Любви желала она наполнить Мир - любви материнской, сестринской, супружеской. И не было в Эа чувства сильнее, чем любовь Нилиэны к ее двум братьям...

Но первое, что увидела она прежде, чем Мир был явлен, - это были ненависть и вражда между двумя самыми дорогими ей. И первое в мире горе было - горе их сестры, ибо открылось ей, что вражда ее братьев обречен Мир на вечные страдания. Так Любящая - Нилиэна - стала Скорбящей - Ниэнной, но любовь не покинула ее сердца. И хотя не суждено было расцвести в мире той любви, что несла Валиэ изначально, ибо во время битвы нет места любви, а вся история Арды - это вечная битва, всё же Любовь Ниэнны пришла в Мир, и имя этой любви было - Сострадание. Все, кто населяет мир - и великие, и малые - для Ниэнны словно родные дети, и она, как мать, утешает их в горестях и бедах. Для нее - единственной среди Валар и Валиэр - нет разницы между служащими Аману и служащими Мелькору - Ниэнна равно сострадает всякому, чья скорбь велика, и для каждого она - матушка, и всякого утешит.

Одежды Скорбящей - синего цвета, ибо это - цвет траура, и ученики ее неизменно носят синее. Многие учились у Сострадающей забывать свою боль ради помощи тем, кто не в силах превозмочь страдания...

Великому могуществу нет места в пределах Арды, дабы эта сила не разрушила Мир. Оттого за Гранью Мира пребывает Илуватар, оттого исторгнут был туда Мелькор, а прежде него - Феанор, воплощенный Эанар. Скованы были своей силой и Валары, ибо эта сила препятствовала им появляться в Эндорэ и прямо вмешиваться в его судьбу; оттого не покидали они Валинор, Моргот же не мог переступить порог Ангбанда. За пределами Арды пребывает и Ниэнна, первая из Валиэр. Ее сила так велика, что Скорбящая обладает своим миром, одним из уровней Эа - Ниэнэирэ.

О НИЭНЭИРЭ - ВЛАДЕНИЯХ НИЭННЫ

Ниэнэирэ - Мир Скорби - зовутся края вне пределов Арды, где царит сила Ниэнны и Ирмо. Путь в них не знает никто, и всё же вход туда открыт всякому, кто настолько отягощен болью, что жизнь едва теплится в нем и дух на время оставляет тело. Многие раненые бойцы, уставшие вновь бороться со смертью, приходили в Ниэнэирэ - и те, в ком было желание жить, набирались сил и исцелялись от ран; но те, кто предпочел вечный покой этих мест той боли, которой пронизана Арда, оставались в Ниэнэирэ, и после многие уходили в Валинор - в Лориэн или в Мандос.

На призрачных равнинах и в лесах Ниэнэирэ, подобных равнинам и лесам Арды, но только никогда не знавшим света солнца, луны или звезд и вечно окутанных серо-синим туманом, каждый, кого приведет сюда безмерное отчаянье или смертоносная боль, каждый будет утешен Сострадающей, которая редко является там зримо, но присутствует везде, ибо Мир Скорби поручен ее заботам, и, утешая страждущих, узнаёт она о самых страшных болях, когда-либо изведанных в Арде. Всякий, чья душа истерзана и чье сердце изранено, найдет участие у Сострадающей, и сможет излить ей душу и выплачет свое горе. И когда груз боли покинет его, то Ирмо ниспошлет ему отдых, и забудется боль, и зарубцуются раны души. Никому не помогут Ирмо и Ниэнна вернуться в Арду и никого не пожелают оставить у себя - они лишь дадут обрести силы, чтобы тот, кого есть, за чем или ради чего жить, возвратился в Арду сам. Но если отдохнувший решит, что ему дороже покой, пребывание на бессветных равнинах, затянутых синим туманом, где нет разницы между сном и явью, между жизнью и смертью, где нельзя уснуть, ибо там нет пробуждения, - если отдохнувший решит, что остаться там лучше суровой жизни в Эндорэ или блаженной в Валиноре, то он останется бродить призраком в этом призрачном мире.

Вход в Ниэнэирэ равно открыт всем страждущим, кому бы они при жизни ни служили. Однако никто не может встретить в Мире Скорби своего врага - там пересекаются лишь пути тех, кто был связан при жизни узами дружбы или любви. Изредка встречаются в Ниэнэирэ те, кто не любил друг друга, но чьи судьбы неразрывно спаяны.

Майары и раукары, для кого тело - словно одежды, которые легко сбросить и одеть, не могут быть убитыми в Арде, их смерть - лишь видимость; и они нередко после этой мнимой гибели приходят в Ниэнэирэ, чтобы оставить там груз пережитого. Страшные боли внезапно открывают путь в Ниэнэирэ людям - и если в человеке горит желание жить, то может свершиться чудо, и смертельно раненый воскреснет, и люди будут изумляться, не зная, что помощь он нашел в Ниэнэирэ. А если человек пожелает остаться в призрачном Мире Скорби, то в этот миг разорвется связь его души и тела, и наступит смерть, и он покинет Ниэнэирэ, ибо души умерших атани должны пребывать за Гранью Мира.

И чаще других Сил Эа приходят в Ниэнэирэ эльдары, неся свою тоску и боль. Путь умерших ведет в Мандос, но умирающий всегда приходит в Ниэнэирэ и нередко возвращается оттуда назад в Арду. Но чем больше проходит веков от восхода Луны, тем слабее в эльдарах желание жить, тем реже уходят они из Мира Скорби, а если и покидают его, то ради Валинора, а не Эндорэ. И уже во Вторую Эпоху жизненная сила ослабла в эльдарах настолько, что не страшные раны, не жгучее горе, а утомленность от мира приводила их в Ниэнэирэ. Так - не за Море, но в инобытие - уходили многие эльфы, чтобы никогда уже не вернуться в Арду - на лишенные и дня и ночи, и света и темноты, и радости и страданий призрачные равнины Мира Скорби.

Таков Ниэнэирэ - мир между жизнью и смертью, владения Ирмо и Ниэнны, - где не прибавят сил телу, но утешат страждущего и дадут отдых утомленному.

О ВАРДЕ

Возжигательница Звезд обладала частью Огня Творения, оттого и дала бытие всем светилам, что сияли в Арде - и Светильням Изначальных Дней, и Древам Валинора, и Солнцу и Луне. Ее свет радостен для Валар и ненавистен Мелькору так же, как свет Мелькора - Темное Пламя - ненавистен ей. Но в той ненависти нет их воли, ибо Светлое и Темное Пламя - суть две борющиеся между собой ипостаси Эанар.

Варда - Владычица Светлого Пламени - супруга Манвэ, Владыки Арды. Сила их объединена, и оттого Светлое Пламя владычествует в Арде, борясь с Темным, и борьбе этой длиться до тех дней, пока сила обоих Огней не будет исчерпана в последней битве...

О ЯВАННЕ

Королева Земли - пятая и последняя среди Валар и Валиэр, кому был доступен Пламень - Сердце Мира. Бесчисленны творения Яванны - кельвар и ольвар, животные и растения, - те, кому дала она жизнь. И великий Охотник Оромэ охраняет их от созданий Мелькора, помогая Яванне, но не подчиняясь ей.

Обладая Пламенем, смогла дать Яванна силу Света Древам Валинора, что сияли Благим Светом Предначальных Дней. Супругом Яванны был Ауле, с которым вместе создавала она облик земель. Но хотя оба супруга обладали Пламенем и многое творили сообща, несхожи были их пути, ибо Яванна желала раз создать и далее лишь беречь сотворенное, Ауле же не мог остановиться в творчестве, добавляя к творению и изменяя его.

О МАЙАР

Младшие из Айнур, они пришли в Арду вместе с Валарами и были их помощниками и учениками. Силой они уступали Валарам, и оттого свободнее была их воля, и не связаны они были, подобно Валар, со своей стихией, но могли выбирать и изменять выбор.

Меньшая сила и свободная воля открывали майарам путь в Эндорэ, и они были вольны навеки покинуть Валинор. Так поступила Кеменайрэ из свиты Яванны, так поступил Саурон. И иные майары, много сделав для Эндорэ и завершив там свои дела, возвращались вновь в Аман - среди них назовем и Мелиан, и Олорина, и Алатара, и иных. Сами же Валар всё реже и реже могли нисходить на Срединные Земли, ибо их великая сила была препятствием им, и потому они посылали туда майар - как вершителей их воли.

О РАУКАРАХ

Раукары - демоны и духи - были слугами Валар и майар, подчиняясь им беспрекословно. Быть может, они были слабейшими из Айнур, или же Валары сами создали их на службу себе.

Обретая зримый облик, чаще всего раукары предстают животными - это орлы и вороны Манвэ, приносящие ему вести обо всем. что творится в Эндорэ, это охотничьи собаки Оромэ и конь его Нахар, это волки и волкодлаки Мелькора, из коих могущественнейшие - Драуглуин и сын его Кархарот. Иные же раукары принимали облик, не сравнимый ни с чем, - таковы энты Яванны, охраняющие ольвар, таковы балроги Мелькора - воплощения силы Темного Пламени. Правили своими народами и Ауле с Ульмо, однако немногие видели раукаров камня и воды; быть может, слуги Ульмо принимали облик лебедей, и потому эльдары Ульмо - тэлери - строили корабли, обликом схожие с лебедями.

Если майары свободны в своем выборе, то раукары свободы воли лишены, повинуясь лишь своему владыке, даже если сердце велит им нарушить приказ. Впрочем, редко бывает, чтобы стремления раукара расходились с волей его Валара.

О БЕССМЕРТНЫХ НАРОДАХ

Бытие эльдаров, гномов и орков неразрывно связано с Ардой, и оттого, хоть и подвержены они гибели в Эндорэ, всё же именуют их бессмертными, ибо никогда не покидают они Арду, но уходят в чертоги Мандоса, откуда Судия может выпустить их в свой срок.

Воля одного Валара творила гномов, воля одного Валара творила орков, и потому оба эти народа во всем подобны каждый своему творцу, ибо часть его сущности передалась им. Неизменен был в своей любви к своей земле и ее недрам Ауле, суров с врагами, щедр с друзьями - такими и стали гномы. Орки были во всем подобны Мелькору - сперва мудры и благородны, а позже, когда ненависть захлестнула их создателя, то и его народ сделался жестоким и свирепым, после же низвержения Моргота орки неизбежно утеряли последние остатки былого величия, чудовищно изменившись - разум и красота покинули их и стали им ненавистны, и безудержная злоба и враждебность ко всему живому остались единственными чувствами орков.

Эльдары же тем и отличаются от других народов бессмертных, что не один у них творец, а двое - Илуватар и Мелькор, ибо Третья Тема Айнулиндалэ была ответом на Диссонанс, Тему Вторую; изначально же Илуватар не желал давать бытие не-айнурам, но был принужден к тому Мелькором. Поистине, верным было для эльдар и атани имя "эрухини" - "Дети Единого" - однако не дети Илуватара были они, но дети Эанар, обе ипостаси коего воплотились в них.

Подобно тому, как сущность одних Валар - движение, а других - стабильность, так и эльфийские народы разнятся между собой. В ваниар, что вечно сидят в Валиноре подле тронов Владык, воплотилась Тема Илуватара, в других народах она звучит слабее и менее всего воплощена она в нолдорах - единственном из эльфийских племен, чьей сущностью было не только созидание и движение (и оно было в них безмерно, ибо не было более искусных мастеров среди эльдаров, чем нолдоры, что созидали не покладая рук), но и разрушение, о чем повествует эта книга. Странно и почти страшно осознавать, что изо всех народов эльдаров именно в нолдорах сильнее всего воплотилась Тема Мелькора - в нолдорах, которые так ненавидели его и были так ненавидимы им...

Слияние двух Тем в сущности народа нолдоров привело к тому, что они - единственными из эльдаров - обладают правом выбора, обладают всей полнотой свободы воли. Все другие народы выбирали свою судьбу раз и навсегда, и каждый народ был един в своем выборе; нолдоры же со временем отрекались от старых решений, и в мучительных поисках новых народ разделялся. Ни одно эльфийское племя не испытывало такого. Мучительность выбора нолдоров, трагичность их терзаний и мечтаний не могут не напомнить путь не эльдаров, но - людей.

О ЛЮДЯХ

Творения равно Илуватара и Мелькора, они обладают всей полнотой выбора, а Дар Смерти ставит их вне воли Валар и Илуватара. Подобно нолдорам, люди определяют свою судьбу сами, и попытки Валар решать за них неизбежно приводили к бедам, какими бы добрыми ни были намерения. И свобода людей открывает им после смерти путь за пределы Арды и, быть может, за пределы Эа, в то время как все иные силы Мира - и великие, и малые - пределов Арды переступить не могут; исключения лишь те, в ком воплощен сам Эанар. Это Илуватар, Мелькор, Феанор (и все те, кого могут забрать с собой они и еще - Ниэнна), они - и люди.

Глава 1. Об эльфийском народе

Приход эльдар в мир был предрешен Третьей Темой, и оттого благое и дурное, чудесное и грозное странно переплетены в их помыслах, поступках и судьбах. И всё же сильнее в них Тема Илуватара, и благодаря ей облик эльдаров прекрасен, души - чисты, и даже муки, выпавшие на долю иным из них, остаются в веках не ужасным воспоминанием, но дивной песней.

Немало времени прошло с затерянного в глуби времен часа Пробуждения у вод Куйвиэнен до первой встречи эльдаров с Оромэ. Далеко от Священного Озера расходились пути Перворожденных, но еще дальше расходились эльдары друг от друга в своих стремлениях и помыслах. Ибо одних влекла жажда познать мир, бескрайний и беспредельный, и жажда творить, создавая и преобразовывая; других же держала любовь к земле, на которой обрели они жизнь, и желанием их было познать эту землю, не вмешиваясь в ее бытие, понять шелест листвы, голос ветра, шум дождя. Когда же стали тревожить их ужасные существа и духи, во всем противоположные эльдарам, то те из эльфов, чьи помыслы были отданы земле, обратились к самой Кеменайрэ - Священной Земле - за защитой, и со временем они сумели обрести ее, и сами стали защитой земле.

И потому, когда великий Оромэ явился к эльдарам и звал их на Запад, то были среди Звездного Народа те, кто отвергли призыв, не колеблясь, и были те, кто желал внять ему, однако страх перед тревожившими их тенями Мрака заставлял эльдаров быть осторожными. Были среди них и те, чье сердце разрывалось между желанием увидеть Дивный Запад и любовью к родной земле.

Но велико было красноречие узревших Свет Амана Ингвэ, Финвэ и Эльвэ и страх опасностей дальней дороги отступил в душах эльдаров перед рассказом о красоте Валинора, и многие из прежде сомневавшихся решили идти, услышав об этой красоте. А иных в путь повела надежда навеки избавиться от опасностей, с которыми уже пришлось столкнуться; большинство таких примкнуло к Ингвэ, но таковы были и стремления Финвэ.

Тех из эльдар, кого вело желание уйти от Сумерек к Свету, от опасностей - к счастью, кто шел со всей поспешностью, мало задерживаясь взором на тех местах, которые они миновали, - тех потом стали называть ваниары, Дивные. Тех же, кого назвали нолдоры, Искусные, вело желание увидеть невиденное и познать непознанное, и потому они шли медленнее ваниаров, ибо ничто из окружавшего не ускользало от их внимания. Медленнее же всех шли тэлери, Последние, ибо стремление увидеть новые края было в их душах не так сильно, а любовь к земле заставляла подолгу и часто уклоняться с пути.

Тех же, кто не внял призыву Оромэ, называли авари, Отказавшиеся, и еще кеменорэ, Народ Земли, Здесь об их судьбе нет ни слова, однако многое о них повествуется в "Саге о Звездном Сильмариле", и там говорится, что Мириэль, будущая супруга Финвэ, была в родстве с Хифти Аурангвэ, самым прославленным среди авари, и нелегко дался ей уход. И тяга к родным местам до самой смерти не покидала Мириэли и перешла к ее сыну.


Валары, видя прекрасных и странных для них эльдаров беззащитными перед миром недоброго сумрака, пожелали охранить Народ Звезд от бед и уберечь от опасностей, потому и звали их в Валинор. Благим было это желание, и всё же, не будь его, не последовали бы многие страшные беды. Ибо Валары, охраняя гармонию и совершенство, не могли постичь, что путь эльдаров ведет к красоте через тяготы и испытания. Стремление же лишить эльдаров этих тягот нарушило облик мира, предпетый Айнулиндалэ и предрешенный Неугасимым Огнем; и Эанар не допустил этого искажения.

Глава 2. Об Эльдарах в Амане и рождении Феанора

Свет Древ Благого Края по-разному отразился в душах эльдаров. Ваниары, народ, в ком более всего воплотилась Тема Илуватара, обрели в Свете Древ то совершенство, которого искали и Путь их был исчерпан. Ими были отринуты и те, кто остались у Вод Пробуждения, и земля Эндорэ, и звездный свет. И, обретя гармонию без изъяна, ваниары более не стремились ни к чему, кроме вечного пребывания в этой гармонии, пребывания в вечной преданности Валарам, создавшим и хранящим это совершенство. Изо всех Валаров же более всего почитали ваниары Манвэ, ибо кто, как ни он - главный защитник красоты Арды от разрушения и изменения.

Иным был народ Ауле - нолдоры. Подобно вечным странникам, не способным подолгу задерживаться на одном месте, как бы прекрасно оно ни было, нолдоры, узрев красоту Амана, не остановились перед ней в изумлении, но стали дополнять ее. Неутомим был Ауле, их учитель, и никогда не противился он воле Илуватара - и всё же дерзал развивать и совершенствовать деяния Создателя; так и нолдоры, преклоняясь перед творениями Валаров, прибавляли красоту к их красоте - и творениями рук нолдоров не только стал чудесен Тирион, но еще ярче заблистал Валмар.

Что же до тэлери, народа Ульмо, то немолчный шум вод непокоем отзывался в их душах, и потому, как ни стремились они к блаженству Амана, - оно было им чуждо. Непокой устремлял тэлери бороздить моря в неясных поисках, и всё же Свет Амана заставлял их всякий раз поворачивать корабли в Альквалондэ.

Так текла жизнь эльдаров в Благом Краю: ваниары достигли всего, чего желали, и отныне их жизнь цели была лишена; тэлери своей цели так и не обрели; лишь нолдоры в стремлении украшать мир не знали покоя и созидали в неустанном творчестве.

Но достойное ли применение сил - украшать совершенное, когда за морем, забытое почти всеми, лежит Эндорэ, где вместо Благого Света - слабый отблеск звезд, где авари и тэлери почти лишены наставников и советчиков, где в сумраке бродят жестокие существа и духи? Великие знания открыл Ауле нолдорам - но что проку от этих знаний в Амане? Не полезнее ли будут мудрость и искусство нолдоров не счастливым, но страждущим?

Так волею Неугасимого огня был предопределен исход нолдоров из Амана.

Повествуют предания нолдоров, что прекрасная и мудрая Мириэль Вышивальщица еще в Эндорэ отдала свое сердце Финвэ, ставшему правителем нолдоров, и ушла она со Срединных Земель лишь потому, что была не в силах расстаться с любимым. Хифти Аурангвэ, ее родич, заботившийся о Мириэли как отец, не препятствовал ее уходу, хотя и предчувствовал скорбный и великий жребий девушки. У Аурангвэ в свое время училась Мириэль распознавать сокрытое, понимать неявное, и не было среди эльдаров такого, в чьи помыслы не могла бы проникнуть приемная дочь Аурангвэ. Однако мало кто ведал о знаниях Мириэли.

И обретя Свет Амана, в помыслах своих стремилась Мириэль дальше, за Грань Мира в Неведомое. И так свершилась ее судьба, и принесла она в мир величайшего из сыновей народа эльдаров - Феанора; но никому не решилась признаться Мириэль в своей тайне, что был ее сын эльдаром лишь наполовину, ибо в его теле был воплощен сам Эанар, Тайный Пламень.

Никто из живущих в Арде не был отцом Феанора, хотя Финвэ до смерти и почитал себя таковым; но не был его отцом и Эанар, ибо единственный раз принимал Неугасимый Огонь телесную оболочку, единственный раз проявлялся н в Арде во всей самопротиворечивости своей - этим проявлением и был Феанор.

Единственный раз вмешался Эанар в судьбы Арды, ибо лишь раз удалось Валарам вопреки предначертанному изменить судьбу мира - уведя эльдаров на Благие Земли, оставив их без тревог мира и без них - мир тревог. Ибо должны были Валары открыть эльдарам знания и искусства, но с тем, чтобы цвели этими знаниями и искусствами Срединные Земли, а не Аман. И хотя и синдары, и авари не были совсем обойдены знаниями Валинора (ибо королевой синдаров была майа Мелиан, а королевой авари - Кеменайрэ из свиты Яванны), всё же ждали Срединные Земли возвращения искусных и мудрых нолдоров. И воплотился Эанар среди них, дабы вести их назад в Эндорэ.

Так была предрешена судьба Феанора. Предопределено было и величайшее творение его рук - Сильмарили; предсказано оно было именем его матери, ибо "Мириэль" означает "Алмаз-Звезда".

Вещей Мириэли была открыта и сила ее сына, и его судьба. И, быть может, это знание стало для нее слишком тяжким грузом и истомило ее дух не меньше, чем рождение столь могучего сына - ее тело. И понимая, что жизнь уходит из нее, она и стремилась, и боялась признаться Финвэ в том, кто ее сын. А поскольку было в обычае у нолдоров давать детям имена так, чтобы ясно было, из какого они рода, нарекла Мириэль сына Феанор - "Огонь, Обретший Душу", супруг же Мириэли не пожелал понять ее, и звал того, кого считал своим старшим сыном, - Куруфинвэ, "Искусник Из Рода Финвэ".

Скорбно взирала Мириэль в свои последние часы на мир, куда принесла она великого сына - и спасение, и горе этого мира: спасение оттого, что суждено ему было восстановить разрушенное и создать не мыслимое прежде; а горе потому, что ведала вещая Мириэль, насколько не суждено замыслам Феанора сбыться неискаженными. И Финвэ скорбел, видя безвременную кончину супруги своей, но не мог понять причин тоски Мириэли, и ее слова о силе Феанора, равной силе многих эльдаров, остались загадкой для него. Так скончалась вещая Мириэль, никому не открыв тайны рождения сына.

* * *

Феанор мужал быстро, и всех изумляла эта быстрота, и говорили о нем, сами не понимая всей своей правоты, что "словно Тайный Огонь в нем пылает". Никто и помыслить не мог, кто есть Феанор на самом деле, а, между тем, догадаться было бы нетрудно, ибо несочетаемое сочеталось в нем: был он благороден - и гневлив, в речах и поступках порывист - в решениях тверд, заботлив - и суров. Ясен и светел был взгляд его синих глаз, унаследованных от матери, но часто хмурились над ними черные брови. Не схож он был со спокойным Финвэ ни обликом, ни нравом, но кому бы пришло в голову заметить это несходство?

Всю любовь к Мириэли, всю тоску по ней вложил Финвэ в свою заботу о Феаноре, и никто из сыновей народов эльдар не почитал своего отца столь высоко не был ему столь предан, как предан был Феанор Финвэ. И, будь Феанор равнодушнее к тому, кого он называл отцом, не случилось потом бы многих скорбных деяний.

Глава 3. О юности Феанора и разладе в доме Финвэ

Изумление и восхищение красотою Валинора вело лучшего из сыновей народа нолдоров от деяний к деяниям. Никогда не останавливался он на достигнутом и недолго гордился свершенным, но, подобно огню, пожирающему ветвь за ветвью и пренебрегающему пеплом, оставлял другим созданное, а сам творил дальше.

Феанор был еще очень молод, когда стремление к совершенству в кузнечном и ином ремесле привело его к прославленному мастеру Махтану, перенявшему секреты искусства у самого Ауле. Просил Феанор Махтана открыть ему тайны ремесел нолдоров, и Махтан повел нового ученика в кузницу. Однако случилось небывалое: Феанор на многие наставления мастера говорил, как можно сделать лучше, так что непонятно было, кто из них - учитель, а кто - ученик. Так, обучая друг друга, трудились Феанор и Махтан не покладая рук, трудились, забыв о сне и пище.

В немерянных трудах, в искусном творчестве всё крепче становилась привязанность между Феанором и Махтаном. Больше своих детей любил Махтан принца нолдоров, и, хотя этой любви было суждено подвергнуться многим суровым испытаниям (и подробнее об этом повествуется в "Саге о Звездном Сильмариле"), никогда ни в помыслах, ни в деяниях своих не отдалялся Махтан от Феанора.

Пока же, на заре их дружбы, без сна и отдыха трудились они в кузнице, дочь Махтана Нерданэль приносила им еду и питье, ибо они, увлеченные работой, не желали и на короткое время отвлечься от трудов. И вот, желая скрепить дружбу с Махтаном узами родства, Феанор женился на Нерданэли, почти не зная ее нрава, Нерданэль же пошла за Феанора замуж, повинуясь воле отца, всем сердцем желавшего этого брака.

Однако же, хоть и принадлежала Нерданэль к народу нолдоров, в помыслах своих она была скорее сродни ваниарам, ибо отец ее, неустанно творивший в кузне, не много времени уделял дочери, и близкое для него оставалось далеким ей. Не лучшей женой была Нерданэль для Феанора, но, когда они поняли это, изменить что-либо было уже поздно.

Так в неустанных трудах, во многих замыслах, в странствиях по Аману текла юность Феанора. Беспечальной и полной надежд была тогда его жизнь, и не ведал он, что беда уже подстерегает его, и подстерегает в его собственном доме. Ибо Финвэ взял себе в жены сестру Ингвэ Владычного - Индис Ясную, и она, как истинно ваниэ, воспитала сыновей своих Финголфина и Финарфина совсем иначе, нежели то было принято у нолдоров. В обычаях нолдоров было подчиняться отцу и в большом и в малом - ваниары же говорили о подчинении Королю; нолдор не смел и спорить со старшим в роде - ваниары считали, что ради высшего блага можно попрать узы родства. Так Финголфин и Финарфин выросли нолдорами по силе духа и ваниарами по безмерной преданности Ингвэ Владычному и вере в безупречность всех деяний Валаров.

Кто виновен в бедах, что затем последовали? Можно ли обвинить Феанора? Можно ли обвинить того, кто стремился ко благу своего народа и Эндорэ, и чьи замыслы были растоптаны Валарами?.. Но можно ли обвинить Валаров? Можно ли обвинить тех, кто лишен свободы воли, кто обязан уберечь Арду от разрушения и изменения, кто любое движение не может не воспринять как беду, которую следует пресечь?.. Можно ли назвать виновником бед Моргота? Можно ли перелагать всю вину на того, кто не более чем подлил масла в уже бушевавший костер вражды между Феанором и Финголфином?.. Так, может быть, вся вина лежит на Финголфине? Но можно ли осуждать того, кто был свято предан своему Королю и кто жизнь положил, следуя тем убеждениям, что впитал с молоком матери?.. Не был ли виновен Финвэ, слишком любивший сына Мириэли и не уделявший должного внимания сыновьям Индис? Но можно ли считать заблуждения любящего отца источником бед, охвативших весь народ нолдоров?

Так где же искать причину бед? Где, как не в Пути Эанар, который проявился в Арде как Путь Феанора, как трагическое разрушение там, где стремились созидать, и как созидание там, где, казалось бы, всё разрушено.

* * *

Много нового добавил Феанор, учась у Махтана, к искусствам нолдоров, совершенствуя всё, за что бы ни брался. Но тем и отличался он - воплощенный Эанар - от прочих эльдаров, что им дано было лишь обрабатывать, он же мог творить. Нолдоры прежде лишь добывали драгоценные камни, Феанор же создавал их.

Прославлены были свершения и велико искусство Феанора, когда замыслил он самый дивный труд своей юности - сделать Свет Древ Валинора вечно сияющим из кристалла. Так увенчалась юность Феанора созданием Первого Сильмарила, где со Светом Валаров были сплетены изумление юноши перед прекрасным миром и гордость молодого мастера своим искусством.

Но может ли мастер остановиться в своем творчестве? Может ли ищущая душа довольствоваться тем, что имеет, и не стремиться дальше? Кто остановит бег огня, пожирающего ветвь за ветвью? А, между тем, в Амане из мест, доступных эльдарам, почти не осталось таких, куда бы не ступала нога Феанора, и после создания Сильмарила не было для него такого труда, который бы ни воплощал он с легкостью. А посему великий Аман стал тесен принцу нолдоров, ибо перестал он находить в нем достойное приложение своих сил.

Всё чаще обращались помыслы Феанора на восток. Долгие часы проводил он с Финвэ, расспрашивая о Подзвездных Землях и тех, кто их населяет. И так утвердился Феанор в своем решении передать мудрость и искусство Валинора затерянным в сумерках авари и тэлери и охранить их от орков и иных лиходейских существ.

Не видел Феанор в своем желании уйти ничего дурного, а потому не таясь делился мыслями об уходе с теми, кого считал близкими. Махтан и иные мастера были рады следовать за Феанором; Финвэ не искал себе никакой иной жизни, кроме той, что имел, но не удерживал стремлений Феанора... Но неожиданностью (а затем - и бедой) стал для принца нолдоров тот гнев, которым встретили его речи об уходе Нерданэль и Финголфин. Слово в слово повторили они ему, что Валарам истинно известно, что есть для нолдоров добро, а что - беда, что привели их в Аман для их же блага, а посему и надлежит эльдарам жить в Благословенном Краю вечно. Изумился Феанор их речам, но спорить не стал, однако же и не согласился - лишь более скрытно стал и далее готовиться к дороге на восток.

И чтобы не слишком были видны эти приготовления, Феанор с близкими своими сподвижниками (и первым из них был Махтан, опечаленный разрывом дочери с его названым сыном, но верный давней дружбе с принцем нолдоров) ушел далеко на север Валинора, и там в горах прорыли они многие ходы и возвели чертоги Форменоса - Северной Твердыни. Лишь те, кто решил уйти с Феанором в Эндорэ, знали дорогу в Форменос, и только самые преданные ведали путь в тайную кузницу, где трудились Феанор и Махтан. Но долгое время плоды их трудов были скрыты ото всех.

Много размышлял Феанор о том пути, что ждет его, ибо хотел он явиться в Эндорэ не как властелин, но как помощник и учитель. И возник у него тогда новый замысел, чудеснее и сложнее всех предшествующих: вновь заключить Благословенный Свет в камне, но так, чтобы каждый видящий его в помыслах и делах своих устремлялся ко благу. И был создан Второй Сильмарил - Сильмарил Благих помыслов.

Случилось так, что немногим раньше создания Второго Сильмарила был освобожден из заточения у Мандоса Мелькор. Века, проведенные в Благом Краю, сильно изменили могучего Валара. Он, воплощение движения и разрушения, и прежде не принимал благой покой Валаров, теперь же, проведя века в этом покое, поистине в сущности своей восстал против всех деяний Валаров, каковы бы они ни были. И чем более пытались обратить его к тому, что Владыки Амана считают благом, тем больше разверзалась пропасть между ним и остальными Четырнадцатью. Но чем больше Валары склоняли его ко благу неподвижного совершенства, тем больше он, истинно любивший в то время Арду, хотел им верить. Так что, когда Мелькор молил о прощении и обещал помогать трудам Валаров - лжи не было в его речах, ибо он сам не ведал о том, что прежнее его несогласие с Валарами уже подспудно переросло в истинно всесокрушающую вражду, что тот, кто был некогда Восставшим-В-Любви, уже стал Черным Врагом.

Пока же искренне желал он быть не противником Валаров, но их союзником и залечивать те раны, что были им некогда нанесены Арде. Валары же, боясь верить его речам, хотя те и были искренни, надеясь предотвратить лихо - усугубили его, велев Мелькору жить в Валмаре. Где, как ни в Валмаре, неколебимое благолепие было сильнее всего? Что, как ни Валмар, вызывало у Мелькора сильнейшую ненависть, тайную еще для него самого? Теперь уже о мире между Мелькором и прочими Валарами не могло быть и речи, но не тот, ни другие еще не знали об этом...

* * *

Великой радостью отозвалось в сердце Феанора известие, что Мелькор освобожден и, раскаявшись, вымолил себе прощение. Ибо кто, более Мелькора, мог поведать сыну Мириэли о Срединных Землях? Так встретились Феанор и Мелькор - два величайших Отступника в истории Арды, тогда еще - союзники, после - смертельные враги. Ложью было бы утверждать, что какой-либо из трудов Феанора был внушен Мелькором, хотя и результаты трудов совпадали, - нет, поистине, Феанор расспрашивал его лишь об Эндорэ и тех, кто его населяет, ни о чем другом не желал он говорить с Валаром.

Но время шло, и ненависть Моргота росла, и возмечтал он в стремящимся прочь из Амана Феаноре увидеть своего союзника во вражде с Валарами. Но посулы и советы Моргота Феанор отвергал хладнокровно и спокойно, ибо не было у него тогда причин ненавидеть Валаров и не вражда была его целью. Видя стойкость Феанора и будучи не в силах найти тайную тропу в Форменос, дабы склонить на свою сторону сподвижников сына Мириэли, Моргот обратил свой взгляд на других эльдаров Амана. Но чем он мог поманить ваниар, которые давно уже обрели желанное совершенство? Какой целью мог он увлечь тэлери, живших испокон веку безо всякой цели? И так ныне стал Моргот больше, чем ранее Мелькор, выказывать дружелюбия нолдорам Тириона, лелея мечты создать из них воинство, которое поведет он против Валмара. Однако до осуществления этой цели было далеко, пока же нолдоры видели в Валаре лишь наставника в ремеслах. Быть может, живи Феанор в Тирионе, он распознал бы хитрости Врага - но принц нолдоров трудился в Форменосе.

Глава 4. О Великом Бунте

Жарко пылал огонь тайной кузни Форменоса, где трудились Феанор и Махтан и куда знали доступ лишь их сыновья и самые надежные сподвижники. Там, первыми из эльдаров, сковали Феанор и Махтан два меча. Никто не наставлял их в этом труде, лишь безмерная мудрость и искусство Феанора - воплощения Эанар - вела их. Так явились в Арде славнейшие из эльфийских мечей - Наромбар, Пламя Судьбы, что был широк и тяжел, под стать рукам Феанора, и Анданк, Длинный Клык, что был уже и длиннее, по руке Махтану. Не одну эпоху сражали эти мечи тех, кто служил Врагу, и многое об их судьбе и судьбе их владельцев повествуется в "Саге о Звездном Камне".

Много иного доброго оружия было отковано в кузницах Форменоса. Там, за стенами Северной Твердыни, обучал Феанор своих сыновей и сподвижников искусству боя, но сам он, не обученный никем, много превосходил всех. Однако не только в Форменосе обучались витязи нолдоров - тайно ото всех открывал им воинское искусство Великий Охотник Оромэ, радуясь, что руками его учеников будут уничтожены стаи лиходейских тварей, терзающих Срединные Земли. Более других сыновей Феанора учились у Оромэ те, кого потом назвали Темной Троицей - Келегорм, Карантир и Куруфин, однако Карантир и Куруфин, хоть и были искуснейшими бойцами, охотнее проводили время у Ауле, Келегорм же был душой и телом предан Охотнику и горячо любим им. Столь же сильно любил Оромэ еще двух своих учеников, родичей Келегорма - Курутано, сына Махтана, и Келебринмайта - бойцов грозных, бесстрашных перед лицом врага, но благородных и умеющих обуздывать свой гнев. Не таков был Карантир Кователь, позднее названный Мрачным, говоривший, что сочтет врагом всякого, кто не разделит его убеждений, хотя бы даже и по недостаточной осведомленности. Слова эти еще в Валиноре оттолкнули от Карантира Курутано, и, по счастью для обоих, пути их в Средиземье разошлись.

Не только оружейному и военному искусству обучались те, кто собирался уйти вместе с Феанором, но и умению править кораблями. Ибо, хотя и договорился Феанор с Ольвэ Алквалондским, что тэлери перевезут его воинство в Эндорэ (тем легче состоялся этот договор, что в числе спутников Феанора были все четыре сына Финарфина и Эарвен, дочери Ольвэ), всё же владыка Форменоса не слишком был уверен в надежности слова народа Ульмо, и недоверчивость его не была излишней. Вскоре сам Феанор и его сыновья управляли кораблями так, словно всю жизнь провели на палубе, однако обучались они втайне от Ольвэ, который не ведал, что ныне не слишком нуждаются нолдоры в помощи его народа.

Мыслил Феанор, что по Срединным Землям разойдутся нолдоры многими отрядами, и позаботился о том, чтобы можно было быстро передать весть от одного отряда другому, и посему в мастерских Форменоса были созданы палантиры. Сколько их было числом - нам неведомо: эльфийские хроники повествуют о семи камнях, отданных потом Людям Запада, "Сага о Звездном Камне" - о восьмом, погибшем в конце Первой Эпохи на Востоке; и говорят еще, что палантиров было пятнадцать.

Зрил Моргот, что Феанор всё больше уходит из-под власти его речей, что не станет сын Мириэли тем мечом, что желал Моргот обрушить на Валаров, что, напротив, владыка Форменоса, создавший мечи против лиха Эндорэ, сумеет уничтожить те плоды деяний владыки Утумно, которые уцелели в сражениях с воинством Амана. Ненависть и бессильная ярость жгли сердце Моргота при мысли, что принц нолдоров действительно сумел пойти против и Света, и Мрака, что неприятие Валаров не сделало Феанора союзником Моргота. Но он оставался для Моргота неуязвим, ибо надежно скрыты от посторонних глаз были тропы, ведущие в Форменос. Однако в силе Феанора была и его слабость, ибо он, находящийся далеко от дворцов Тириона, не мог предотвратить бед, всё более сетью опутывающих Дом Финвэ...

* * *

Что было ведомо Финголфину о происходившем в Форменосе? Почти ничего - и всё же слишком много: что день ото дня замыслы Феанора всё более становятся реальностью.

- Где твои сыновья? - гневно спросил Финголфин у Финарфина. Молчание того было слишком красноречивым ответом.

- Почему ты позволил им уйти?!

- Они так жаждут увидеть новые земли. Я был не в силах им запретить.

- Тебе следовало сказать мне. Я бы запретил. У меня достаточно для этого и силы, и прав.

- Да, брат. У тебя достаточно и силы, и прав. Именно поэтому я ничего не сказал тебе. Я - ты знаешь - всегда останусь здесь, а они...- Финарфин тяжело вздохнул и не закончил фразу.

Финголфину вспомнилось, как к нему пришли Фингон и Тургон. Тургон молчал, но всем своим видом показывал, что он согласен с каждым словом брата. А Фингон говорил! От сердца, страстно, пламенно!.. "Да, пламенно... Повторяя выученные им наизусть речи Феанора!!". Фингон говорил о призвании народа нолдоров, о заботе об Эндорэ, о продолжении дела Валаров, наделивших красотой Средиземье, о необходимости уничтожить недобитых слуг Мелькора, о передаче знаний синдарам и еще о многом и многом. Об одном лишь ни слова ни сказал Фингон - о том, что Маэдрос, старший сын Феанора - его ближайший друг, давая тем самым понять отцу, что не узы дружбы, а зов сердца влечет его к форменосцам. Финголфин тогда ответил им:

- Вы можете идти. Но с первым вашим шагом вы перестанете быть моими сыновьями.

Они молча поклонились ему и остались в Тирионе.

Финголфин несколько раз пытался говорить с отцом, но Финвэ уходил от ответа или же произносил одну и ту же фразу: "Он волен выбирать". Сын Индис еще не решался переубеждать отца. Потом до него стали доходить слухи, что разговоры о пути в Эндорэ - лишь маскировка истинных намерений Феанора: изгнать братьев из Тириона и принудить Финвэ отдать трон. От этих слухов Финголфин отмахнулся с горькой усмешкой: "Если бы! Тогда всё было бы так просто!.."

Но Форменос был далек, и опасность деяний Феанора еще не стала явью; бОльшую беду Финголфин видел в Тирионе. Имя этой беде было - Моргот. Финголфин пытался отвратить нолдоров от советов Валара, но чаще всего в ответ слышал рассказы о том, сколь мудры и полезны наставления раскаявшегося в лихих делах. Моргот не раз искал разговора с Финголфином, но тот не желал его слушать.

Могущество Валаров не безмерно, однако велико. Хоть Моргот и не знал дороги в Форменос, стало ведомо ему о создании Наромбара и Анданка, ибо столь могучая сила была заключена в этих мечах, что не могло это остаться не замеченным тем, кто следит внимательно. И Моргот, торжествуя в душе, понес весть о форменосском оружии Финголфину.

"Разве твоя нелюбовь к нему - тайна? Разве ты не пытался препятствовать его замыслам? Он кует оружие против тебя!"

- Я не верю! Ты обманываешь меня! Ты не был в Форменосе и не можешь знать намерений Феанора, ты не можешь знать, против кого он сделал мечи!

"Да, я не был в Форменосе. И всё же я знаю об оружии. Финголфин, выбирай: если ты не веришь мне, то ты не веришь ни одному моему слову, если же что-то в моих речах кажется тебе правдой..."

- Будь проклята твоя правда! Будь проклят брат, предавший брата и отца!..

Так - единственный раз в жизни - слушал Финголфин речи Моргота, и это ускорило и без того неотвратимые распри.

Теперь Финголфин, уверенный в своей правоте и виновности Феанора, заговорил с Финвэ так, как до того ни один из нолдоров не смел говорить с отцом. Он теперь не увещевал, но требовал, не просил, но приказывал. "Феанор - предатель! Ты должен пресечь его тайные козни! Если ты по-прежнему верен Валарам, ты обязан остановить его, пока это возможно!" Финвэ, знавший, что Финголфин неправ и что переубедить его невозможно, делал вид, что не слышит ни речей сына, ни его тона.

Известия о незатихающих ссорах в Тирионе пришли в Форменос, и Феанор поспешил к Финвэ. Шел он тайно, ибо не хотел встречаться с Финголфином, не переговорив прежде с отцом.

Финвэ поведал ему о речах Финголфина.

- Как смеет он так говорить с тобой, отец! Или он забыл о законах нолдоров? Я напомню их ему!..

- Не делай этого. Не надо лишних ссор. Ты всё равно ничего не объяснишь ему.

- Но он оскорбляет тебя!

- Он обвиняет тебя - это опасней.

- Ты же знаешь, что его слова - ложь.

- Да, знаю. Но знаю и то, что в его ложь очень легко поверить, если захотеть.

- Что же мне делать? Как искупить грех, в котором не виновен?

И Финвэ ответил:

- Сделай мечи ему и его сыновьям. Может быть, такой подарок его успокоит.

Жарко пылал огонь тайной кузни Форменоса. Гулким эхом разносились по окрестным горам удары тяжелого молота. Феанор ковал Рингиль - меч для Финголфина - и другие мечи - для Финарфина, для сыновей Финголфина, для их товарищей. И в такт ударам молота билась в его мыслях первая в жизни мольба: "О Валары! Если Вы действительно милосердны, если действительно Ваше благо есть благо Арды, то пусть это оружие станет залогом не вражды, но мира. Ради Неугасимого Огня, о Валары, остановите моего брата!"

Мольба пошедшего против воли Валаров не может быть услышана.

Дар был вручен и принят, и клевета, казалось, была забыта. Но если ты хоть раз почувствовал другого виновным и себя правым, то остановиться в желании обвинять - невозможно. Взяв в руки Рингиль, Финголфин понял, что Моргот солгал и Феанор не угрожает ему лично, но осталась измена брата Валарам...

* * *

Феанор размышлял в одиночестве. Перед его мысленным взором лежало Эндорэ, о котором он знал теперь больше, чем иные из синдаров. Глядя в палантир, он видел огромные леса и изгибы рек, твердыни гор и заболоченные низины и надо всем этим - россыпь звезд. Сумрачна и страшна жизнь в Эндорэ. В лесу всякий куст кажется зверем, а зверь - так часто! - темным камнем. Как не похоже это поистине забытое богами место на сияющий нетленным светом Аман! ...Так велика ли и впрямь забота Валаров об Арде, если они создали свет только для себя, отказав в нем тем, кто не смог или не захотел пойти к ним в подданные? Кто из Валар не забыл об Эндорэ? - Оромэ и Ульмо, да и те почти тайно заботятся о Покинутых Землях, не ведающих о Свете Древ.

Но ведь Свет Амана может быть туда принесен! Ведь сияют им два Сильмарила. А если сделать Третий? - во много раз ярче и сильнее двух первых, чтобы он озарил и согрел Эндорэ. Верно, на все Срединные Земли его силы не хватит, но всё же это будет больше, чем мерцание звезд.

И Феанор поспешил в Валмар - создать величайшее из своих творений, приведшее его к гибели. Ибо как воплощение Огня Эа он мог создать светило, но как эльдар не был вправе делать то, что, по замыслам Илуватара, под силу лишь Валар. Создав же Третий Сильмарил, Сильмарил-Светило, Феанор преступил границы дозволенного ему Айнулиндалэ, и тем обрек на гибель себя и свое творение.

* * *

О том, что день ухода форменосцев в Эндорэ назначен и недалек, Финголфин узнал от Финарфина, которому не посмел не ответить на вопрос Аэгнор. От него же узнали оба сына Финвэ о том, что не менее четверти всех нолдоров готово уйти с Феанором. Финголфин понимал, что если он не остановит брата теперь - он не остановит его никогда, но как непросто уже сделать это! Надо либо принудить отца ( а это нелегко, ибо придется говорить с ним не так, как почтительный нолдор должен говорить с отцом, но как племянник Ингвэ Владычного вправе укорять нерадивого вассала Ингвэ), либо надо донести обо всем в Валмар. Но всё существо Финголфина восставало против этого: донос - отвратителен, да и великий стыд - признаться в своей неспособности искоренить распрю в собственном доме. Закрыть глаза на приготовления Феанора Финголфин не мог, а потому предпочел поговорить с отцом.

Финвэ можно назвать чрезмерно мягким и слабым духом. Верно, стремление к Свету и покою привело его однажды в Аман, и он не желал с тех пор себе иной доли, нежели лицезрение Света Древ. Но Финвэ был мудр и проницателен. Не только любовь к Мириэли, перенесенная на ее сына, заставляла Финвэ не противиться стремлениям владыки Форменоса, но и согласие в душе, что возвращение в Эндорэ - судьба народа нолдоров. Потому и не желал слышать Финвэ речи Финголфина.

Теперь же, зная о скором уходе нолдоров и понимая, что Финголфин не обойдет его молчанием, Финвэ призвал Феанора из Форменоса в Тирион. В душе повелитель нолдоров молил об одном: чтобы сын Индис не потребовал решительного разговора раньше, чем прибудет Феанор.

Финголфин настойчиво попросил, а точнее, повелел отцу созвать двор. Финвэ подчинился, но не спешил. "Успей приехать! Успей, иначе тебя осудят за глаза!" - мысленно повторял он, внешне оставаясь равнодушным.

Все были на своих местах. Медлить более было невозможно. Феанора не было.

Вперед вышел Финголфин и заговорил:

- Король нолдоров!

"Даже отцом не назвал... Феанор, где же ты?"

- Нам ведомо, что когда-то ты раньше прочих эльфов внял призыву Валаров и повел нолдоров в Аман. Тогда ты знал, что Валары - и никто другой - даруют нашему народу благо. Тогда ты был их верным слугою.

"Слугою..."

- И если теперь измена не здесь, не в сердце Тириона, и если ты по-прежнему верный подданный Валарам, то ты обязан своей королевской властью, которая пока еще есть у тебя...

"Что значит твое "пока", Финголфин?"

- Ты обязан своей королевской властью пресечь то, что всякий, кто верен Валар, назовет не иначе, как мятежом! Ты обязан...

- Не смей! - раздался громкий голос с порога.

В дверях стоял Феанор. И таким гневом пылало его лицо, столько силы было в нем, высоком и широкоплечем, что дворцовые двери казались тесны для него. Он вошел в зал, встал перед Финголфином и повторил:

- Не смей так разговаривать с отцом! Я здесь, я перед тобой, я готов дать тебе отчет о своих делах (видно, с недавних пор у нолдоров должен старший отчитываться перед младшим), - он усмехнулся, - но разговаривать так с отцом ты не смей! Не будь ты моим братом, - рука Феанора непроизвольно опустилась на рукоять меча, - я по-иному напомнил бы тебе о нолдорской почтительности к старшим.

Финголфин внезапно почувствовал, что Феанор прав. Он почувствовал слабость под коленями, он понял, что готов до земли склониться перед братом и перед отцом и молить у них прощения за свою преступную дерзость. Но слишком силен духом был Финголфин, не последний из сынов нолдорского народа, слишком крепка была его вера в непогрешимость Валар, слишком утвердился он в мысли о виновности Феанора. И он смог овладеть собой, и смог посмотреть брату в глаза, и он взялся за рукоять меча, собираясь поклясться на мече, что сознание высшего долга заставляет переступит законы сыновней почтительности...

Увидев, что Финголфин взялся за меч, Феанор выхватил Наромбар из ножен. Финголфин побледнел - от неожиданности, не от страха; первой мыслью его было крикнуть: "Остановись, брат!" - но тут же ему вспомнились и речи Моргота, и многие слухи... "Значит, всё правда!" - молнией пронеслось в сознании Финголфина, и он выхватил Рингиль. Финвэ не успел их остановить.

Кто из эльдаров владел мечом лучше Феанора, многие годы готовившего себя к походу, и потому упражнявшегося ежедневно? Он был уверен в том, что брат взялся за меч первым, и потому считал себя лишь обороняющимся. Он не хотел крови брата, и ему понадобилось всего несколько ударов, чтобы Рингиль выпал из руки Финголфина. И тогда Феанор приставил острие Наромбара к груди сына Индис и произнес:

- Смотри, брат: твой язык остер, но этот меч острее. Если ты еще хоть раз посмеешь так разговаривать с отцом - я не посмотрю, что ты мой брат.

С этими словами Феанор вышел.

Финголфин стоял как в тумане. Он не видел, что Финвэ поспешил следом за Феанором, что зал постепенно пустеет, он не слышал слов, обращенных к нему... Он не мог оправиться от безмерного ужаса, безмерного горя и вечного позора. Нет, он испугался не того, что Феанор убьет его безоружного...

Уж лучше он убил! Лучше смерть, чем позор на века! Ведь все видели (о Валары, все видели!), с какой легкостью он выбил меч из рук, с какой легкостью играл жизнью брата. Как же быть теперь? Финголфин вспоминал свою речь - он так высоко метил, и таким позором всё кончилось! Как же после этого глядеть нолдорам в глаза? О Валары, как?!

* * *

Многими столетиями позже, в истощенном войнами Эндорэ, король нолдоров Финголфин пытался вспомнить, к кому же он поспешил тогда за помощью, о чем и как он говорил. Он не мог вспомнить почти ничего - только участливое лицо Ингвэ и пристальный взгляд Мандоса, негромко и настойчиво задававшего вопрос за вопросом. Как ни силился Финголфин, он никогда потом не смог вспомнить ни вопросов Валара, ни своих ответов. Он был слишком ослеплен горем и отчаяньем, он был поражен в самое сердце чудовищной несправедливостью: ведь он знал, что прав - и, правый, должен был испытать такое унижение! "Обезумевший от позора, я был готов обвинять брата во всем. Что я, вероятно, и сделал..." - думал король Финголфин, глядя, как уцелевшие после Дагор Браголлах воины собираются вокруг него.

* * *

Феанор и Финвэ стояли на башне Миндона. Серебристым светом сиял фонарь эльфийского маяка, в небе мерцали звезды, западные склоны Пелоров были озарены Светом Древ, восточные же - темны. Взгляды владык Тириона и Форменоса были обращены к не видному даже отсюда Эндорэ.

- Что ты наделал, Феанор...

- Я лишь покарал его чудовищную дерзость. Всякий достойный сын на моем месте поступил бы так же.

- Да, и я благодарен тебе. И всё же - лучше бы ты этого не делал. Ведь ты - не "всякий", сын мой. За тобой идут нолдоры. Что будет теперь с твоим походом? Ведь ни ты, ни я не знаем, где сейчас Финголфин, перед кем он во всем винит тебя.

- Он не посмеет обвинить старшего брата.

- Я надеюсь, что он не посмеет обвинить того, кто старше его и прав, - сказал Финвэ, кладя руку на плечо Феанора.

- Государь Финвэ! Принц Феанор! Прибыл срочный гонец из Валмара.

Круг Судеб был безмолвен. И в этой тишине словно капли воды, падающие на каменные плиты, звучали слова Мандоса.

- Отвечай, нолдо: говорил ли ты о том, что Валары держат ваш народ в Амане насильно, в рабстве?

Феанор молчал.

- Против кого выковал ты мечи? Против кого собрал войска? Отвечай.

Феанор молчал.

- Ты обучал войска тайно. От кого и почему ты таился? Мы ждем ответа.

Ответом было молчание.

- Желал ли ты стать повелителем земель на Востоке? Говорил ли ты, что не признаёшь и не признаешь над собой владычество Манвэ?

- Феанор, здесь ждут правды. Молчание погубит тебя! - воскликнул Оромэ. Больше никак не решился он проявить свое участие.

Феанор продолжал молчать, глядя перед собой невидящими глазами.

...Слова приговора доносились до его слуха лишь отдельными фразами. "Пошедший против Валар..." "к изгнанию..." "любое выступление из Форменоса будет считаться..." "обнаживший меч против брата..." "пока брат не простит его..."

Феанор увидел перед собой бледное-бледное лицо Финголфина, услышал, как тот произнес срывающимся голосом:

- Я готов простить своего брата.

- Ты готов простить... - медленно повторил Феанор и посмотрел Финголфину прямо в глаза. Финголфин не выдержал этого взгляда: в нем не было ненависти, но лишь безмерная боль, боль не за собственное унижение, а за народ, которому Финголфин желал только блага и которого привел к великим бедам.

- Так ты готов простить меня... - снова повторил Феанор.

Финголфин закусил губу и отвернулся. Он был в отчаянии: он снова чувствовал, что натворил что-то ужасное, что прав брат, что сам он стал не только нарушителем законов рода, но и презренным клеветником, хотя и невольно. Но изменить уже ничего нельзя... Да и надо ли что-либо менять? Разве могут Валар осудить без вины?!

- Мы не хотим карать излишне строго, - продолжал Мандос. - Вина Феанора всем известна, и своим молчанием он только подтвердил ее. Но многие из тех, что сейчас в Форменосе, ошибкою пошли за ним. Валары забудут о заблуждениях тех, кто поспешит к ним за прощением!

* * *

Форменос сильно опустел - более половины бывших там нолдоров поспешило отречься от Феанора, и в числе первых - сыновья Финарфина. "Я не осуждаю их, - говорил Феанор Махтану, - и не назову их испугавшимися. Просто они не пошли против воли своего отца".

Вместе с Феанором в Северную Твердыню пришел Финвэ. "Я ухожу с тем, - сказал он Финголфину, - кто доказал, что он истинно сын; я буду с тем народом, кто истинно верен своему вождю. Если хочешь - правь остальными."

Однажды в Форменос тайно явился Оромэ.

"Я не смог защитить тебя..."

"Я не нуждался в защите."

"Умерь свой гнев. Еще не всё потеряно. Пройдет время - и ты сможешь уйти. Но надо запастись терпением - ждать тебе придется гораздо дольше, нежели двенадцать лет."

И Феанор внял совету Валара и внешне смирился. Он согласился ждать. Но ждать в бездействии - невозможно. И вот над тайными тропами и горными кузницами Форменоса были возведены мощные стены и высокие башни - гордым и неприступным городом стала Северная Твердыня.

Тайная тропа вела в ее сокровищницу. Там, среди бесчисленных драгоценностей, созданных руками Феанора, хранились в хрустальном ларце Сильмарили. И свет их, отражаясь от бесчисленных граней хрусталя, дивно озарял всё вокруг, когда доставали хрустальный ларец из гранитного, берегшего свет Сильмарилов от чуждых глаз. Часто спускался в сокровищницу Финвэ и любовался вечно дорогим ему Светом Древ, сиявшим из творений преданнейшего его сына.

Уйдя в изгнание, Феанор сильно изменился. Он еще более посуровел, помрачнел, меньше времени стал проводить в кузнице и больше - в оружейной. Всё чаще рядом с ним замечали не Маэдроса и Маглора, как прежде, а Карантира Кователя, и Келебринмайта, и его старшего брата Малмайта. Они почти не разговаривали, ибо юноши не смели первыми обратиться к владыке Форменоса, а он молчал. Всё время они проводили в упражнениях с оружием, так что скоро почти никто не мог сравниться с этими учениками Феанора в воинском искусстве.

И вот форменосцы стали замечать небывалое - Феанора, сидящего подолгу без дела. К нему боялись подойти в такие часы. Но боялись напрасно: если в душе владыки Форменоса кипела ярость - он брал в руки Наромбар, в эти же часы он размышлял.

Размышлял о том, что ложь обернулась правдой, что обвинения Мандоса стали его собственными мыслями.

Когда-то он говорил о продолжении дела Валар - украшать и совершенствовать мир. В былое время он недоумённо спрашивал себя: отчего Валарами забыто Средиземье? Тогда он не слишком пытался это понять; не находил он ответа и сейчас, но твердо знал лишь одно: его желание принести в Эндорэ Свет и знания - это и есть противление воле Валар, за которое он осужден.

Он никогда не говорил о рабстве. Он не говорил о нем и теперь: ибо для оставшихся с ним в Форменосе и без слов очевидно, что именно послушными рабами хотят видеть нолдоров Валар.

Он никогда не хотел противиться Манвэ, никогда не стремился уйти из-под его владычества. Теперь - в заточении - он этого страстно желает.

Таким застал его Моргот, надеявшийся, что ныне руками Валаров сделано то, чего сам Моргот безуспешно добивался столь долго - Феанор стал врагом Валмара. И Моргот прибыл к вратам Форменоса и велел проводить его к Феанору; однако сын Мириэли вышел к воротам сам.

- Убедился ли ты в благости Валар, о сын Финвэ?

- Вполне, - спокойно ответил Феанор.

- Убедился ли ты в их заботе об Арде?

- О да. Но меня еще никто не убедил в твоей заботе об Арде.

- Напрасно ты не доверяешь мне. Разве не передавал я искусства нолдорам? Разве не был тебе всегда лучшим другом? Разве не готов я помочь тебе сейчас, когда все отвернулись от тебя?

Услышав последние слова, Феанор, до того усмехавшийся, встрепенулся:

- Помочь? Чем ты можешь мне помочь? Ведь я в изгнании волей Валмара.

- О сын Финвэ, не обманывай себя. Ты не в изгнании, ты в заточении. Я же готов открыть тебе путь к свободе. О чем мечтал ты - нести разум и порядок в Эндорэ, стать для синдаров наставником и мудрым владыкой? К этому же стремлюсь и я. Ты оскорблен Валар. Ужели ты забудешь это и по-прежнему будешь их подданным? Я знаю: гордый Феанор не позабудет оскорбления, пока не смоет его. Так вот, я предлагаю тебе месть: бежим сейчас со мной в Эндорэ, и там объединим могущество сильнейшего из Валар и искусство лучшего из эльдаров. Подумай, что мы сможем создать вместе, Феанор! Аман поблекнет перед Эндорэ, где будем царить мы с тобой.

- Мы с тобой? - усмехнулся владыка Форменоса. - Мало мне верится, что на Срединных Землях будет два правителя.

- Ты зря не доверяешь мне. Ты же не потребуешь власти над майарами и раукарами - так же, как я не потребую власти над эльдарами. О Феанор, подумай: ты сможешь объединить воплощение своей мечты и месть - сколь унизим мы Валмар, сделав Срединные Земли прекрасными!

- Что ж, я готов согласиться, - промолвил Феанор. - Твои слова не похожи на ложь и созвучны моим мыслям. Как мы переправимся в Эндорэ?

- Мне не составит труда перенести тебя.

- Я спрашиваю не о себе, а о форменосцах.

- О сын Финвэ, забудь о них. Или мало подданных тебя ждет в Эндорэ, что ты не хочешь расстаться с этой горсткой?

- Они мне не подданные, - нахмурился Феанор. - Это мои сыновья, мои родичи и мои друзья.

- Я повторяю, забудь о них. Тот, кто хочет стать великим государем, должен уметь отказываться от малого. А если ты так уж не хочешь их терять, то подожди немного - когда мы вернемся на Аман с войском....

- Вот ты и проговорился! - воскликнул Феанор и глаза его полыхнули гневом. - Да, я оскорблен Валар, я почти ненавижу их, но никогда! никогда, слышишь! не поведу я войска ни против Валар, ни против их созданий - разве что против тебя, сеящий смерть с доброй улыбкой на устах. А теперь уходи прочь и поспеши, ибо хотя здесь, у врат Форменоса, ты - мой гость и для меня священен, клянусь Тайным Пламенем, отныне ты мой враг, и, когда мы встретимся вновь, ты узнаешь, остро ли отточен Наромбар.

- Много слов сказано тобою, сын Финвэ, - жестко проговорил Моргот, - и я запомню их. А на прощание хочу предупредить тебя: лучше охраняй свою сокровищницу, ибо ведомо мне, что кое-кто из Валар желает завладеть Сильмарилами.

С этими словами Моргот скрылся.

Обо всём поведал Феанор Финвэ и сделал вид, что не заметил гонца, отправленного Финвэ в Валмар с предупреждением о намерениях Моргота.

* * *

Зрил Владыка Манвэ, что хотя бунт Феанора пресечен, однако корни его не выжжены, что и вдали от Форменоса дерзают нолдоры обсуждать, справедливы ли решения Валмара и заслуженно ли наказан Феанор. Всем сердцем преданный Валарам Финголфин не позволял громко звучать подобным речам - не сделать большее было не в его силах.

И тогда Владыка Манвэ, чтобы навсегда покончить с подобными речами, решил объявить народу нолдоров прощение, и в знак примирения с ними устроить небывалый праздник в Валмаре, дабы ослепить там глаза нолдоров величием и могуществом Валар.

В Форменос приглашение повез сам Эонвэ. Представ перед Феанором, долго говорил он о том, что Владыка Арды милостив, что он готов простить сыну Финвэ его проступки и забыть их, даже не дожидаясь исхода двенадцати лет, что изгнание забыто и что Феанора приглашают в Валмар на празднество.

- Сердце мое изранено, - отвечал сын Мириэли. - До празднеств ли мне?

- Но сам владыка Манвэ приглашает тебя.

- Если я действительно прощен и волен распоряжаться собой, мой ответ - я не приду.

- В таком случае он приказывает тебе явиться.

Тогда Феанор рассмеялся; горечь и злоба была в его смехе:

- Я не сомневался в прощении Манвэ!

И он явился в Валмар в темных одеждах изгнанника, но темнее одеяний был его лик: не разгладить было складки на его челе, не развести сомкнутые над переносьем черные брови. Вторично осужден он был вытерпеть унижение и оскорбление перед всеми народами Амана, и боль терзала его душу, и от боли прикрывал он глаза; но если вдруг поднимал он взгляд, то видевшие его пугались - такой огонь гнева пылал во взоре владыки Форменоса.

В Валмаре царили красота и радость: блистали дивной красою ваниар, словно Свет Древ отразился в их облике, исполненные невиданного прежде совершенства предстали майар, ослепительны были в своем могуществе Валар, но всех затмевали Владыки Арды - Манвэ и Варда, и еще больше красоты и величия придавали им короны, сделанные руками Феанора. Смущены и потрясены были этим великолепием нолдоры. И бесчисленные хоры ваниар сладкозвучнейшими голосами пели славу Валар, и в дивном танце кружились майар перед троном Манвэ и Варды, и, казалось, сама природа славит Владык Арды.

И глядя на это, Феанор усмехался: "Высоко же ставит меня Манвэ, если столько трудов тратит на унижение одного эльдара. Весь Аман созвал он, чтобы доказать мне, что ныне никто моих стремлений не разделяет. Ради меня одного он устраивает такое зрелище! Да, поистине, высоко меня ставит Владыка Амана!" - и рука сына Мириэли привычно искала рукоять Наромбара, но меча не было с ним - ведь на празднество оружия не берут.

Феанор стоял в стороне ото всех. Он не хотел подходить к нолдорам, не хотел видеть стыдливо потупленные глаза многих и многих из них. "Что ж, они выбрали верноподданническое бессилие..." - думал он.

Финголфин искал примирения с Феанором, и тому были причины. Казалось, сын Финвэ достиг всего: он не изменил своей верности Валар, он доказал ее на деле - стало быть, совесть его должна быть чиста; он стал теперь (пусть на время) королем нолдоров, о чем не смел и мечтать. Ему бы быть счастливу - а на душе камнем лежит сознание страшной вины. Снять этот камень можно только получив прощение от Феанора.

И перед троном Манвэ Финголфин сказал Феанору:

- Простим друг другу наши взаимные обиды. Я предаю забвению обнаженный тобою меч.

Владыка Форменоса молча посмотрел на него, думая: "У тебя, первым обнажившего меч против старшего брата, хватает дерзости предать его забвению?"

- Забудем всё то, что нас разделяло, - продолжал Финголфин. - Вспомним, что мы - братья, сыновья одного отца, и да не разделит нас впредь ничто! Да будем мы всегда вместе - и в радости, и в печали, - с этими словами он протянул Феанору руку.

Феанор по праву видел в Финголфине более чем в Валар, причину своего изгнания и запрета Похода. Но он вспомнил слова Оромэ: "Смирись хотя бы внешне, и тогда еще не всё потеряно!" Он молча пожал руку Финголфина.

* * *

Планы Моргота были разрушены: все, в ком он желал бы видеть союзников, ныне его враги - нолдоры устрашены участью Феанора и не пойдут теперь против Валар, а сам Феанор... О, он оказался слишком догадлив и еще поплатится за это!

Нового союзника Моргот обрел в Унголианте из Вечных Теней Аватара. Лютый враг Света, безначально и беспрестанно ткала она покровы, что вбирали в себя весь Свет, какой ни находили. И, вбирающая в себя Свет, была она невидимой. Моргот же, равно ненавидя ныне Валар и Феанора, желал уничтожить лучшие из их творений, несущие Свет Амана - Древа и Сильмарили.

И они поспешили в Валмар, она - желая утолить свою извечную жажду, он - свою месть. И покров Унголианты скрыл их от глаз стражей Амана.

Велики были силы, что скопил Моргот для часа мщения за разгром своих владений и за века унижения. Разрушающая ипостась Эанар, от создания Мира Сущего превосходил он могуществом всех Валар, и не было еще это могущество растрачено, еще сила его не уничтожила самоё себя. И силой этой сковал он сердца всех, кто был тогда в Валмаре, пронизывающим холодом, и на мгновение оцепенели все - и малые, и великие. И достаточно было Унголианте этого мгновения, чтобы вобрать в себя весь Свет Древ и отравить сердцевину им своим покровом. И, свершив это, исчезли они с Эзеллохара, и спали со всех чары Мелькора, но, пораженные внезапно наставшей Ночью, все не сразу смогли очнуться и осознать, что же произошло.

И пока еще они в ослеплении были неподвижны, Унголианта вобрала в себя и Озера Варды, и иной свет, бывший в Валмаре. И Ночь стала поистине непроницаемой, и взгляд не мог различить даже звезды, мерцавшие в небе.

Едва очнувшись, узрел Оромэ, что свершенное - дело рук Мелькора, и поспешил в погоню, и настиг его. Но покров Унголианты надежно укрывал Черного Врага, и Оромэ вновь показалось, что он ослеп и лишились силы его длани. Когда же он очнулся и вместе с Тулкасом бросился на поиски снова, то искали они бесплодно.

Свет Древ отдал Моргот Унголианте, но Сильмарили желал забрать себе, и потому покинул свою спутницу и помчался в Форменос. Безмерна была мудрость и искусство Валара, не много усилий ему понадобилось, чтобы окружить себя покровом, подобным покрову Унголианты. Незримым прибыл он в Форменос; смеясь в душе, миновал стражу и устремился на поиски сокровищницы.

Немало прошло времени, прежде чем ступил Моргот на тайную тропу. И вот он вошел в сокровищницу, и сбросил покров незримости. И вздрогнул, увидев Моргота, Финвэ, всегда бывший подле Сильмарилов. Одним движением руки поверг его Моргот, и, торжествуя, подошел к ларцу с Сияющими Камнями. Но больно стало его глазам от блеска Третьего Сильмарила, созданного для того, чтобы разгонять Мрак. И поспешил Моргот захлопнуть оба ларца, и с бесценной добычей помчался прочь. Но хоть и был он невидим, форменосцы почувствовали близость Врага, и поспешили осмотреть всё, и, войдя в сокровищницу, узрели, что государь Финвэ мертв, а Сильмарили сгинули.

Унголианта же, увидев Моргота с добычей, сказала:

- Отдай мне этот Свет, ибо жажда моя не утолена.

И Моргот, надеясь обмануть ее, ответил:

- Ступай в Форменос. Там ты найдешь много подобного.

И когда его союзница поспешила в Северную Твердыню, Моргот, довольный, что избавился от нее, устремился в Эндорэ.

Но не мог он и помыслить, что столь могущественны Сильмарили, что Третий столь нестерпимо жарким пламенем будет жечь его руку, хотя и заключен он в хрустальный ларец, а тот - в гранитный. И вопль боли Моргота эхом отозвался от скал Ламмота, и, услышав его, в гневе примчалась потерявшая его было Унголианта. Ибо, хотя она и насытилась сокровищами Форменоса, встретили ее воины Феанора мечами и, не видя ее, всё же разили, причиняя мучительную боль. И она набросилась на Моргота, предавшего ее, но бежала, когда захлестнули ее огненные бичи балрогов.

* * *

Объят тьмою был Эзеллохар и лишь приглушенные безысходные рыдания раздавались в наступившей тишине. Финголфин был в ужасе - не мыслил он, что возможно погубить прекраснейшее из творений Валар; а Феанор не мог избавиться от мысли, что свершилась праведная месть: Валар дважды отказали в Свете Амана Срединным Землям - сначала отгородившись Пелорами, потом не допустив туда Свет Сильмарилов - и вот теперь они лишены Света сами. Феанор был единственным в Валмаре, кем не овладело отчаянье, и он внимательным взором скользил по лицам окружавших его (ранее он много времени проводил на восточных склонах Пелоров, и ему хватало света звезд, чтобы видеть ясно).

И раздался глас Манвэ:

- Проклятие свершившим это! Отныне пусть не ждет милосердия Враг. Час придет - и настигнет его праведный гнев Валар.

И он обратился к Яванне:

- Возможно ли исправить содеянное?

И отвечала Королева Земли:

- Велико мое горе, и рыданиями прерывается мой голос. Не в силах я спеть сейчас так, как пела, когда творила Древа. Не в силах я сейчас исправить содеянное, потом же будет поздно.

И вскричал Тулкас:

- Ужели навеки нас ждет мрак?! О Варда и Яванна, ужели вы позволите торжествовать Врагу?

И молвила Варда:

- Сражены Древа, но Свет Их жив в Сильмарилах.

И тихо сказала Яванна:

- Этим Светом смогла бы я возродить Древа.

- Феанор сын Финвэ, - возгласил Владыка Манвэ, - если не умерла в твоем сердце любовь к Аману, если не решил ты предать свой народ - то не поскупишься ты на дар, хоть он и велик. Отвечай: отдашь ли ты Сильмарили?

Задай Манвэ свой вопрос другими словами, мгновенно бы ответил Феанор, что ничего не получат от него Валары, теперь же он задумался, и задумался надолго. Да, ненависть к Валар переполняла его, но не мог он безучастно слушать плач эльдаров. Он мечтал принести Свет Амана синдарам - но ведь куда горше потерять Свет, зревши его, нежели жить во тьме, о Свете не ведая. Так не поступиться ли гордостью, не отдать ли Сильмарили? Ведь он знал, что возможно расщепить Камни.

Но, если это сделать, то действительно ли будут возрождены Древа? Сыну Мириэли было хорошо ведомо, что не только Светом Амана, но и пламенем его души сияют Камни, что лишь в Первом (самом слабом!) Свет Древ почти не изменен. Так значит, отдай он Сильмарили, Древа станут иными, и вечно скорбеть будут в Валмаре о прежнем Свете. Неужто Валар не понимают этого? - о нет, они мудры. Так не задумано ли ими новое унижение, самое безжалостное изо всех? И кого имел в виду Моргот, когда предупреждал его о Валаре, вожделеющим Сильмарили? Феанор тогда счел, что Моргот говорил о себе, но теперь усомнился в этом.

И ненависть к Валар вспыхнула в нем с новой силой, и он сказал:

- Нет, по своей воле никогда я не отдам вам Сильмарили.

Подобно грому прозвучали над Эзеллохаром негромкие слова Феанора. Никто не ждал от него такого ответа.

И подошел к нему Ауле, и заговорил:

- Опомнись, нолдо. Сейчас не время сводить старые счеты. Сколько бы ты не претерпел - ты не вправе расплачиваться судьбой невинных.

Но Феанор молчал. В другое время он ответил бы Ауле, он объяснил бы ему свой отказ - но не здесь, не на Эзеллохаре.

И вскричал Тулкас:

- Как смеешь ты, нолдо, отказывать Яванне? Не ею ли сотворен Свет, ныне столь жадно хранимый тобою?

Феанор молчал. Гул голосов вокруг него всё нарастал, но он их не слышал. Он думал: "Только бы изгнали! О Неугасимый Огонь, пусть даже проклянут, но только бы изгнали из Амана! Ведь тогда - свобода, тогда свершатся мечты. Только бы изгнали!"

И вдруг в Ночи раздавался топот копыт, и трое всадников проскакали через толпу столь стремительно, что она едва успела податься в стороны. Подъехав к Феанору, они спешились и низко склонились перед ним. В первом из них Феанор узнал Курутано, сына Махтана.

- Мужайся, Государь...

Было странно и почти страшно видеть, как называют государем, как низко склоняются форменосцы перед тем, кто только что дерзнул вызвать на себя гнев всего Амана. Если их не растерзали еще, то причиной была лишь безмерная дерзость Курутано, подчеркнуто не замечавшего никого, кроме владыки Форменоса; дерзость, от которой не могли опомниться.

- Мы привезли тебе страшные вести. Мужайся, государь нолдоров.

- "Государь нолдоров"? - Феанор схватил Курутано за плечи. - Что с моим отцом?

Сын Махтана был бледен, бледен как никогда, и Феанор знал, что эта бледность скрывает не страх, но безмерную ярость.

Курутано, глядя прямо в глаза Государю, отвечал:

- Твой отец убит.

- Кем? - сдавленно спросил Феанор.

- Мелькором. Им же похищены Сильмарили.

При этих словах сына Махтана горестные рыдания вновь зазвучали над Эзеллохаром, ибо теперь сгинула последняя надежда на возрождение Древ. Феанор и Курутано, стоя в круге плачуших, не слышали их рыданий.

- И потом другой враг, неведомый и невидимый, разграбил сокровищницу. Наши мечи не могли его убить, и он бежал, - закончив говорить, Курутано отступил на шаг и поклонился, давая тем самым понять, что вести исчерпаны.

Феанор прикрыл глаза, ибо не мог он допустить, чтобы его горе видели здесь, на Эзеллохаре. "Убийцы! - думал он. - Собратья Моргота, такие же враги, такие же убийцы, как и он! Будь проклят Моргот, лишь это имя заслуживающий отныне! Будь проклят приказ Манвэ!" - Феанору было ведомо, что, будь он тогда в Форменосе, не смог бы Враг пробраться в Северную Твердыню незамеченным, и не устоял бы он против Света Третьего Сильмарила, превращающегося в грозное оружие в руках Феанора. По праву называл он Моргота, Манвэ и Финголфина убийцами своего отца.

И он покинул Эзеллохар, и никто не посмел заступить ему дорогу. И души нолдоров объял страх, ибо они знали, что в гневе своем не ведает Феанор ни остановки, ни пощады.

Глава 5. О невинной крови

В безмолвии сидел Феанор над телом Финвэ. "Вот оно - милосердие Манвэ, о котором говорил мне Эонвэ. Отец, отец, ты всегда так верил Валар - и их же попущением ты убит! Я отомщу за тебя, отец, отомщу всем твоим убийцам. Не осуждай меня, если моя месть будет яростной и беспощадной - я отринул сострадание в тот час, когда узнал о твоей смерти!"

Когда все погребальные обряды были завершены, Государь Феанор, сверкнув очами, возгласил:

- В Тирион!

Все вздрогнули - ибо приказ его означал, что он ныне открыто противник Валар. Никто не смел ему возразить, только Махтан подошел к тому, кто некогда был его учеником, а теперь стал его государем, и внимательно посмотрел ему в глаза.

- В Тирион! - повторил Феанор.

* * *

Финголфин сидел, обхватив лицо руками. Финарфин стоял подле него и говорил так:

- Ты - король. Ты получил власть волей Валар, наш отец сам оставил трон тебе. А Феанор - изменник и предатель, и своими деяниями он лишил себя права на трон.

Финголфин молчал. Он вспоминал последние слова, сказанные ему отцом; он понимал, что его вина перед отцом тяжела и навеки неискуплена, что Феанор имеет полное право на ненависть к нему, Финголфину, что почтительно отдать корону Феанору - это меньшее, что он может сделать. Так велела поступить Финголфину нолдорская половина его души. А ваниарская была полностью согласна с Финарфином.

Но Финголфин не мог сейчас долго думать о короне и удивлялся, что Финарфин способен рассуждать о ней сейчас, что гибель отца осталась почти незамеченной им. Сам Финголфин был готов кричать от горя безвременной кончины Финвэ, и еще большую муку ему причиняло то, что он не простился с умершим отцом, не был вправе проститься с ним, ибо не мог быть допущен в Форменос. Финголфин ощущал, хотя и не решался признаться себе, что он - косвенный виновник убийства Финвэ, ибо, не будь стараниями Финголфина Феанор изгнан, Финвэ бы остался в Тирионе.

И теперь, когда отца нет, Финголфин чувствовал, что готов выполнить его ни разу не высказанную волю: признать Феанора правым и следовать за ним, как и надлежит младшему брату следовать за старшим. И у Финголфина мелькала мысль, которую он старался гнать прочь, мысль, что Феанор не оставит смерть отца неотомщенной; и сам Финголфин в глубине души жаждал присоединиться к нему в этом походе. Но он страшился этой мысли, ибо знал, что она означает: Феанор уйдет в Эндорэ.

В Ночи топот копыт сотряс застывший в горе Тирион: Феанор в черно-синих одеждах промчался по городу в окружении своих витязей, факелами освещавших дорогу Государю. Они спешили на вершину Туны - к королевскому дворцу. У золотых ворот дворца Феанор соскочил с коня, бросил поводья Курутано и отрывисто приказал подбежавшим дворцовым слугам:

- Я жду Финголфина!

Затем обратился к форменосцам:

- Собирайте народ.

Услышав приказ Феанора, Финголфин поспешил придти, ибо понимал, что его брат распален гневом и ослушаться его сейчас - самоубийство. Он спустился к вратам Тириона в простых одеждах - не как король в трауре, но как скорбящий сын.

Увидев Финголфина, Феанор посмотрел ему в глаза таким пылающим взглядом, что Финголфин невольно сжался и быстро произнес:

- Власть над нолдорами принадлежит тебе.

- Она всегда принадлежала мне, братец! - гневно рассмеялся Феанор.

Финголфин отошел в сторону, стараясь быть незамеченным теперь. Вот и свершилось. Так просто и так быстро. Кто же он теперь? Изменник Валар? Трус? Или младший брат, блюдущий законы рода? Кем бы он ни был, он перестал быть королем нолдоров, но судьба своего народа по-прежнему тревожит его сердце. Поэтому он сейчас здесь - он должен знать, что скажет нолдорам Феанор.

Уже вся площадь и ближайшие улицы были полны народа. Бесчисленные факелы бросали красно-кровавые отблески на горделивую фигуру Государя нолдоров, возвышавшегося надо всеми. Темные камни блистали на его траурной одежде, грозный Наромбар висел у пояса, властны и повелительны были слова. Глядя на него и слушая его, нолдоры забыли, что Феанор - изгнанник, нарушивший волю судий; ныне они видели в нем лишь Государя, приказывающего по праву. Он сказал им Слово, и не было сердца, в котором оно не нашло бы отклика.

- Мой отец и ваш Король, о нолдоры, убит. По закону, венец его принадлежит мне. Но не короны требовать пришел я сюда! Не к вассальной покорности пришел я звать мой народ. Я пришел звать вас, о нолдоры, к праведной мести!

Толпа на площади вздрогнула, и во многих отважных душах прозвучал ответ: "Веди, Государь!"

- Убийца и враг наш укрылся в Эндорэ, и путь мстящих лежит туда. Однажды я звал уже свой народ на Срединные Земли, и вам ведомо, о нолдоры, - если бы нас отпустили, государь Финвэ был бы сейчас жив. Мы склонились тогда перед волей Валар - и сполна наказаны за свое слабодушие. И я спрашиваю: доколе бесстрашный и мудрый народ нолдоров будет рабами тех, кто легко бросает верных им под меч Врага, кто не в состоянии уберечь самое ценное из своих творений - Древа Валинора? Не таков ваш государь, о нолдоры; и я клянусь, клянусь Извечным Огнем и Творением Илуватара, незыблемостью Таниквэтиль и Звездным Светом, мудростью Ауле и бесстрашием Оромэ, что не обрету покоя, пока не поражу Врага и не возвращу Сильмарили! И буде встанет на моем пути Вала, майа, рауко, эльда, атан или иное существо - постигнет смерть его от моего меча, если он попытается завладеть или укрыть от меня Сильмарили. Сердце Мира, Неугасимый Пламень, сокрытый в глубинах Арды, и Звездный Свет - свидетели моей Клятвы!

Грозен и прекрасен был лик Феанора. Встали подле него сыновья и, обнажив мечи, слово в слово повторили Клятву, а родичи их Малмайт, Келебринмайт и Ворнгол дали обет не пожалеть жизни ради возвращения Сильмарилов Дому Феанора.

- Когда-то я звал вас, о нолдоры, нести мудрость и искусство Срединным Землям. Увы, не скоро осуществиться этим мечтам. И сейчас я же говорю вам: бросьте всё! Тот, кто идет мстить, должен идти налегке. Лишь оружие берите с собою в поход. Наша утрата слишком велика, чтобы дорожили мы сейчас блеском камней! Когда же, о нолдоры, будет свершена месть, и падет Враг, и будут возвращены Сильмарили - тогда все Срединные Земли будут нашим королевством; и если забыли об Эндорэ Валары, то тем легче будет дышать нашему народу! Когда мы возвратим Сильмарили - мы с их Светом создадим творения столь дивные, что о них и не мыслили в Валимаре. Придет час, о нолдоры, и мы дадим Срединным Землям мудрость и красоту, но прежде зову я вас на беспощадный бой, зову к правой мести!

С этими словами Феанор выхватил Наромбар из ножен и поднял его ввысь - обнаженное лезвие лучшего из эльфийских мечей ослепительно сияло в свете факелов. И засверкали над площадью обнаженные клинки, и раздался многоголосый клич:

- Веди, Государь!

И Финголфин обнажил Рингиль и сказал:

- Веди.

Так - не желанием увидеть новые земли и даже не стремлением вернуть Сильмарили, но местью за безвинно погибшего Короля зажег Феанор души всего нолдорского народа и сумел увлечь почти всех за собою в Эндорэ. Что было до Сильмарилов Финголфину и тем, кто пошел с ним? - поистине, не за Камни воевали и гибли они, но мстя за Финвэ. Не за свою обиду, но за оскорбление, нанесенное всем нолдорам, шел рассчитаться Феанор, и посему Финголфин, бывший прежде ярым противником ухода, сам пошел вместе с сыном Мириэли, ибо не меньше, чем Феанор, был предан Финголфин Финвэ, хоть и не всякий раз видно было эту любовь.

* * *

Горе и гнев застилали разум Феанора. Его, обезумевшего от ярости, вело желание мстить, и он ныне видел врага во всяком, кто прежде противился ему или воспротивится впредь. Когда Финголфин заговорил с ним о пути в Эндорэ, когда сказал, что бесспорно признаёт главенство сына Мириэли в этом походе, ибо цель у них одна, а значит, и путь - один, Феанор, почти не слушая его, оборвал:

- Тебе не по пути со мной, убийца собственного отца!

Финголфин вздрогнул, как от пощечины, пораженный бессердечием брата. "Да, я виновен безмерно, и обвинен тобою справедливо, - думал он. - Но не творишь ли ты преступления сам, не давая мне искупить вину?!"

Месть гнала Феанора вперед, и боль пронзала его сердце, как всадник пронзает шпорами и без того окровавленные бока коня. Всякий помедливший со сборами казался ему предавшим своего Государя и почти личным врагом. Он никого не ждал. Он спешил.

И случилось так, что хотя все нолдоры, кто пошел на Срединные Земли, шли по зову Феанора, большинство их последовало за Финголфином, ибо Феанор, сочтя промедливших недостойными, бросил их еще в Тирионе, и Финголфину, страстно желавшему отомстить смерть отца, не оставалось ничего иного, как стать предводителем большего нолдорского войска. И он в великой поспешности повел их, догоняя отряды Феанора.

Когда Валары препятствовали Феанору вести нолдоров на Срединные Земли, то не желание унизить сына Мириэли и не боязнь, что уйдут нолдоры из-под их воли, побуждали их, но лишь неколебимая уверенность в том, что только в Валиноре возможна счастливая жизнь эльдаров. Лишь заботой о нолдорах были они движимы, и эта забота привела к бедам более тяжким, чем если бы ее не было.

Однако можно было остановить одного Феанора - и тогда те, кто шел за ним, остановятся сами, но как теперь остановить целый народ, стремящийся прочь из Амана не в поисках новых земель, но движимый желанием мстить? Любая попытка удержать их приказом приведет к тому, что и без слов Феанора назовут нолдоры Валаров - родней убийцы их Короля и ополчатся на них. И потому лишь совет мог противопоставить ныне Манвэ ярости и стремлению прочь Феанора и всех нолдоров.

И принес Эонвэ послание из Валмара нолдорам, и предрекал им в Эндорэ неведомую скорбь, и тяжкие муки, и непосильные испытания. Правда и ложь сплетались в его речи - правда о тяготах, наполнявших Эндорэ, и ложь о том, что не выдержать их нолдорам; правда о могуществе Моргота и ложь о его несокрушимости; правда, что нет ныне Феанору места в Валиноре, и ложь, что деяния его приведут нолдоров лишь к бедам и поражению: любой ценой - и суровой правдой и пугающей ложью - приказано было Эонвэ удержать нолдоров в Амане, ибо страшились Валары той участи, что готовил своему народу Феанор.

И Феанор ответил Эонвэ - не у всякого достало бы духу на такие слова! -

- Счастье познал лишь тот, кто изведал горе. Не испытавшему горя не дано счастья. В блаженстве же Амана нет ни того, ни другого. Не примем мы того пресного блага, коим намерены вечно потчевать нас Валар; пусть терпким будет наше счастье, но будет оно добытым нами самими, а не покорнейше принятой подачкой щедрого хозяина!

- Так говорил я всегда. А теперь к этому добавлю: нас пугают скорбью и страшными потерями впереди, а ведь они позади нас! Разве не лишился народ нолдоров почти всего, что имел, - и Короля своего, и сокровищ? Единое, что осталось у нас, - это наша честь, и ее лишимся мы, если не отомстим гибель Государя. О нолдоры, кто покорен воле Валар - пусть возвращается; кому есть что терять - вперед!

И видя такую преданность Королю, даже и мертвому, почтительно склонился Эонвэ перед Феанором.

* * *

Когда-то договорился Феанор с тэлери, что будет он и его войско перевезено на Срединные Земли. Потом пришла в Алквалондэ весть, что замысленный сыном Мириэли поход - мятеж против Валаров, и поспешили те, кто когда-то давал форменосцам согласие, отречься от договора. Феанору об этом ведомо не было.

Он выслал гонцов вперед войска, дабы те напомнили тэлери о давнем соглашении и предупредили, что перевезти нужно больше народа, чем договаривались ранее. Феанор и помыслить не мог, что станут собратья эльдары чинить препятствия нолдорам, ведомым праведной местью. И вот к изумлению своему увидел он у врат Алквалондэ далеко не дружелюбную толпу тэлери, а во главе ее стоял король Ольвэ.

- Приветствую вас, давние друзья нолдоров, - сказал сын Мириэли, еще не желая понять происходящее.

- Феанор, уйди от наших стен и не дерзай даже надеяться войти в наш город и нашу гавань! - был ответ Ольвэ.

- Что значит подобный прием? - спросил Феанор, начиная гневаться. - У нас с вами был уговор, и вы не посмеете его нарушить!

- Договор наш расторгнут, - невозмутимо ответил король тэлери.

- Ах, вот как! - глаза Феанора налились кровью, а рука привычно коснулась Наромбара. - Отчего же мне не сообщили об этом?!

- Мы не обязаны отчитываться перед изменниками Валар, - голос Ольвэ был каменно-спокоен.

Феанор задыхался от ярости: Валары бессильны были помешать его уходу, а теперь толпа каких-то рыбаков стала для него серьезной преградой. Ненавидящим взглядом глядя на Ольвэ, он думал: "Ты недостоин того, чтобы я объяснял тебе причину моих поступков! Ты обязан подчиниться мне..."

- Ты обязан подчиниться мне, сильнейшему из эльфийских государей, ты, король жалких рыбаков и трусливый раб Валмара! - и многие сыновья Феанора были в сердце своем согласны с этими словами их отца.

И тут самообладанию Ольвэ пришел конец, и он воскликнул:

- Замолчи, презренный!

Карантир стоял слева от Феанора, и еще ближе к Ольвэ, чем его отец, ибо нолдоры полукругом обступили спорящих королей. С молодых лет Карантир был более гневлив, чем Феанор; вереница же недавних событий сделала его ярость безмерной, ибо горше всех утрат было для него видеть, сколь тяжкие оскорбления должен терпеть его отец. Но если ответить Валмару Карантир был не в силах, то на последние слова Ольвэ ответ нашелся сразу же, раньше, чем Карантир успел осознать, что он делает.

С быстротой молнии ударил меч Карантира, и Ольвэ упал, разрубленный от правого плеча до середины груди.

Так в первый раз была пролита нолдорами кровь, и была то кровь не врагов, но собратьев.

Все оцепенели от ужаса свершенного, и сам Карантир расширенными глазами смотрел на дымящуюся на мече кровь, постепенно понимая, что он совершил. И он поглядел отцу в глаза, отдавая себя в его власть, ища в его взоре оправдание или приговор. Но глаза Феанора были полны ярости...

- Мы требуем корабли! - воскликнул Государь нолдоров.

Тэлери в ответ только плотнее сжались над телом поверженного короля.

- Дорогу! - в бешенстве крикнул Феанор, обнажая Наромбар.

- Дорогу Государю! - подхватили его сыновья и ближайшие из приближенных. И засверкали в свете звезд нолдорские мечи.

Кто-то из тэлери в испуге бросился прочь, но большинство сомкнулось еще теснее, сжимая в руках кинжалы и короткие мечи, - другого оружия мирные мореходы не знали...

Одних вела безумная ярость, других - отчаянье. И оба народа мстили за своих государей. И оба были верны той власти, которую признавали справедливейшей.

О позор! О скорбь!..

Воинство Финголфина спешило догнать отряды Феанора и подоспело к часу Братоубийства. "Занимайте корабли! - приказал Государь нолдоров. - Форменосцы должны быть на каждом корабле!"

Тэлери, видя, что их корабли один за другим выходят в море, в бессильном отчаянии еще яростнее набросились на нолдоров, и, ослепленные гневом, еще чаще получали смертоносные раны. Феанор с лучшими форменосскими бойцами сдерживали их до тех пор, пока все нолдоры не вывели корабли из бухты. В этом бою сыновей Феанора не было рядом с ним, ибо они были обучены искусству мореплавания и, следуя приказу отца, первыми взошли на корабли. Подле Феанора сражался Курутано, сын Махтана, - лучший ученик Оромэ, второй из меченосцев эльдаров после Феанора - он в течение всего боя защищал Государя, и был единственным из форменосцев, кто только оборонялся, выбивая из рук тэлери оружие, не убив ни одного и ранив немногих.

Увидев, что все нолдоры уже на кораблях, Феанор с дружиной поспешили занять ближайший, последними из нолдоров покинув Лебединую Гавань, или, иначе говоря, Гавань Стремлений. Поистине, велико, грозно и славно было стремление нолдоров, не сравнимо со смутными мечтаниями тэлери, но омыто оно было в крови Братоубийства.

Страшен был вид разоренной Алквалондэ: в гавани, на причалах, в городе, на улицах и площадях - всюду лежали изрубленные тела: навеки неподвижные трупы и раненые, истекающие кровью и жалобно взывающие о помощи. От горя, слез и крови цепенела Алквалондэ. И лизали морские волны кровь с причалов, и безжалостным гневом полнились сердца Ульмо, Оссэ и Уйнен на нолдоров.

И Море поднялось. Страшной бурей обрушилось оно на флот, грозя гибелью всему нолдорскому народу. И гибель неминуемо постигла бы их всех, когда бы не были многие из форменосцев искусными мореходами - твердой рукой вели они корабли через разъяренные волны и ураганные ветра; и видя крушение тех кораблей, где искусных кормчих не было, торопились спустить лодки, чтобы спасти тонущих.

Отвагой своей вел Феанор корабли на восток, хоть и преграждала ему путь бушующая Стихия, и привел бы он их на Срединные Земли, если бы не были все уцелевшие суда так перегружены спасенными с потонувших. А буря не утихала, и Феанор, даже если бы и желал, не мог отделить своих сподвижников от витязей Финголфина, - в Море всех ждал общий жребий. Дорого бы дал Государь нолдоров, чтобы не возвращаться на ставшую ему ненавистной землю Амана, но иного спасения от смерти в морской пучине им не было. И Феанор приказал повернуть назад.

Буря отнесла нолдоров далеко к северу. С трудом пристали корабли у неприступных склонов Пелоров, и нолдоры сошли на берег. Измученные и обессиленные, они оплакивали своих родичей и друзей - уже пришлось им считать потери, хотя до первого боя с Врагом было еще далеко. И только теперь во всей беспощадности своей пришло к ним осознание Братоубийства, и они устрашились содеянного.

- Кровь тэлери перекрыла нам путь назад, даже если бы мы и хотели вернуться, - сказал Финголфин, хоть был он из тех, кто не обнажил меча в Алквалондэ. - Брат, однажды я уже сказал, что у нас с тобой один Путь, теперь я повторяю это.

Глаза Феанора сверкнули: слишком ясно напомнил ему сын Финвэ всё, что было тогда в Валмаре, и желание отомстить Финголфину, забывшееся было за спасением нолдоров из Моря, разгорелось в его сердце вновь. Безумно-жестокий план созрел в уме Феанора...

- О нолдоры, - сказал он своему народу, - путь наш лежит на восток, и лишь морем можем мы перебраться туда. Но корабли наши нещадно истрепаны бурей и нуждаются в починке, а для этого нужен лес. Здешние же склоны каменисты, и нет здесь бухты, где флот наш был бы в безопасности. И то, и другое мы найдем на севере, у границ Арамана. Наш путь ведет нас туда.

И Феанор приказал перенести самых слабых на корабли, и они двинулись на север - кое-кто на кораблях, а большинство пешком вдоль отвесных склонов Пелоров. Государь шел первым, находя дорогу в Ночи, шел, не ведая отдыха, мужеством своим укрепляя души тех, кому не по силам оказался Путь. А сыновья Феанора шли последними, помогая в пути слабым и перенося на корабли совсем обессилевших.

Так долго шли они в Ночи, пока не достигли Арамана.

* * *

И там, стоя на вершине горы, ожидал их Вала Намо - Владыка, Чей Облик Скорбен. И там обрек он нолдоров Проклятию. Страшнее ненависти Врага, смертоноснее его ударов стали для нолдоров слова Мандоса, ибо со всей тяжестью обрушили на них ныне Валары то, от чего так долго стремились уберечь прежде.

Сулили Валары нолдорам неиссчетные слезы, и не желали впредь слышать их стенаний, и отгораживались от них, дабы уберечь Валинор от прОклятого народа.

И рёк Мандос в крушащем мир гневе на свободолюбивых:

- Ненависть Валар сопутствует ныне Дому Феанора и на Западе, и на отдаленнейшем Востоке, и она ожидает всякого, кто последует за Феанором и его родичами.

Так забыли Валар о том, что у них и Феанора - общий Враг, и прокляты были те, кто не противился Валар, но пошел с нолдорами против Врага, прокляты были и живущие, и даже еще нерожденные.

И рёк Мандос:

- Клятва станет вести нолдоров - и она же предаст их, и она лишит их самогО сокровища, кое они клялись добыть.

Поистине, в ревности своей скорее готовы были Владыки Арды уничтожить последние вместилища Света Древ, нежели допустить, чтобы обрел Сильмарили Отступник. И по слову Мандоса, повела Клятва нолдоров не к победе, но к поражениям и к крови невинных, но возможно ли после таких слов Валара возлагать на Дом Феанора вину за эти лихие деяния? И по слову Мандоса повела Клятва к торжеству Врага. Поистине, великую услугу оказали Манвэ и Мандос Морготу, наложив на нолдоров Проклятие.

И рёк Мандос, и безжалостнее смертоносного клинка были его слова:

- Всё, начатое вами во благо, обернется во зло. И от предательства родича родичем, и от боязни предательства, всё что ни создадите вы, рассыплется в прах. Нэйтани, Отлученные, имя вам навек.

Возможно ли бОльшее злодейство? И возможна ли бОльшая слепота? Ибо в грядущих битвах оттого не могли победить нолдоры Моргота, что связаны были их руки Проклятием. И так по воле Валар, а не по воле Дома Феанора, приход нолдоров стал для Белерианда не благом, а великой бедой. Принесли нолдоры собратьям не красоту и мудрость, но кровь и смерть. Но кто посмеет обвинить в этом Отступника, чьи мечты были безжалостно растоптаны, чьи стремления были чудовищно искажены?

Многие беды сулил Мандос нолдорам - беды и в жизни, и после смерти; и лишь толику сочувствия могли найти те, кто когда-то был Валарам верен - но и их Валары предали. Предали они и Эндорэ, ибо прокляли желание нолдоров заботиться о Срединных Землях, суля им усталость от мира, как от тяжкого бремени.

Так сказали Валары.

Так, погубив народ нолдоров еще до их первой встречи с Врагом, предали Валар самих себя, безмерно усилив Моргота, так предали они Арду, ибо волей Валар не смогли нолдоры победить Врага, пока он еще не был силен, потом же Валары не добили сподвижников Моргота - и оттого вся история Арды стала цепью бесконечных войн.

Таковы были плоды Проклятия нолдоров.

И о том же в сказаниях форменосцев повествуется так:

Они не чужды благодарности,
Но дайте им вершить свой Путь.
Коль в мире Света нет им радости -
Так дайте им в мир Звезд шагнуть.
Они чуждались разрушения,
Мечом грозили только Сумраку.
Но непокорным нет прощения,
Просить о милости - безумие.
"В заботу Валаров вы верили?! -
Но Моргот Валарам сродни.
Здесь вы обмануты, вы преданы,
Рабами видят вас они!
За мной, к свободе - прочь из Амана,
Где в спину Враг вас поразит!
Нас не удержит воля Валаров,
И Месть нам поспешить велит!"
"Остановитесь, обреченные!
Бунтарь, склонись пред высшей силою!
Назад вернитесь усмиренные -
Тогда вас Валары помилуют."
Но Месть и Клятва в путь торопят их.
Гнев правый застилает разум им.
Мечи их обагрились кровию...
Возмездье нолдоров ждет сразу же.
На севере, где горы холода
Вершины грозно в небо подняли,
Пророчество рёк Мандос нолдорам.
Обречены Проклятью нолдоры.
"Отныне прокляты вы, изгнаны.
Удел ваш - слезы неиссчетные.
Стенаньем Эндор огласите вы -
Вход в Валмар ныне запрещен для вас."
"Владыка Намо, лжет Пророчество -
Бойцам неведомы стенания:
Пусть боль, тоска, пусть одиночество -
Но не услышать их рыданий вам.
Что ж до изгнания, о Валары,
То мы не вами были изгнаны.
Наш мирным путь мог быть. Кровавым стал.
Свободу мы оплатим жизнями."
"Пусть гибель в Эа вам не ведома,
Но скорбью, муками и ранами
Вы в Эндор будете повержены,
И встречусь снова с вами - в Мандосе.
Вам не найти оттуда выхода,
Не обрести себе заступника:
Века тоски расплатой станут всем
За следование за Отступником!"
 "Пугаешь смертью напрасно нас -
Узрели смерть еще мы в Амане.
Нас Месть зовет. Желанен бой для нас,
Хотя б и пали мы, изранены."
"Отныне проклят Феанора Дом.
И всякий, кто за ним последует, -
Тот испытает полной мерою
Бессилие в бою с Врагом.
И на Востоке, и на Западе -
Настигнет всюду вас гнев Валаров.
Братоубийцы! Вы познаете
Расплату за дела кровавые!"
"Мой меч в крови. Приму расплату я
За Алквалондэ бой неправедный.
Но коли бы нас не держали вы -
То не случилась бы Резня!
И пусть Отступник, пусть изменник я -
Но в чем, скажи, виновны нолдоры?
Ужели в том, что мною подняты
Отмстить за гибель Короля?!
И на Востоке, и на Западе
Услышат о деяньях нолдоров.
Я предрекаю: вы узнаете
О них - и на века запомните!"
О справедливейшие Валары,
Любовью к Арде вечно движимы!
За что грозите вы расправою
Тому, кто только вольно жить хотел?
И коль заботитесь об Арде вы -
Зачем врага из друга сделали?
Так кто ж виновен в войнах, Валары,
Что за Проклятием последуют?..

Чье сердце не обольется кровью при виде того, как союзники стали врагами на радость Врагу! Чье сердце не обольется кровью при виде войн, эпохами сотрясавших Средиземье, войн, которых можно было бы избежать, если бы Валар умерили свою ненависть к Феанору. Так, значит, Валары виновны во всей той крови?..

Нет, поистине, не виновны Валары. Ибо нельзя обвинять того, кто лишен свободной воли, кто горним промыслом Эанар обречен охранять неизменную гармонию ото всех посягательств, кто обречен видеть врага во всяком, дерзающим менять облик мира. И именно таковы среди Валар Манвэ и Мандос, злейшие враги как Феанора, так и Моргота.

Затихли слова Владыки Намо над горами. Феанор, ослепленный яростью, почти не слышал их - Валарам было уже не остановить его. Финголфин был в самое сердце поражен Проклятием, но и он не желал свернуть с пути - он слишком долго колебался между верностью Валарам и долгом сына и брата, он сделал свой выбор, и сам стал бы презирать себя, отступив. Но Финарфин, пошедший в поход следом за братом, содрогнулся от страха, и презрел волю Финголфина, и предал погибшего Отца и Короля, и повернул назад. Немногие пошли за ним.

* * *

У границ Арамана стали нолдоры лагерем - чинили корабли, готовились к морскому пути. Не ведали они, что Феанор в безумии предал свой народ...

- Нам надо многим запастись для нашего похода, - сказал Феанор Финголфину. - Я и мои дружинники сделаем это. Ты со своими оставайся здесь.

Финголфину было странно слышать, как Феанор делит нолдоров на "своих" и "его", но теперь он не спорил с братом.

А Феанор продолжал, и дружелюбие было в его словах, и на устах улыбка - и ненависть в сердце:

- Нас пугали предательством, брат, и ты сейчас вправе думать, что я, уводя своих, что-то замышляю против тебя. Так вот, порукою того, что это не так, будут корабли. Ты будешь охранять их.

- Брат, у меня и в мыслях не было, что ты можешь предать нас.

- Хорошо, - ответил Феанор, и глаза его чуть заметно блеснули - он был доволен простодушной доверчивостью Финголфина.

И вот Феанор увел прочь от лагеря тех, кто не расставался с ним ни в труде, ни в горе, и они стали лагерем в горах так, что нолдоры Финголфина не могли их видеть. И Феанор велел им ждать и быть незаметными.

И Маэдрос спросил его:

- Отец, чего ждем мы?

- Западного ветра! - ответил сын Мириэли.

Они ждали долго, и бездействие было томительным. И каждый из них старался не думать о том, что пропасть уже пролегла между ними и их братьями, ибо, ни замысли Феанор увести в Эндорэ лишь своих, зачем стал бы он разделять войско? Форменосцы понимали это - но гнали такие мысли прочь, ибо долг велел им повиноваться Государю во всяком деле. И тем сильнее жаждали они встречи с Врагом, тем более желали скопившийся гнев свой и боль свою превратить в боевую ярость. Тем нетерпеливей ждали они западного ветра.

И западный ветер подул. Подул сначала слабо, едва уловимо - но сведущие в морском деле знали, что скоро этот ветерок станет грозным шквалом, который понесет их корабли в Эндорэ.

Лагерь оживился. Под покровом Ночи неслышно сошли форменосцы с гор в обход воинства Финголфина. На плечах несли они легкие лодки. Придя на берег, спустили их на воду - бесшумно скользили челноки по воде, никто не видел и не слышал, как со стороны моря подошли они к кораблям. Ни звука не донеслось с кораблей - тише тени поднялись форменосцы на борт и зажали рты дозорным раньше, чем те успели хоть что-то заметить. Но предосторожности Феанора были даже излишни - лагерь Финголфина в это время спал.

Когда форменосцы поднялись на корабли и Феанор повел флагман на восток, то на всех судах его воины обратились к плененным сородичам с такою речью:

- Волею Государя нашего Феанора осужден Финголфин - один из убийц Короля Финвэ - и все, кто последовал за ним, остаться в суровых пределах Арамана. Но вам судьба благоволила, и вы избежали этой участи. Итак, выбирайте: либо вы следуете с нами, во всём повинуясь Государю Феанору, либо мы дадим вам лодки и вы вернетесь к Финголфину.

Те, кто страстно мечтал о мести за Финвэ, остались с форменосцами, но многие содрогнулись, узрев, что Государь предал свой народ, народ, поверивший ему и единодушно пошедший за ним, что, мстя одному Финголфину, не щадит Феанор тысячи ни в чем не виновных нолдоров, - и увидев это, эльдары Финголфина отреклись от Феанора и сказали, что долг их - разделить с собратьями все тяготы, что неправедно уготовил им Государь. Таким дали лодки, и они поспешили назад, ведая, что хоть доля их сурова, но совесть - чиста.

Всем существом своим был предан Курутано Феанору и следовал за Государем и в правом, и в неправом деле. Но преданность не застилала глаза сыну Махтана, и ужасался он последним деяниям Государя, и всё же не было в мире силы, способной отвратить Курутано от Феанора. Много песен сложил сын Махтана о нем, и столетиями пели их нолдоры.

И стоя на палубе корабля, пел Курутано, сын Махтана.

Полнятся ветром паруса кораблей,
Полнятся западным ветром.
Это - ветер предательства.
Так уймись, ветер!
Не заставляй нас уплывать,
Бросив свой народ.
Исчезни, ветер!
Нам легче остаться здесь навсегда,
Чем предать своих.
Уймись, ветер предательства!
Но мы не вправе остаться здесь.
Мы не в силах остаться здесь -
Нас Клятва ведет на восток.
Но и нет у нас силы предать.
И сердца наши разрываются
Между верностью своим и верностью Долгу.
Не торопи нас с выбором, ветер!
Повремени, ветер предательства!
Но что это было с нами, о воины?
Куда исчезла боевая решимость наша?
Почему не спешим мы исполнить Клятву?
Почему удерживаем ветер?
Разве есть для воина что-нибудь превыше Долга?
Так неси же нас в Эндорэ, ветер!
Ничто не удержит нас, когда зовет Долг!
Неси нас, ветер предательства!
По праву заслужим мы
Ненависть сородичей,
Но Долг нам - высший закон
И воля Государя - закон законов.
Мы разорвали узы родства -
Так повелел закон.
Так споют песни о нас
И назовут нас предателями.
Так спой же нам эту песню, о ветер!
Пой нам, ветер предательства!

* * *

Велик был гнев Владык Моря за истребление тэлери. И вновь ярость их штормом обрушилась на корабли Феанора - волны поднимались едва ни до неба, грозя погубить нолдоров в морской пучине. Сын Мириэли не покидал палубы флагмана, не выпускал кормило из рук. И подле него неотлучно находились те, кто был предан ему, кто верил каждому слову его, кто почитал за счастье быть возле Государя. И как бы ни кидали корабли ветра, какие бы волны ни захлестывали палубу, но спутники Феанора не отходили от него, помогая Государю и силой дланей, и твердостью духа. И среди бесстрашных бойцов, пренебрегавших грозной бурей, странно было видеть женщину - Альвдис Кроткую, чьему мужеству в час сурового испытания мог позавидовать любой воин.

Долго бушевало Море, но, утомившись в своей ярости, стихло - и вскоре перед нолдорами предстал берег Эндорэ: окутанные туманным сумраком скалы Ламмота. Цель была близка. Жаждой боя полнились сердца форменосцев.

- Впереди Враг, - сказал Феанор. Боевым пылом разгоралось его сердце. - Впереди либо победа, и свершение мести, и воплощение самых прекрасных наших замыслов, либо смерть в бою, но смерть со славой, коя не убудет веками. Что бы ни ждало нас впереди - в этом наше благо; назад возврата нет. Так пусть горят корабли!

И Маэдрос содрогнулся, услышав эти слова, ибо он еще надеялся (пусть вопреки воле отца!) спасти своих товарищей и братьев, осужденных Феанором погибать в пределах Арамана, - и теперь исчезала и последняя надежда. И он поспешил к Альвдис, и заговорил с ней, и голос его прерывался от отчаянья:

- Тебя одну услышит сейчас отец... Спаси нолдоров, брошенных в Арамане! Пожалей их! Уговори отца, чтобы он не сжигал корабли!!

Но Альвдис поглядела Маэдросу в глаза - и он понял, что она во всём согласна с Феанором и не станет возражать Государю.

И Маэдрос бежал в горы, дабы никто не видел его слез. И он закрывал глаза и изо всех сил зажимал руками уши, чтобы не видеть зарева страшного пожара, не слышать чудовищного воя огня.

А потом всё стихло. И Маэдрос спустился с гор, вошел в лагерь, повел подчиненные ему отряды вслед за отцом... Он словно пережил казнь братьев и друзей.

* * *

Гнев часто губит бойца, и еще страшнее для армии гнев полководца. Феанор торопился сразиться с Морготом; с большим трудом убедил его Махтан поставить в Хифлуме укрепленный лагерь. Но великий кузнец со своими помощниками не успели закончить работы, как лагерь оказался со всех сторон окруженным войсками Врага, ибо зарево сожжения кораблей в Лосгаре ясно указало Морготу, что пришел Феанор. И так началась Битва-под-Звездами, прославленное в песнях истребление войск Врага, но Моргот, чей ум не много имел себе равных, потом учел все ошибки первого боя с нолдорами. Тогда же орки, хоть и были многочисленны, не могли добыть победу, ибо еще не были хорошо обучены, не знали воинского строя, и главное, - погибали под стрелами нолдоров, не успевая дойти до рукопашной, где мог сказаться их численный перевес. Позже под стрелы эльдаров посылал Властелин Ангбанда раукаров (многих - в обличии орков), кого это оружие редко поражало насмерть. Но тогда уже с нолдорами не было Феанора - единственного, кто мог разгадать военную хитрость Врага и найти средство против нее.

...Остатки орочьего войска дрогнули и побежали к перевалам Теневых Гор.

- Государь, - воскликнул Курутано, - я нашел в этих скалах прямую тропу: мы можем обогнать орков и перерубить их всех! Не один не уйдет от нас! - счастьем первого боя горели глаза сына Махтана.

- Нет, пусть они уйдут, - губы Феанора скривились в усмешке. - Пусть уйдут. Пусть уйдут к себе. Они приведут нас к Врагу, Курутано!

Тот в ответ рассмеялся грозным смехом беспощадного мстителя.

Сыновья Феанора в то время бились в других местах, и большинство искуснейших воинов было с ними. Поэтому Феанор и Курутано, поспешив за орками, смогли взять с собой лишь два десятка бойцов...

Многие зоркие глаза увидели Феанора, с горсткой воинов спешащего к западным отрогам Железных Гор. Его ждали в одном из ущелий. Отвесной стеной подымались там скалы. Выходов было три - один с запада и два с востока. У всех трех выходов в нетерпении ждали враги.

Преследуя остатки орочьего отряда, нолдоры ворвались в ущелье - и ловушка захлопнулась.

Сзади напали орки. Спереди - раукары в обличии орков и волков. Феанор в бою один стоил десятка воинов. Наромбар вволю пел вражью кровь.

Мечи Курутано словно ожили. Они рубили врагов почти сами - ни воля, ни разум нолдора в этом не участвовали. И если Феанор был ослеплен яростью, то Курутано соображал ясно как никогда.

"Это конец. Нам не вырваться отсюда. Сколько бы мы их не положили - с востока придут еще и еще. Государь погибнет! Что же делать?

Келебринмайт! Келебринмайт, названный брат мой! Услышь меня! - мысленно взывал Курутано к сыну Альвдис. - Приведи войска! Спаси Государя! Спаси Государя!!"

И зов был услышан. И Келебринмайт, и его братья, и сыновья Феанора с большим отрядом поспешили на восток.

А в ущелье продолжался бой. Нолдоров осталось меньше десятка. Феанор и Курутано бились спина к спине. Толпа врагов всё наседала, и тем неотвратимее Смерть пожирала их.

Потом они остались вдвоем против всех. И тогда, остужая безумную ярость, настигла Феанора мысль о смерти. Не своей, ибо он ее не страшился, но о смерти, ожидающей Курутано, кого он любил больше, чем иных из своих сыновей. "И я повел его на смерть! - ужаснулся сын Мириэли. - Неужели он погибнет со мной - из-за меня?!"

И тут в одном из входов в ущелье показались балроги. Их пока видел только Феанор.

"Всё. Кончено. Теперь нам живыми не уйти. И всё же я попытаюсь спасти Курутано."

И Феанор приказал ему закрыть северный вход в Ущелье, зная, что Курутано сумеет один справиться с лезущими оттуда орками. Сын Махтана исполнил волю Государя.

Курутано знал, что услышан, что нолдоры недалеко, но не верил, что они успеют. Теперь он не сомневался в том, что он и Государь обречены, что уже нет смысла защищать друг друга, ибо смерть неотвратима, что осталось лишь одно - как можно больше уничтожить врагов.

Курутано был весь залит орочей кровью. Вход в ущелье был завален трупами.

И тогда вожаки орков приказали обрушить на этого проклятого нолдора огромные камни, не жалея, что под обвалом погибнут их собратья, ибо те были всё равно обречены смерти от мечей Курутано.

И так заживо был погребен сын Махтана в кургане из камней и вражьих тел. Его сочли погибшим - но он выжил. Выжил в самом сердце цитадели Врага; и много сложили эльдары сказаний о том, какие тяготы выпали затем на долю оруженосца Феанора и какую небывалую силу духа он выказал.

Феанор остался один. Он был окружен балрогами. Раны, всё чаще наносимые их бичами, только увеличивали его ярость, и из ярости черпал он силы. И всё же с каждой раной, нанесенной Феанору, замедлял свою смертоносную пляску Наромбар.

Тем временем нолдоры пробивались к Государю. Балроги были отвлечены этим новым противником, только Готмог, их предводитель, продолжал биться с Феанором. Государь нолдоров слабел. Наромбар казался ему всё тяжелее. Готмог торжествовал, готовый нанести последний удар.

И в этот миг юный Ворнгол - младший сын Альвдис Кроткой - бросился между ними, и принял в свою грудь удар, направленный в сердце Государя, и они оба рухнули, так что Ворнгол закрыл Феанора своим мертвым телом. Нолдоры тотчас окружили их, и, отбиваясь от врагов, поспешили на восток, унося умирающего Государя и мертвого юношу Ворнгола.

Малмайт и Келебринмайт поклялись отомстить гибель брата.

Когда нолдоры стали подниматься на склоны Теневых Гор, то к Феанору (как это со многими бывает перед смертью) вернулось и сознание, и силы. Он приказал сыновьям остановиться.

И близкая смерть очистила разум Феанора от того безумия, в которое повергла его гибель Финвэ. И подобно ослепительной и беспощадной молнии вспыхнули перед ним картины Алквалондэ, и предательства нолдоров в Арамане, и сожжения кораблей; и осознал он Проклятие Мандоса во всей его беспощадности, и прозрением умирающего увидел, какие беды ждут его народ, и понял, что сам во многом был причиной этих бед, ибо именно истребление тэлери переполнило чашу гнева Валар.

- О Эанар, что я наделал! - были последние слова Феанора.

Так погиб Феанор, величайший из эльдаров, воплощение Неугасимого Пламени. Так погиб тот, кто своими деяниями обрёк все народы Арды - и малые, и великие - на непрестанную войну, кто лишил нолдоров блаженства Амана, кто усилил нелюбовь Валар к эльфам Эндорэ и людям, кто, ненавидя Моргота, обрёк тысячи невинных смерти от рук вражьих слуг. Так кто же был Феанор - воплощение Эанар - великий герой или бессердечный преступник?

Поистине, был он и тем и другим, или, точнее, ни тем, ни другим. Ведь воля его и деяния его определялись не разумом эльдара, но промыслом Эанар, ибо не мог Пламень допустить победы ни одной из двух сил - ни стабильности (и оттого произошел Великий Бунт в Амане), ни разрушения (и оттого деяния нолдоров всё же привели к поражению Моргота). Судьба же нолдоров, оказавшихся между двух Сил, стала навеки трагичной, но боль эта (как добавил некогда Феанор к жребию, коий судили Валар нолдорам) скорбной красотой отразилась в песнях, что поются и ныне.

Так погиб Феанор. И в миг смерти дух его - Неугасимый Пламень - покинул телесную оболочку, где был заключен всё это время, и, не стесненный более ничем, вырвался за пределы Арды. Многие считают, что томится Феанор у Мандоса, - но возможно ли, чтобы чистый Пламень, лишенный покровов, существовал в Мире Явленном, не разрушая его? - нет, поистине.

Так погиб Феанор, и никогда более Эанар не воплощался в Арде.

ГОСУДАРЬ

Пламя в горне гудит, тяжек молота звон,
Слышишь ты за ударом удар.
Горы эхом ответят с окрестных сторон,
Когда в кузне кует Государь.
И крепка сталь кольчуг, и могуч славный меч,
Чей удар беспощаден и яр, -
Но не грозным оружьем, несущим лишь смерть,
Смог прославить себя Государь.

Ты узришь блеск камней, что как Звезды горят, -
Заключен в них души его жар.
Сильмарили Сияньем глаза всем слепят -
Но без боли их зрит Государь.
Драгоценности дивны, что он сотворил,
О таких и не слышали встарь, -
Но не блеском камней, не подобьем Светил
Высшей славы снискал Государь.

Эта слава в изгнанье его привела,
Его звали "Отступник", "Бунтарь" -
Ведь любовь к миру пламенем сердце зажгла,
И к свободе нас вел Государь.
В нас стремленье нести Красоту он вложил,
Но другим он - неверный вассал.
И свободу великою кровью купив,
Пал в неравном бою Государь.

Но доколь пламя пышет и сердце стучит,
В нашей памяти жив он, как встарь.
И продолжим мы Путь, что для нас им открыт, -
Нас ведет по Пути Государь.
Запылает вновь горн, молот вновь застучит -
Сердце верно и меч в руке яр!
И расступится Мрак, и Враг будет разбит,
И мы скажем: "Нас вел Государь!".

Часть 2

СЫНОВЬЯМ

Ужель мой удел - звездою взойти,
Не видной ни ночью, ни днём?
Коль не предаст хотя бы один -
Поверю в это с трудом.
Путь мой - светить и радовать глаз
И знанием, и красотой.
Но отчего же тогда столько раз
Взгляд встречался мне злой?
Врагов неприязнь приму я как дар,
Как награду из рук Короля.
Но те, кого своими я звал,
Отчего предаёте меня?
Отчего в семье не могу я сказать:
"Родные, наш путь - один"?
Отчего от них я должен скрывать
То, чем сердце болит?
В кругу тех, кто верит словам моим,
Забыл я про отчий дом.
Но коль не предаст хотя бы один -
Поверю в это с трудом.
Мне долг мой - и путь, и вера моя,
И жизни единственный смысл.
Но вы, в кого душу вкладывал я,
Поняли ль вы мою мысль?
Стал ли хотя бы немного мой путь
Также и вашим путём?
Иль поспешите с него вы свернуть,
Увидев преграды на нём?
Сумел ли хотя бы немного зажечь
Огнём я ваши сердца?
Иль вы возьмёте отцовский меч,
Но бросите Дело отца?
Свет знаний хотел я миру нести
И вас наставлял я в том.
Но коль не предаст хотя бы один -
Поверю в это с трудом.
Ужель моё дело лишь мне по плечу,
И вам меня не понять?
И я до боли в сердце кричу:
"Не предавайте меня!!"
А если до срока мне пасть суждено -
Ужели со мною умрут
Те мысли, что вам я пытался внушить,
Но мой был напрасен труд?
И если до срока сгорю я огнём -
Ужели станет золой
Всё то, чем сердце жило моё,
Что в жизни вело звездой?
Мне мысль эта душу кинжалом язвит,
Отчаянье жжёт огнём.
Но коль не предаст хотя бы один -
Поверю в это с трудом.

Глава 1. О вместилищах Света Древ

"Сражены Древа, но Свет Их жив в Сильмарилах ", - молвила Варда, надеясь на возрождение Света Амана. Но не суждено было Валарам вновь создать Свет лишь для себя, отказав в нем забытому ими Эндорэ. И то, что Свет Солнца и Луны достался в равной степени и Валинору и Средиземью, было лучшим из плодов деяний Феанора. Дважды сумел победить он Валаров: уведя нолдоров на Срединные Земли (хотя немногие ВИДЕЛИ В ТОМ БЛАГО и народу нолдоров, и обитателям Эндорэ), и заставив Валаров обратить помыслы и заботы к Покинутым Землям, так что создав Свет в третий раз, они создали его не только для Амана, но и для всей Арды, и оттого Свет этот был неуничтожим, хотя и казался уязвимей и Светилен, и Древ Валинора.

Так, уже будучи мертвым, одержал Феанор величайшую свою победу - принудил Владык Арды заботиться об Эндорэ. И хотя сгинул Третий Сильмарил, сбылась мечта Феанора -дать Срединным Землям Свет.

В жизни всякого, кто растет, совершенствуется и после умирает, есть четыре возраста - детство, юность, зрелость и старость. Три из них дано было прожить Феанору. И каждый этап знаменовал он сотворением Сильмарила: Едва выйдя из детства, едва начав творить сам, он создал Первый, сиявший Светом обоих Древ, - Сильмарил Изумления Миром.

В юности, пытаясь познать свой Путь, он создал Второй, наполненный чистейшим Светом Тельпериона, - Сильмарил Благих Помыслов.

В зрелости, уже верша свой Путь, он создал Третий, пылающий ярчайшим из огней - Светом Лаурелина, - Сильмарил-Светило.

Но не только Светом Древ лучились Алмазы Феанора - частицу Духа своего, частицу Пламени Неугасимого - Эанар - вложил он в них, и Тайный Пламень сделал Сильмарил сияющим вечно, как вечен он сам.

И слишком велика была сила Камней, выпущенных Феанором в Арду, и потому Сильмарил были обречены на заточение, и два из них - на погибель. И не своей волей, но повинуясь велению Эанар, похитил Моргот Алмазы, на многие столетия сокрыв их Свет. Ибо Черная Корона, в которую ввержены были Сильмарил, была подобна Покрову Унголианты и поглощала их Свет. И, опасаясь похищения Сильмарилов, наложил Моргот на них страшное заклятие: буде завладеет кто Алмазами - ждет его скорейшая потеря Камней, и кровью своей омоет похититель Сильмарили, и жизнью заплатит за право прикоснуться к ним.

И оттого, когда освобожден был Береном и Лучиэнью Второй Сильмарил, то кровью и смертями был отмечен путь Камня до тех пор, пока не принесли его туда, где он был сотворен; и в Валиноре спало с него заклятие Моргота, и, очистившись, стал он таким, каким был создан Феанором - Сильмарилом Благих Помыслов, Звездой Надежды, светом своим укрепляющим дух тех, чье сердце верно и стремления чисты. Но слишком многой кровью был омыт Второй Сильмарил, и не был Свет его уже таким чистым и незапятнанным, как во дни юности Феанора. И когда сгинули Первый и Третий, то и Второй перестал быть Вторым, а стал Последним, четвертым возрастом - старостью, итогом прожитых лет и испытанных тягот.

Глава 2. О войнах Белерианда

Ураган бушевал в Ночи над Араманом, но не замечали его нолдоры, пораженные свершившимся... Они не могли, не хотели поверить в предательство своего государя! И только слова бывших дозорных лишили их последней надежды. " Преданы, - думал Финголфин. - Преданы, и кем ?! Не Врагом, не слугой Валар, но тем, кому свято верили, кто повел за собой, за кем пошли, не убоявшись ни гибели, ни гнева Владык Арды! Я предан собственным братом, народ предан своим государем! Быстро же стали явью слова Мандоса...".

Сын Финвэ сидел в стороне ото всех, стараясь избегнуть всё чаще обращаемых на него взглядов. Отчаяние и боль терзали его душу. И против воли вспомнились ему все злобные слова, что когда-то говорили о его брате и Моргот, и Валары, и хоть стал ныне Финголфин врагом говоривших, но словам их верил как никогда охотно. Он проклинал Феанора.

"Что будет теперь с нами? - думал Финголфин. - Что будет теперь с нашим народом? Феанор зажег нас желанием отомстить, и пусть он предал месть за отца, бросив большую часть войска, но мы-то мести не предадим! Остаться здесь или вернуться назад мы не можем: мы отреклись от Валаров, и в их земле нам нет места. Выбора у нас нет - Путь ведет мстителей только вперед".

Но сына Финвэ одолевали сомнения: вправе ли он вести гибельнейшим из путей народ нолдоров? Достанет ли их душам смелости пойти за ним по Вздыбленному Льду? Есть ли у него право приказывать нолдорам?

И когда Финголфин мучался этими мыслями, к нему подошли несколько знатнейших нолдоров, предводительствуемые Фингоном.

- Выслушай нас, государь - сказал он отцу.

- Что?! - Финголфина словно обожгло. - Как ты назвал меня?

- Волею Валар ты был нашим королем, Финголфин, - молвил один из пришедших. - Теперь, когда мы преданы Феанором, ты будешь королем волей твоего народа. Если, конечно, ты сам не возражаешь.

- Мы вручаем тебе наши судьбы, - сказал Фингон, -И просим об одном...

Сердце Финголфина сжалось: "Неужели они испугались? Неужели они хотят вернуться?"

- ...Веди нас в Эндорэ!

Глаза короля вспыхнули огнем - ибо дано было править ему достойнейшими из народов Арды.

И огонь мести пылал в душах нолдоров, огонь, зажженный некогда Феанором, и никакие тяготы пути через Хелкараксэ не могли сдержать гневных эльдар. Но были среди них и те, кто желал отомстить не только за погибшего государя, но и предавшему государю, и хотя Фингон и Финрод не позволяли этим голосам звучать громко (ибо страшились нового Братоубийства), всё же Аэгнор и Ангрод не скрывали, что хотят они рассчитаться с Феанором не менее, чем с Морготом. Король Финголфин пытался сдерживать своих племянников, ужасаясь, как быстро сбывается Проклятие Мандоса, но не многого удавалось ему достичь.

Так ко всем мукам пути по Вздыбленному Льду добавились терзания ширящейся розни между предводителями нолдоров.

* * *

...Форменосцы лишились вождей: Феанор погиб, Курутано сгинул, Маэдрос попался в ловушку и был пленен. По старшинству власть была отдана Маглору, но он, будучи смелым воином, оказался почти беспомощен как полководец, а цепь потерь совершенно лишила его силы духа. Напрасно понуждали его Келегорм , Карантир и сыновья Альвдис к большому сражению - Маглор не решался вести войска. Так что форменосцам не оставалось ничего другого, как укрепиться в Хифлуме и держать оборону. Однако Темная Троица и сыновья Альвдис не раз уводили подчиненные им отряды по ту сторону Теневых Гор, ища боя с орками, и нередко противниками их становились не Войска Врага, а мирные жители Дортониона, вся вина которых была в том, что они принадлежали к орочьему народу. И орки Дортониона, видя, как беспощадно истребляются поселения их соседей, бежали на север, к Морготу, и клялись отомстить.

Так шло время в бесплодных мелких сражениях. Маглор понимал, что его войско слишком мало, чтобы дать бой Морготу, и искал союзников для борьбы, но Гавани Кирдана были далеко, а Дориат оставался непроницаемым для гонцов.

Но пробил час, и взошла Луна, и ступило на берег Эндорэ воинство Финголфина.

И презрев осторожность, бросая вызов всем ожидающим их опасностям и бедам, приказал король Финголфин затрубить серебряным эльфийским рогам, объявляя всем Срединным Землям, что пришел с запада государь с немалым войском, готовым к беспощадному бою, что велика сила духа и дланей тех, кто ради свершения мести сумел пройти по Вздыбленному Льду. И содрогнулись Эред Энгрин от пения тысяч труб, и смятение настало среди нолдоров в Хифлуме.

- Как посмотрим мы в глаза тем, кого бросили? - в отчаянье сказал Маглор.

- В чем наша вина? - резко возразил Карантир. - Мы были обязаны исполнить приказ государя и отца , и нам нечего стыдиться !

- Как искупить нам вину перед ними? Как заслужить их прощение?

- Маглор, брат, ты обезумел! Ужели так быстро забыл ты отца, ужели так быстро предал ты его дело, что хочешь просить прощения у тех, кого наш отец назвал предателями?!

Маглор отвернулся, обхватив лицо руками: сердце его разрывалось между чувством вины перед воинством Финголфина и сознанием правоты брата.

Келегорм в гневе взглянул на Карантира :

- Ты забываешься, брат! Как смеешь ты указывать Маглору? Он старше тебя, и по праву он сейчас наш государь.

- Да, я забываюсь! - крикнул Карантир, задыхаясь от ярости. - Да, вы вправе обвинить меня, что я дерзаю указывать государю. Но в моей жизни был и будет лишь один Государь - наш отец, и я пойду против каждого, кто встанет на пути дела нашего отца, будь то слуга Врага или даже эльдар. По вине Маглора мы бездействуем, вместо того , чтобы штурмовать Ангбанд! И если Маглор пойдет кланяться Финголфину и молить о прощении, то ни уговорами, ни силой не заставят меня пойти с ним!

Настала оглушительная тишина - все оцепенели от сказанных Карантиром слов

- Ты кончил? - сурово спросил его Махтан. Голос Кузнеца был спокоен, но чувствовалось, каких усилий стоит ему сдерживать себя. - Если ты хочешь сказать еще что-то подобное, то говори - мы выслушаем тебя Карантир.

- Я все сказал, и не откажусь от своих слов.

- Тогда слушайте меня, сыновья Нерданэли, дочери моей, и вы, сыновья Альвдис, слушайте меня. То, что сказал Карантир - страшно, но я рад, что он это сказал. Я рад потому, что это - невысказанные мысли многих из вас. Так, Келегорм и Куруфин?

- Да, - в один голос ответили братья.

- Так, сыновья Альвдис?

- Да, - ответил Малмайт.

- Нет, - ответил Келебринмайт. - Нет, потому что никогда эти мысли не подчинили бы себе мои слова и поступки. Я послушен воле государя нолдоров, кто бы им ни был.

- И всё же мысли эти тебе не чужды. Итак, ты, Карантир, обвинил Маглора в том, что он предал государя Феанора. Но ты сам еще страшнее предаешь дело своего отца, потому что твои слова ведут к новой розни между нолдорами, к новому Братоубийству! Как имя твоего Врага ,Карантир, - Маглор, Финголфин или все-таки Моргот? Подумайте все: против кого шел ваш отец, и против кого идете вы. Подумайте об этом, и поймите наконец, что всякий враг Ангбанда - ваш союзник, что месть за Финвэ и Феанора должна быть для вас превыше всякой любви и всякой ненависти; поймите, что нет для вас союзника надежнее, чем Финголфин, раз он здесь, - ибо Финголфин привел нолдоров не воевать с вами, а мстить за Финвэ! Поэтому всякий, сеющий рознь между нолдорами, будет справедливо назван слугою Врага! И поэтому - кланяйтесь Финголфину, молите о прощении, хоть и вина не на вас, - хороши все средства, если они сплотят нолдоров против Моргота.

И еще я скажу вам, сыновья Феанора. Ужели стали вы слугами Валар? Ужели хотите вы, чтобы сбылось Проклятие Мандоса? Или забыли вы, что сулил Намо предательство родича родичем, которое приведет к крушению всех наших дел? Ужели ты, Карантир, забыл эти слова?

Тот низко опустил голову.

- Ты сказал, - продолжал Кузнец, - что не откажешься от своих слов. Что ж, восставай против Маглора, твоего старшего брата, как некогда Финголфин восстал против Феанора, - ты помнишь, чем это кончилось. Иди, если хочешь, против войска Финголфина. Ведь ты не откажешься от своих слов, тебя никто не переубедит. Но когда меч твой вместо орочьей крови обагрится кровью эльдаров, то ты как заслуженную награду примешь благодарность Моргота, которого избавишь от труда уничтожения твоего же народа, и ты заслуженно примешь похвалы Валмара, чьи веления так в точности выполнишь. Только как ты после этого сможешь называться нолдором и сыном Феанора?

Карантир стиснул зубы, зарычал, как раненый зверь - видно было, что противоречивые чувства борются в его душе. Все молча ждали его ответа.

Он обратился к Маглору:

- Государь мой и брат, когда ты поедешь к Финголфину, я готов сопровождать тебя.

Во главе посольства к Финголфину отправился Махтан; сыновья Феанора и сыновья Альвдис прибыли с ним, но почти всё время безмолвствовали. Махтан повторил перед королем свои слова об общем Враге, и Финголфин поспешил примириться с сыновьями Феанора, всецело соглашаясь с Кузнецом. Но из вождей нолдоров лишь Фингон и Финрод действительно отрешились от мести за Араман, остальные же в сердце своем желали расплаты, однако до поры гнев их скрывало молчание.

Чтобы предотвратить новое Братоубийство, Махтан и король Финголфин решили, что пришедшие нолдоры станут лагерем отдельно от форменосцев, а Маглор во искупление вины и из сострадания к измученным суровой дорогой родичам приказал отдать им лагерь на северном берегу Мифрима, сами же форменосцы перешли на южный и там принялись строить новый. Отроги гор, озеро и впадающие в него реки надежно препятствовали столкновению воинств, однако не были помехой тем, кто спешил навестить друзей. Среди таких был и Махтан, не оставивший заботой сыновей Финголфина - своих учеников.

* * *

Фингон лежал в своем шатре, почти не поднимаясь с ложа, ибо был не только истощен переходом через Хелкараксэ, но и получил несколько ран в бою с орками, когда воинство Финголфина пришло на север Эндорэ. Махтан сидел подле Фингона, рассказывая ему о том, как сражались форменосцы и слушая его рассказы о пути через Лед.

Как-то Фингон спросил:

- Расскажи, что произошло в Лосгаре?

- Но ты ведь знаешь об этом.

- Я знаю только, что были сожжены корабли. Расскажи подробнее, прошу тебя.

Махтан нахмурился, долго молчал, а потом спросил:

- Ты хочешь узнать, как вел себя Маэдрос?

Фингон кивнул.

- Маэдрос... Где-то он сейчас? - вздохнул Кузнец. - Какие муки приходится ему терпеть?.. Он был единственным, кто не предал вас. Он был единственным, кто пытался воспрепятствовать сожжению кораблей. Он понимал, что говорить с Феанором - самоубийство, и просил Альвдис, но и она побоялась переубеждать Государя... Она мне рассказала об этом перед своей смертью. И еще она знала, что Маэдрос надеялся, если уцелеют корабли, вопреки воли отца поплыть за вами в Араман.

- Он был готов пойти против Феанора?!

- Он пошел бы против отца и государя. Но судьба распорядилась иначе...

В ту ночь Фингону было не до сна. "Как могли сыновья Феанора отдать брата в мучения Врагу?! И чем буду лучше их я, если позволю страдать тому, кто ради родства и дружбы был готов презреть долг сына? Я отыщу тебя, Маэдрос! Я спасу тебя..."

Мысли теснились в голове Фингона. Ему виделись страдания родича, и это раскаленным железом жгло его сердце "Спасти, спасти!.." - и он почти безотчетно одевал доспехи и вооружался. Боль незаживших ран и боль за Маэдроса слились в душе принца нолдоров в единую мощную силу, и она влекла его туда, где на фоне ночного неба грозно чернели скалы Тангородрима "Спасти, спасти..!" - и разум Фингона всё меньше подчинялся ему, пронизываемый болью, и вел нолдора не рассудок, но та мудрость воина, что выше разума, та мудрость, что оберегает и от неминуемой гибели, что удерживает от шага над пропастью в темноте.

Фингон сам не понимал, что делает. И, быть может, именно поэтому крался настолько беззвучно, что не один нолдор и ни один орк не заметили его.

Ночь кончилась, но лучи взошедшего Анара не смогли пробиться сквозь черные тучи. Путь Фингона лежал во тьме, и нолдор шел, как одержимый. И казалось ему - он сердцем своим чувствует муку Маэдроса... "Брат, я спасу тебя!" И он шел, шел быстро и неслышно.

В пути прошло несколько дней, но солнце было по-прежнему скрыто тучами, и для сына Финголфина всё это время слилось в единую Ночь и единую боль, страдания Маэдроса и горящие свои раны - в единый тяжелый сон. Фингон очнулся от этого сна вблизи Тангородрима.

Громада гор нависла над ним. Черные глыбы камня, казались, источали кожей ощутимый ужас, они были подобны огромному спящему чудовищу, и сон этого гиганта был чуток. Холодной яростью загорелись глаза Фингона, рука его непроизвольно коснулась меча, и эльфийский клинок, еще не обнаженный, словно молнией рассек ту липкую паутину страха, которая начала была сплетаться над нолдором. "Я не сверну с пути, - подумал Фингон. - И если суждено мне пасть здесь, то я погибну в бою, но не склонюсь перед чарами."

И снова боль накатывает на него, и снова огнем жгут раны, но никакая мука не сравнится со страданием Маэдроса, которое он чувствует. Маэдрос здесь, рядом! И Фингон в мыслях своих вновь и вновь взывает к брату, беспрестанно повторяет его имя, ожидая отклика - но тщетно. Измученный поисками, истерзанный болью, он в изнеможении опускается на камень, закрывает глаза - и его мысленному взору предстают королевские чертоги в Тирионе, и склоны зеленой Туны, и их счастливая молодость, и крепкая дружба. И он вспоминает любимую их песню - песню, славящую красоту Арды, а в последних строках призывающую взяться за меч, если придется эту красоту защищать. (В молодости Фингон верил этой песне, но потом, услышав от Феанора истину о жизни Эндорэ, понял, что многое в этой песне было прекрасной ложью... Многое, но не всё - и поэтому Фингону вспоминается сейчас эта песня.)

Песня звучит в сознании Фингона, и из песни черпает он силы израненному телу и утомленному духу. И как в былые годы вторит его голосу голос Маэдроса... И вдруг сын Финголфина понимает, что пришел к нему так долго жданный ответ. И он идет ,словно по путеводной нити, по голосу, что звучит в его сердце. И приходит к скале, на вершине которой прикован за кисть правой руки Маэдрос,

Брат смотрит на брата, и им не нужны слова, чтобы понимать.

"Зачем ты пришел? Ты погибнешь здесь..."

"Спасти тебя".

"Это невозможно. На скалу не взобраться. Цепи не разжать. Я обречен. Уходи".

"Я не могу. Я не могу оставить тебя в мучениях".

"Тогда убей меня. Избавь от мучений. Сделай это, брат. Прошу тебя".

"О чем ты просишь?!"

"Меня не спасти, пойми!"

Отчаянье сгибает колени Фингона, он склоняется до земли и помимо воли своей молит:

"Милосердия! Милосердия к страждущим безвинно! Ведь в толике сочувствия не отказали нам Валары!"

Молитва нолдора не может быть услышана, но в жилах Фингона текла и кровь ваниаров, и, быть может, поэтому явил Манвэ сострадание и позволил Торондору помочь братьям.

Спустился из небесной вышины Владыка Орлов, поднял Фингона к скале, и тот отсек Маэдросу прикованную руку. Сын Феанора опустился на могучую спину Орла, истекая кровью и теряя сознание.

- Куда мне отнести вас? - спросил Торондор.

- На южный берег Мифрима. И прошу тебя, скажи потом моему отцу, что я жив, - промолвил принц нолдоров и силы оставили его.

Бесчувственных, едва живых от ран и усталости принес их Торондор к форменосцам. И радость и скорбь настали в лагере спутников Феанора: радость потому, что жив был Маэдрос, в смерти которого они были почти уверены, и скорбь при виде того, что сделали с ним. И не меньшей заботой, чем Маэдрос, окружен был обессилевший Фингон, и к ложу страждущего сына поспешил его отец Финголфин, и приход его к форменосцам разрушил ту стену отчуждения между двумя воинствами нолдоров, что казалась незыблемой.

* * *

Маэдрос узнал от Махтана о той ненависти, что разделила два воинства нолдоров. Был только один способ положить ей конец. Старшему сыну Феанора было легко сделать то, на что он решился, ибо он действовал не только искупая чувство вины, но и соблюдая обычаи народа нолдоров.

Он признал Финголфина - как старшего в роде Финвэ - правителем всего народа нолдоров.

- Позор нам! - в отчаянии шептал Карантир. - Лучше бы мне погибнуть, чем видеть, как сын Феанора склоняется перед Финголфином - главным виновником изгнания нашего отца.

- Страшнейшее из оскорблений форменосцам! - вторил ему Куруфин.

- Почему так слабодушны наши старшие братья?.. - сетовал Келегорм, не замечая, как рука его сжимает меч.

Но Келебринмайт, их родич, нашел силы ответить:

- Это возмездие нам. Но сколь оно сурово!

Сыновья Нерданэли не услышали сына Альвдис.

- Что нам делать теперь, братья? - тихо спросил Келегорм. - Отныне Финголфин - наш король, мы не можем пойти против него. Но я знаю, что скорее убью себя, чем подчинюсь тому, кто предал своего брата и нашего отца!

- И я, - сказал Куруфин. Карантир кивнул и добавил:

- Нам нет места там, где живет он.

- Верно, - подхватил Келегорм. - И если Финголфин намерен поселиться в этих горах, то мы уйдем отсюда.

- Места здесь обжитые, - усмехнулся Куруфин, - он едва ли захочет покинуть их.

- К тому же здесь мирно, хотя Ангбанд и не так далеко, - добавил Карантир. - В горах Хифлума теперь нет орков. Где же жить Финолфину, как не здесь? Он возведет здесь дворцы, достойные короля нолдоров, - губы сына Феанора скривились в усмешке.

- А нам довольно и военного лагеря! - воскликнул Малмайт.

- И чем ближе к Врагу, тем лучше! - вторил ему Келебринмайт. - Поистине, разлад нолдоров обернется делу Мести благом, ибо не только с запада, но и с юга и востока станет теснить наш народ Врага!

- Келебринмайт, - сказал Келегорм, - ты самый юный из нас, но твоей мудрости позавидуют старшие. Братья, - обратился он ко всем, - ни слова Маэдросу о первоначальной причине нашего ухода. Пусть считает, что мы покидаем Хифлум только потому, что намерены осаждать Ангбанд с юга и востока.

Той же ночью Келебринмайт застал Келегорма на вершине горы - сын Феанора стоял, обратившись лицом к Западу, и подле него был Хуан - раукар в образе пса, которого Оромэ отправил в Средиземье как помощника своему Учтивому ученику.

Устремившись взглядом вдаль, Келегорм тихо говорил:

- О Великий Охотник, наставник мой и господин! Ты видишь, свершается повеление Твое: мы с братьями уходим в дебри Востока, навстречу силам Врага, и чем больше вражьих слуг встретим мы на своем пути, тем вернее исполним Твой наказ - очищать земли Эндорэ от чудовищ. Ты взрастил нас для этой миссии, Ты обучил нас искусству боя, и вскоре деяниями своими мы докажем, что не пропали втуне Твои уроки. Об одном лишь сожалею я - что нет с нами лучшего из Твоих учеников - Курутано, что погиб он раньше, чем начнем мы настоящую борьбу.

Так величествен был в ту минуту Келегорм, таким благородством, силой и преданностью Учителю дышал весь его облик, что Келебринмайт, охваченный тем же благочестивым порывом, не заметил, как произнес вслух:

- О Охотник, прекрасен час воплощения воли Твоей! Нет для держащего меч большего счастья, чем идти навстречу Врагу, исполняя приказ наставника своего. Жизнь не имеет цены там, где звучит слово Учителя. Пусть трепещет Враг, ибо идут на него те, кто обучен Великим Оромэ и вершит волю Его.

Услышав первые слова сына Альвдис, Келегорм вздрогнул, обернулся, но увидев, что это Келебринмайт, не посмел прервать речь юноши. А тот, обнажив меч, продолжал:

- О Валатаро, это оружие ковал я вместе с Государем Феанором. Ныне, в знак того, что не только месть за Государя, но и исполнение Твоей воли мною движет, посвящаю я Тебе этот меч! - Келебринмайт простер руку с мечом на запад и преклонил колено.

- О Охотник, - молвил Келегорм, - Ты обучил нас владению мечом, и Тебе посвящаю я свое оружие, - и он так же обратил меч к западу и склонился.

На вершине темных гор Хифлума стояли, коленопреклоненные, два вождя нолдоров, и в свете Исиля белым серебром лучились их мечи, и силой могущественнее искусства эльдаров было грозно оружие. Нолдоры, ни перед кем не гнущие шею, готовые бросить вызов всякому, кто посягнет подчинить их себе, склонили колено перед Тем, Кто указал им смысл их существования - противостоять разрушению, несомому Морготом.

Сын Альвдис до конца дней своих не сошел с этого пути - и гибель его была воспета как кончина славнейшего из героев.

Сын Нерданэли позволил Клятве взять верх над служением Валатаро - и хоть не меньшую доблесть выказал он во многих боях и в последнем, но пал он, проклинаемый как предатель...

* * *

И они ушли на восток, и увели подвластных им нолдоров. И старшие братья пошли с ними, ибо достойной показалась им цель - нападать на Ангбанд не только с запада, но и с востока. И Маэдрос, по долгу старшего, поставил свой лагерь севернее всех, в верховьях Гэлиона, дабы принять на себя удар первым; народ его был многочислен и готов к суровым боям. Но Темная Троица опасалась былого миролюбия Маэдроса, и потому просила сыновей Альвдис присоединиться к старшим в Доме Феанора. Малмайта и Келебринмайта не нужно было долго уговаривать - месть за мать и за Ворнгола огнем жгла их сердце, и мало кто из сыновей Феанора так рвался в бой, как эти двое.

Келегорм и Куруфин держали войско в ущелье Аглон, закрывая слугам Врага путь в Восточный Белерианд; в мирное время рыскали они в дебрях Химлада, и раукар Хуан был с ними, и не было пощады никому из чудовищ и вражьих слуг, кто попадался подданным Оромэ на пути.

Иной удел избрал себе Карантир. Хоть был он нравом суров и в бою ужасен, но в душе был более Кователем, нежели бойцом. И поэтому ушел он в горы, и увел с собой искуснейших из форменосских мастеров. И подле Черного Зеркала - озера Хелеворн - в горах, как встарь в Форменосе, загудел огонь в кузницах. Эльдары, жившие в тех краях прежде, изумлены были могуществом и искусством нолдоров и признали Карантира своим государем. И горам, что стали ныне его владением, сын Феанора дал имя названной сестры своей Линдэлуинэ, дочери Альвдис Кроткой. Имя это означало "Песня Реки" и принадлежало поначалу лишь северной части хребта, но со временем синдары забыли, в честь кого были названы горы, а имя поняли на свой лад - ибо "луинэ" на их наречии означало "синий". Так сквозь все эпохи и прошло двойное название этих гор - Эред Луин или Эред Линдон, хоть и забыли о той, чьим именем назвал горы сын Феанора.

Необузданный нрав не давал Карантиру долго задерживаться на одном месте, и в своих странствиях на юг он достиг города гномов Габилгатола, известного эльфам как Белегост. Изумлены были наугримы величием государя Тар-Гэлиона, но еще больше поразило их искусство Кователя, перенятое у Ауле. И хоть не слишком гостеприимен был народ казад, но ученика своего Создателя окружили они таким почетом, каким доселе и в грядущем не был окружен у них никто. А сын Феанора, в память былой преданности Ауле, щедро дарил гномам секреты мастерства, которые открыл ему некогда Валар.

Кузницы Тар-Гэлиона снабжали оружием всё войско сыновей Феанора, но только его, ибо Карантир был исполнен презрения к синдарам и иным эльфийским народам Белерианда, считая их слабыми духом и телом, к нолдорам же Финголфина питал Карантир с трудом скрываемую ненависть. Напрасно пытался Маэдрос образумить брата, напрасно напоминал ему речи Махтана, - Карантир либо молчал, опустив глаза, чтобы гневный блеск не выдавал его, либо соглашался со старшим братом, но видно было, что это согласие - лишь на словах. Ни уговором, ни принуждением не мог Маэдрос заставить Карантира снабжать оружием воинство Финголфина, и не только давняя неприязнь была тому причиной, но и то, что ныне считал Карантир Ангрода и Аэгнора - своими личными врагами.

Это случилось еще в Хифлуме, вскоре после провозглашения Финголфина королем. Темная Троица и сыновья Альвдис уже решили уйти на восток, и сборы были близки к завершению. Но чтобы никто не заподозрил, что причина ухода форменосцев - неприязнь к Финголфину, благоразумные Келегорм и Келебринмайт убедили братьев до ухода быть среди остающихся. Речи сыновей Феанора были дружелюбны, но в сердцах их клокотало с трудом сдерживаемое презрение к Дому Финголфина и Финарфина, готовое прорваться при первом же поводе.

Этим поводом и послужила весть о том, что Аэгнор и Ангрод, отправившееся с посольством в Дориат, возвратились. Ответ Тингола был любезен, но недружелюбен.

- Как смеет он смотреть на нас свысока и указывать нам?! - вскричал Куруфин, услышав послание короля синдаров.

- А разве возможно иначе? - с холодной иронией промолвил Карантир. - Разве не признали себя бессильными нолдоры, прося помощи - и у кого? у синдаров, собратьев тэлери, только еще более робких!

- Что ты хочешь сказать? - гневно спросил Аэгнор.

- То, что сказал, - сузив глаза, ответил Карантир. - Ведь ведомо нолдорам, насколько тэлери слабые бойцы.

- Ты, убийца деда нашего, смеешь этим похваляться перед нами?! - Аэгнор схватился за меч.

- Убери меч в ножны, сын Финарфина, - невозмутимо проговорил Карантир, - и не вздумай грозить им мне, ибо я не хочу драться с тобой - мне не следует убивать родича.

От самоуверенной дерзости Карантира все замерли.

Финголфин и Маэдрос опомнились первыми и тут же завели речь о послании Тингола, чтобы хоть как-то отвлечь собравшихся от ссоры.

Келегорм подошел к Карантиру и тихо сказал:

- Ты поступил мудро, брат: не обнажив оружия, ты нанес ему такую рану, от которой он не скоро оправится.

Карантир усмехнулся.

- Что ж, - говорил тем временем Маэдрос, - если Дориат и закрыт для нолдоров, то в этом нет нам оскорбления, ибо Тингол как истинно король оберегает свой народ ото всех, в ком не уверен.

- Ответь мне тогда, брат, - спросил Карантир, - к какому народу принадлежат сыновья Финарфина - к тому, который Тингол оберегает, или к тому, в котором он не уверен?

- Мы не заслужили этих оскорблений! - воскликнул Ангрод. - да, мы - родичи Тингола, но от этого мы не перестаем быть нолдорами!

- Разве? - нахмурился Карантир. - Ведь нолдорам нет пути в Дориат.

Тогда Аэгнор и Ангрод покинули совет, а Финголфин и следом за ним Маэдрос, принялись стыдить Карантира - но он не слышал их слов, ибо испытывал огромное удовольствие от этого, что сказал сыновьям Финарфина всё то, что думает о них.

С той поры пропасть ненависти разделила их. Так сбывалось Проклятие Мандоса.

Возвратившийся из своих странствий Махтан вновь пытался образумить Карантира, как это удалось ему однажды. Но Кузнец достиг немногого, ибо владыка Тар-Гэлиона был слишком уверен в собственной правоте и в том, что всякий не согласный с ним является врагом. Единственной уступкой, на которую пошел Карантир, была отправка оружия на восток, да и то занимался больше этим Махтан, а получал оружие Маэдрос, ибо Карантир не уставал повторять, что от него никто из нолдоров Финголфина не получит даже кинжала. Маэдрос же рассылал тар-гэлионское оружие и на восток - родичам, и на юг - синдарам и особенно лайквэнди, ибо врагов в их лесах подстерегало много, а искусными бойцами они не были.

Маэдрос был готов во всем слушаться Финголфина, а король нолдоров был слишком благоразумен, чтобы бросать войска в бой, не укрепив прежде тылы. Поэтому нолдоры многие годы не столько воевали, сколько возводили крепости. В этом была роковая ошибка Финголфина: ибо за годы лже-мира ослаб боевой дух многих родов нолдоров, а Владыка Ангбанда имел достаточно времени, чтобы скопить грознейшие силы, и он легко обманывал бдительность эльдаров, позволяя им разбивать слабые отряды, которые эльдары принимали за передовые войска. Именно такой лже-победой была Преславная Битва - Дагор Аглареб. Финголфин гордился ей, говорил, что это - начало великих побед, его словам с охотой верил Маэдрос; и некому было сказать королю: "Очнись! Не будь слепым! Враг одолел даже Феанора, так уже ли ты надеешься легко разгромить его? Где достанешь ты силы для борьбы, если твой народ всё больше привыкает к мирной жизни?".

А жизнь и впрямь становилась мирной. Уже не только оружие изготовлялось нолдорскими мастерами, но и украшения, подобные тем, что остались в Валиноре; уже не только военные лагеря и мощные крепости возводили эльдары, но и чертоги, великолепием соперничавшие с Менегротом и Гаванями; уже тяжелые воспоминания отступили перед блеском свадебных торжеств; уже перестала месть за Финвэ быть целью жизни многих нолдоров. Верно, где-то на севере стояли войска, осаждавшие Ангбанд, и говорят, что на востоке отрядам Маэдроса часто приходилось сражаться, что витязи Оромэ не знали покоя, истребляя чудовищ в лесах, - но это всё было далеко от тех, кто счастливо жил в Дориате, Хифлуме, Дортонионе. Финголфин не позабыл, конечно, о мести за отца, но, видя спокойную и радостную жизнь своего народа, не мог решиться послать их всех на смертный бой. Осадой Ангбанда король надеялся не допустить сражения, хоть и понимал, что без боя Моргота ему не одолеть. А на востоке точно также вел себя Маэдрос, радуясь, что Темная Троица нашла себе многие заботы и не побуждает его к боям. Правда, Маэдрос видел, что лже-мир приводит в бешенство сыновей Альвдис, и чтобы не слышать упреков младших родичей, он посылал их во главе отрядов, охраняющих границы.

Феанор, увлекая нолдоров на Срединные Земли, велел им бросить сокровища, отречься от красы Амана. Не все вняли ему тогда, и многие забыли его слова после.

Тургон, столь же гордый и самовластный, сколь могучий и храбрый, был рад освободиться из-под тяготившей его в Амане власти Валар - поэтому он так жаждал уйти за Феанором. Но свобода военного вождя, не знающего иного ложа, кроме голой земли, и иного полога, кроме высокого неба, не была свободой для гордого сына Финголфина - он жаждал всего великолепия, коим обладал в Амане, но только владеть этим должен был он один.

И Тургон возвел потаенный Гондолин, и затворился в нем от мира, и в грядущих битвах не спешил приходить на помощь другим родам нолдоров. И народ Тургона, охраняемый неприступными горами и эльфийскими чарами, не ведал горя даже тогда, когда все прочие владения нолдоров были уничтожены Врагом. Но стремление жить в блаженстве Валинора было в сердце Тургона настолько сильно, что затмило долг воина, сына, а после - государя. И желая создать в Гондолине подобие Амана, владыка Тургон своими руками изваял подобия Древ Валмара, позабыв о той смерти, что случилась вместе с гибелью Древ.

Сходные, но всё же иные стремления вели Финрода - не жажда благостного покоя, но любовь к красоте. Не желание скрыться ото всех, но восхищение великолепием Менегрота побудило сына Финарфина создать чертоги Нарготронда на землях, что пожаловал ему Тингол. И хоть никогда не прятался Финрод Фелагунд от бед, сотрясающих Белерианд, говорили о нем форменосцы, что родич он скорее Тинголу, чем Феанору.

И блеск Наугламира, сотворенного гномами из валинорских камней, был для Финрода и его братьев и короля символом обретенного благополучия на новых землях, символом союза жителей Белерианда и Пришедших-с-Запада; а для форменосцев Наугламир был символом двойного предательства государя Феанора - ибо Финрод вопреки его воле осмелился взять сокровища из Тириона и жил в мире и счастье, тогда как долг велел нолдорам мстить убийце Финвэ и Феанора.

* * *

- Я так больше не могу! - вскрикнул Малмайт, сорвав с головы шлем и швырнув его о камень так, что шлем рикошетом отлетел далеко в сторону. - Я не мальчишка, которого можно обмануть, называя легкие дела тяжелыми. Я - вождь нолдоров, я пришел сюда сражаться с Морготом, а не распугивать толпы орков!

Келебринмайт сурово посмотрел не старшего брата:

- Успокойся.

- Я не могу успокоиться, брат мой! Я не могу успокоиться, видя, как Маэдрос предает Отца и забывает Клятву. Мы тоже клялись, и по вине Маэдроса наша клятва не исполняется. И кровь Ворнгола, и смерть матери мы не отомстили до сих пор!

- Я знаю, - горько ответил Келебринмайт. - Знаю и ненавижу себя за свое бездействие. Но я знаю и другое: Маэдрос - старший в Доме Феанора, а мы - лишь его младшие родичи. Нолдор не имеет права противиться старшему.

Малмайт, почти не слушал брата, стоял глядя перед собой и сжав рукоять меча так, что пальцы побелели:

- Будь что будет... Он может прогнать меня, может сделать со мной всё, что угодно, но я скажу ему, что если он не отдаст приказ о выступлении, то я поведу войска против его воли. Иначе бездействие убьет меня... Ты пойдешь со мной? - неожиданно резко он обернулся к Келебринмайту. - Или ты скажешь, что законы нолдоров нарушать нельзя?

- Законы нолдоров нарушать нельзя. Но если ты пойдешь на бой с Ангбандом, то я буду рядом с тобой, хоть бы и все законы велели мне остаться.

Маэдрос выслушал яростного сына Альвдис не перебивая и потом долго молчал, обхватив голову руками.

- А если я скажу "нет", Малмайт, то ты возьмешь своих воинов и поведешь их в бой?

- Да, Маэдрос. Хоть мы и родичи, но я не брат тебе и поэтому считаю себя вправе не подчиняться твоему запрету.

- Итак, ты готов вести своих бойцов против всего Ангбанда. Ты понимаешь, что вы погибните?

- Возможно.

- Ты понимаешь, что ты будешь виновен в этих смертях?

- Я клялся не пожалеть жизни ради борьбы с Морготом. Мы не можем ждать еще несколько столетий, пока вы с Финголфином решите, что час битвы настал. Мои воины рвутся в бой, в настоящий бой; и меня ненависть к врагу переполняет так, что я скоро задохнусь под ее тяжестью, если не дам ей вырваться в сражении.

- И я готов повторить все слова брата, - негромко, но твердо добавил Келебринмайт.

- Печать гибели на ваших лицах, братья, - скорбно проговорил Маэдрос. - Я могу удержать вас, но уже не могу уберечь. Вы обречены. Так что распоряжайтесь сами своей судьбой.

- Многие нолдоры согласны с нами, - сказал Малмайт. - имею ли я право позвать их за собой?

- Ты поведешь их на верную смерть. Ответь себе, имеешь ли ты право это делать...

Маэдрос был уверен, что его слова заставят сыновей Альвдис образумиться или же их отрезвит малочисленность их войска. Он не верил в то, что этот безрассудный поход состоится, и не подозревал, что в нем примут участие сыновья Феанора.

Келегорм вышел на поляну, взглянул на темное звездное небо, снял с плеча лук и колчан. Потом собрал сухих веток, сложил их в кучу, протянул к хворосту руку - и костер вспыхнул неярким светло-голубым пламенем. Сын Феанора устало вздохнул, опустился на землю возле костра, прислонился спиной к дереву и закрыл глаза. Жара эльфийский огонь почти не давал, зато согревал дух, истомленный столетьями бездействия больше, чем недавним боем с чудовищем.

Хуан неслышно вышел из темноты, лизнул лицо эльдара (Келегорм слабо улыбнулся, не открывая глаз), потом принялся вылизывать его свежую рану. Прикосновение шершавого языка пса-раукара было нежным и приятным; Келегорм чувствовал, как по его усталому телу разливается покой, - можно было забыть обо всём.

Но вдруг слабо зазвенел уздой, предупреждая об опасности, его конь, и Хуан тихо заворчал, насторожившись. Келегорм мгновенно вскочил на ноги, подобрав при этом лук и колчан, и отошел за дерево, чтобы его не было видно в свете костра.

Тот, кто приближался к нему, шел не таясь - ветки хрустели под его ногами. Келегорму давно уже следовало натянуть лук, чтобы встретить противника стрелой, едва тот покажется; но вождь нолдоров медлил - он не чувствовал в неизвестном врага.

"Эльдар? - с изумлением подумал Келегорм, вглядываясь в ночную тьму. - Откуда он мог взяться здесь и сейчас?" Но тут кусты на дальнем краю поляны зашевелились, и в свет костра вышел... Келебринмайт.

- Келегорм, наконец-то я нашел тебя, - крикнул он, подходя к огню. - Если б я не был подданным Оромэ, то твой след так бы и остался неизвестен мне.

- Зачем ты искал меня? - оба нолдора сели у костра.

- Славная дичь в этих местах, наверное?

- Когда нет лучшей, то для вассала Охотника годится и эта. Так зачем я тебе понадобился?

- Есть лучшая дичь, Келегорм.

- Лучшая дичь? Где?

- В Ангбанде.

- Ты хочешь сказать, - медленно проговорил сын Феанора, - что принес мне весть о наступлении?

- Именно. Если ты пойдешь с нами.

- Что значит - "если пойдешь"? Раз Маэдрос велит...

- Маэдрос ничего не велит. А почтительно зовет тебя - Малмайт, - и Келебринмайт подробно рассказал всё.

- Я счастлив пойти с сыновьями Альвдис.

- Но есть одно условие. Предводитель войска - Малмайт. Хоть ты и старший наш родич, но в походе обязан будешь подчиняться ему.

- Это справедливо. Вы сообщили о походе Карантиру и Куруфину?

- Будет лучше, если их позовешь ты.

- Келебринмайт, мы отправляемся к ним немедленно. Нельзя не поспешить с такой радостной вестью.

Их было пятеро - отчаянно-храбрых вождей, чья ярость и ненависть передалась их войскам. Их вела Клятва. Они были готовы смести всё на своем пути. Они не страшились бросить вызов всему Ангбанду. Они мстили за Государя.

Звезда Феанора сияла на их знамени. Неукротим был огонь их духа. И словно горящие уголья, пылали глаза нолдоров.

Войска шли через Ард-Гален, и знамена реяли над ними, и рога громко трубили, вызывая Владыку Ангбанда на бой. Пятеро вождей ни от кого не хотели принять помощь - ни от братьев, ни тем более от воинства Финголфина - они считали одних себя достойными вершить дело Мести.

И врата Тангородрима распахнулись. И не только тьмы орков были противниками нолдоров, но и драконы, и раукары в обличии и орков и варгов, и отвратительного вида чудовищ. Но принцев Дома Феанора только радовала мощь Врага - яростью своей они были готовы сокрушить и более могучее войско.

Натиск эльдаров был неудержим. Они клином врубились во вражьи рати, рассекая их, как нос быстроходной ладьи рассекает морские волны. Они стремились ворваться в Ангбанд, сразиться с самим Черным Врагом, который, как они считали, побоялся выйти на бой с ними.

Нолдоры разделили вражье войско почти пополам, тем самым дав противнику легко окружить их.

Принцы Дома Феанора оказались в ловушке, которую расставили себе сами.

Теперь уже не нападать им пришлось, а лишь обороняться. А силы Врага всё прибывали.

Несколько дней они рубились, не зная усталости. Но день ото дня всё больше они понимали, что с таким ничтожно малым войском бросать вызов всему Ангбанду - это все равно, что пытаться остановить ураган. Бойцов Врага не убавлялось, но воинство нолдоров заметно поредело.

И тогда затрубил Малмайт в рог, призывая к себе вождей и сказал им:

- Братья, вы не хуже моего видите, что мы обречены. Я повел войска на истребление, и да будет смерть мне расплатой за мою ошибку. Но нельзя допустить, чтобы все нолдоры пали здесь. Келегорм, Куруфин и Карантир, вы должны пробиться из окружения, спасти ваших бойцов. Мы с Келебринмайтом прикроем ваш отход.

Глаза Келегорма вспыхнули:

- Почему отступать должен я, а не ты? Право старшего - прикрывать младших.

- Ты старше, но предводитель здесь - я. И я приказываю: уходите. Потом вы отомстите за нас.

Пятеро вождей молча застыли, глядя в глаза друг другу: сыновья Феанора хотели навсегда вобрать в себя образ Малмайта и Келебринмайта, понимая, что больше никогда их не увидят, а сыновья Альвдис набирались сил для своего последнего боя, глядя на тех, кто был им словно родные братья.

Темной Троице легче было покончить с собой, чем отступить, оставив своих младших братьев на верную смерть

Прошло всего несколько мгновений в этом безмолвном молчании, показавшимся пятерым вождям вечностью.

Потом три рога затрубили отход.

Войска сыновей Альвдис помогли большей части нолдоров выйти из окружения и не позволили силам Ангбанда преследовать их. Потом начался бой обреченных, когда эльдары уже не чувствовали ран, когда бесстрашно бросались даже на самых могущественных противников, когда близость смерти удесятеряла силы, и надо было рубить, рубить, рубить - пока ты жив.

Бой отнес сыновей Альвдис далеко друг от друга. Малмайт колол копьем, Келебринмайт неистово вращал двуручным мечем. Эти двое были хорошо видны и нолдорам, и врагам; и пока они неудержимо крушили всех, кто вставал на их пути, то эльдары чувствовали себя неодолимыми. Каждый миг жизни сыновей Альвдис приносил смерть нескольким воинам Ангбанда. Предводители вражьих сил понимали, что пока эти двое сражаются - нолдоры несокрушимы.

И засвистела дюжина копий разом, пущенная руками умелых бойцов. И все копья достигли цели. И не выдержала эльфийская сталь смертоносных ударов. И, пронзенный копьями насквозь, пал Малмайт.

Келебринмайт увидел, что брат его мертв, и еще нестерпимее заполыхала ярость в его сердце, и еще сокрушительней стали удары его меча. Он был в самой гуще врагов, так что копьями его было трудно достать. Несколько нолдоров защищали его со спины.

Но противниками его были не орки, а раукары, искуснейшие из бойцов Ангбанда. И воины Келебринмайта один за другим погибали под их ударами, так что некому стало закрыть спину вождя.

Его не убили, а лишь тяжко ранили в спину. Вождь нолдоров дороже стоил пленным, чем мертвым.

Поражение пяти вождей не было напрасной потерей, ибо увидел Моргот, сколь неукротимы нолдоры в нападении, и понял, что должно ему опередить тех, кто придет мстить за сыновей Альвдис, напасть на них раньше, чем поднимутся против Ангбанда все войска эльдаров. И говорят, что если бы не пришлось Морготу поспешить, если бы больше было у него времени скопить силы, то не устояли бы тогда эльдары перед натиском Ангбанда. Но Битва Пяти Вождей заставила Черного Властелина начать войну не во всеоружии.

* * *

Войска Темной Троицы пробивались к своим с изрядными потерями. Больше половины нолдоров не вернулось; а те, что дошли до гор Химринга, были едва живы от усталости, и не поднимали глаз на сородичей, стыдясь не столько поражения, сколько того, что они уцелели, когда их товарищи полегли.

Бесстрастным голосом рассказал Келегорм Маэдросу о битве. Лицо охотника застыло в равнодушном оцепенении, и даже когда Маэдрос воскликнул: "Месть!", когда приказал разослать гонцов к другим владыкам нолдоров, даже тогда не ожило лицо Келегорма. Он вернулся к братьям в твердыню Аглона и тем же безжизненным голосом сообщил им, что скоро, кажется, будет наступление всех нолдоров на Ангбанд. Карантир тогда назвал Маэдроса предателем: сначала он позволил сыновьям Альвдис уйти на верную смерть, а теперь говорит о мести за погибших; но Келегорм, услыша гневные слова брата, ответил только: "Не кричи". Куруфин, подойдя к старшему брату, тихо спросил: "Келебринмайт?" И такая мука при этом имени исказила лицо Келегорма, такой беспредельной болью наполнились его глаза, что Куруфин сам испугался своего неосторожного вопроса.

- Имеем ли мы право жить, братья? - глухим голосом спросил Келегорм. - Сыновья Альвдис были моложе нас, и их уже нет ни одного - мы прикрылись ими, как трусы щитом.

Куруфин и Карантир молчали. А Келегорм говорил, словно в бреду:

- Так молод, а боец был из лучших... Владыка Оромэ любил его больше других... Он так служил Владыке! Был предан Ему больше, чем Курутано и даже я. Он был чист душой, словно луч весеннего солнца... Келебринмайт, почему же ты мертв, а я жив?! - страшен был этот отчаянный крик Келегорма.

- Мы отомстим! Сказали его братья.

- Теперь все говорят о мести, - голос охотника вновь стал холодным. - Только сначала послали на смерть самых лучших из нас и самых юных, чтобы потом короли нолдоров провозглашали месть. Владыка Намо сулил нам предательство родича родичем - и Маэдрос вершил его волю.

Говорят, что со дня поражения Пяти Вождей и до самой смерти Келегорм не улыбнулся ни разу. И весь остаток жизни не снимал он синей одежды в знак траура по Келебринмайту.

* * *

Вожди нолдоров не успели не только объединиться, но и поднять войска для великой битвы, когда в предрассветный час не на востоке, но на севере окрасилось небо алыми сполохами. И то были не лучи Анара, а отсветы драконьего огня, и всесжигающей лавы, и пламени балрогов. Так началась Дагор Браголлах - Битва Внезапного Пламени. Лавина огня обрушилась на Дортонион. Гибли леса, и эльфы, и люди, жившие там. Крепости Аэгнора и Ангрода встретили врагов боем, но напрасным было мужество эльдаров, ибо Враг поражал их огнем, будучи сам неуязвимым. Обречены были защитники Дортониона сгореть заживо.

Лишь горный хребет отделял Дортонион от Гондолина, и Тургон успел бы на помощь родичам, если бы захотел их спасти. Но сын Финголфина сказал, что против огня мечи бессильны, что незачем его воинам гибнуть бесцельно. И он оплакал гибель защитников Дортониона и, страшась такой же участи для себя и всего Гондолина, решил, что лучше жить под властью Валар, чем погибнуть свободным. И он, надеясь на благоволение Ульмо к нему, послал гонцов в Гавани, дабы оттуда отплыли они в Валинор молить у Валар прощения; но Аман остался глух к бедам нолдоров.

Ведал Враг, что безучастен будет Дориат к войне, что Тингол не только не вышлет бойцов на помощь нолдорам и людям, но и не позволит их войскам пройти через леса Дориата, чтобы соединить силы Западного и Восточного Белерианда. Воинства Маэдроса и Финголфина могли соединиться в Дортонионе, но когда Нагорье Сосен было захвачено, то силы нолдоров оказались безнадежно разделены. И Морготу не составило труда разбить их по частям.

Главный удар Владыка Ангбанда обрушил на восток - на сыновей Феанора - зная, насколько ослаблены их силы поражением Пяти Вождей. Три удара нанесло войско Ангбанда: по неприступному Химрингу, где сражались Маэдрос и Маглор, чьи войска были свежими и грозными; по Аглону, ущелье которого обороняли Келегорм, Куруфин и Карантир, не успевший вернуться в свой Тар-Гэлион, почти все воины Темной Троицы были измучены походом Пяти Вождей; третий же удар пришелся через Маглоровы Врата по Тар-Гэлиону, где не было ни лучших отрядов Карантира, ни самого государя. Тар-Гэлион был быстро захвачен, сокровищницы его - разграблены, а жители - перебиты. Кое-кто, правда, успел отступить к югу, в Оссирианд, и к востоку, в Белегост; и поэтому, когда рать Ангбанда попыталась напасть на эльфов Семиречья и гномов Синих Гор, то те были предупреждены и встретили врагов во всеоружии, так что оркам и раукарам пришлось отступить. Но натиск Морготовых войск на Оссирианд и гномьи города не был так силен, как в других местах, ибо враги были отягощены добычей, взятой в Тар-Гэлионе, и стремились не столько захватить новое, сколько удержать добытое.

Неистовыми были бои в Аглоне. Тучи эльфийских стрел застилали солнце, поражая орков, стремившихся завладеть ущельем. А когда колчаны пустели, то бросались эльфы на врагов с мечами, и не один из них не расставался с жизнью, ни взяв прежде с собой в царство смерти нескольких орков.

Келегорм командовал обороной Аглона. Лицо нолдора в синем плаще было холодным и бесстрастным, глаза - зоркими, приказы - безупречно верными. Он запретил своим братьям участвовать в схватках, сказав:

- И вы, и я сейчас примем смерть как награду. Но погибнуть так просто, а отомстить за братьев - тяжелее. Истреблением многих отрядов Врага должны мы оплакать гибель каждого из сыновей Альвдис. Для этого мы должны выжить.

- Брат мой, - промолвил Куруфин, - ты знаешь, что только мужеством нам не удержать Аглон, а войск нам не хватает и подкреплений ждать неоткуда. Когда нам придется выбирать между гибелью и отступлением, что мы должны выбрать?

- Отступление! - яростью вспыхнули очи Келегорма. - Ибо, если мы погибнем, то кто отмстит смерть сыновей Альвдис?! Да, нам жизнь ненавистна и нет большей пытки, чем отступать, но мы должны будем сделать это, чтобы снова собрать войска!

- Мы сделаем это, - в один голос сказали Карантир и Куруфин.

И так три эльфийских вождя держали оборону, редко вступая в бой сами. Когда же почти все защитники Аглона полегли и ущелья едва ли ни на всю высоту оказались заваленными вражьими трупами, то Темная Троица отступила на юг, соединившись с войсками Амрода и Амраса и укрепившись на Амон Эребе.

Через захваченный Тар-Гэлион и Аглон подошли войска Врага к Химрингу, окружив его. И сколько раз ни штурмовали твердыню старших сыновей Феанора, столько раз сбрасывали защитника нападавших с неприступных утесов. Так что Маэдрос и Маглор были единственными из братьев, кто не отступил в этой битве. И великую воинскую славу стяжали те, кого звали Примирителем и Песнопевцем, ибо отважен был их дух, хоть и не любили они ратное дело. В первых рядах защитников бились они, и, словно заговоренных, не брало их никакое оружие - они оставались живы и в самых кровопролитных схватках.

Моргот быстро понял, что Химринг взять приступом почти невозможно. Но сопротивление Маэдроса не тревожило его, ибо эльдары Химринга не могли спуститься со своих вершин и перекрыть те дороги, по которым войска орков и раукаров вторгались в Восточный Белерианд.

Почти все уцелевшие нолдоры собрались на Амон Эребе и в отрогах Рамдала. Они должны были любой ценой не пустить вражье войско ни в леса Юга, ни дать ему переправиться через Гэлион в Оссирианд, ни пройти в обход Дориата к Нарготронду. Нолдоры понимали, что, защищая Амон Эреб и Рамдал, они стоят на последнем рубеже своих владений, что если они отступят, то лишь в старых песнях останутся владенья Дома Феанора. И они, забывая усталость многих боев, дрались отчаянно и злобно.

Но и враги их были не те, что прежде: на северных рубежах на нолдоров нападали лучшие и свежие войска, а эти были утомлены войной, отягощены добычей и норовили уклониться от боев. Так что Амон Эреб остался неприступным - войска Моргота с наступлением весны вернулись в свои твердыни.

Амон Эреб и земли вокруг него остались во владении Амрода и Амраса, Карантир увел остатки своего народа в дружественный Белегост, а Финрод Фелагунд послал гонцов к Келегорму и Куруфину, почтительно прося сыновей Феанора помочь в боях Нарготронду, ибо в Западном Белерианде война не утихала. Те же посланцы привезли сыновьям Феанора рассказы о боях на западе и весть о гибели Финголфина.

* * *

Страшный удар обрушил Владыка Ангбанда на северное войско нолдоров, возглавленное королем Финголфином и Фингоном Отважным. Четыреста лет препятствовал Фингон ратям Врага проникать в Западный Белерианд - но ныне пришлось ему отступить перед смертоносным огнем драконов. Его воинство было отброшено к склонам Теневых Гор, и Враг всё больше оттеснял их к перевалам, когда на помощь сыну повел дружины король Финголфин.

Отец и сын поклялись стоять насмерть - погибнуть, но не допустить рати Ангбанда в Хифлум - старейшие владение нолдоров на Срединных Землях.

Они хотели, но не могли помочь гибнущему Дортониону, они нуждались в помощи сами - но от кого было получить ее? Разве от Тургона, чьи владенья были закрыты для гонцов так же непроницаемо, как сердце - для бед своего отца и своего народа.

У истоков Сириона бились войска Финрода и Ородрета, им даже удалось сдержать вражьи рати и послать гонцов к Финголфину, предлагая объединиться и наступать.

Они так сделали, выйдя на равнину из спасительных горных ущелий.

Враг только этого и ждал.

Ибо на узких горных тропах почти не играл роли численный перевес войск Ангбанда, а на равнине легко было окружить нолдорские дружины.

С огромными потерями пробирались эльдары назад - к Эред Вэтрину, Эйфель Сирион, топями Серех...

...Бой был кончен. Поражение было полным.

Затихли последние звуки битвы - лишь тихие стоны раненных и умирающих слышались иногда. Глухая ночь, беззвездная, черная, как покрывало вдовы, окутала то, что некогда было Ард-Галеном... Король Финголфин сидел в своем шатре, держа на коленях меч, и мука была во взоре нолдора.

Скорбь глубокими складками изрезала его благородное лицо, царственные плечи согнулись от горя, и в черных волосах короля засеребрилась седина. Руки Финголфина сжимали Рингиль, сиявший даже в непроглядной тьме ночи.

Король не пытался обмануть себя - он понимал чудовищность своего поражения. "Дортонион пал. Тар-Гэлион пал. Восточный Белерианд разорен. Из Дориата помощь не придет. Только здесь, на западе, еще уцелели владения нолдоров. Нас было мало, а теперь осталась всего горстка...

Я могу собрать тех, кто уцелел, и повести их на Врага вновь - повести их на верную смерть. Но разве имею право я, государь, обрекать свой народ смерти в безнадежном бою? Нет, я не предам вас, о нолдоры. Пора взглянуть в глаза правде: мы разбиты, нового боя не будет. А если и будет - то не я поведу вас на гибель.

Но у меня еще осталось право распоряжаться своей жизнью! - глаза Финголфина сверкнули. - Я шел в Эндорэ мстить за отца, и я или погибну или отомщу!" - длань короля крепко сжала рукоять Рингиля... И в этот миг он вспомнил.

Много сотен лет назад. Валинор. Сияние Древ. Дворец их отца в Тирионе. Брат.

Он был сдержан и доброжелателен. "Поверь слову брата, а не клевете завистников, - говорил Феанор. - Мы видим благо нолдоров в разном, и много спорили с тобой, но я никогда не был и не буду врагом тебе. И искренность своих слов я подтверждаю этим даром, - он протянул Рингиль. - Я ковал его для тебя, и дарю от чистого сердца".

"Ты предал меня, брат, - думал король Финголфин. - Ты бросил меня умирать на Льду. Но еще раньше я предал тебя. Предательством ты расчелся за предательство, и я не вправе винить тебя. И что бы ни было между нами, ты - мой старший брат, ты погиб, мстя за нашего отца, и я обязан отомстить за вас обоих. Ты вручил мне меч, надеясь на мир между нами. Мира не было по моей вине. По моей вине ты погиб, Феанор. И мечом, тобою сотворенным, я отомщу твоему убийце. Убийце Отца и Брата!"

И Финголфин вскочил на коня, и летел в ночи к воротам Ангбанда, и рука его сжимала Рингиль, и меч придавал ему силы. И он вызвал Моргота на единоборство. Праведной местью горели глаза нолдора.

Ему вспомнились слова Феанора, некогда сказанные им Эонвэ: "Единое, что осталось у нас - эта наша честь, и ее лишимся мы, если не отмстим гибель Государя". И король Финголфин теперь добавил: "Гибель обоих наших Государей - и Финвэ, и Феанора".

- Зачем явился ты, нолдо? - спросил Моргот, возвышаясь над Финголфином. Голос Черного Властителя Севера был негромок, но заставлял содрогаться так, словно то был грохот огромного горного обвала или раскаты бушующей грозы.

- Я пришел взыскать с тебя кровь Отца и Брата, - ответил король.

- Ты обезумел, если дерзаешь биться со мной. Исход известен заранее: ты падешь. Ты понимаешь это?

- Я пришел взыскать с тебя кровь Отца и Брата, - повторил Финголфин.

- Ты смел, нолдо. И я даже готов пощадить тебя, если ты, король, поклянешься, что твой народ никогда не нападет на моих подданных. Поклянись - и я подарю жизнь тебе, и твоему народу. Иначе я уничтожу их вскорости, а тебя сейчас.

- Жизнь - дорогая цена, - ответил Финголфин. - Но честь нолдоров не продается ни за какую цену!

И был Бой в Ночи. И черное могущество Гронда было страшнее его ударов, ибо отнимало силы, оцепенением сковывало тело нолдора и ужасом - сердце. Но рука короля лишь крепче сжимала Рингиль, и меч сиял, и смертные чары спадали. И не было видно в Ночи бойцов, но только оружие их, и казалось, что Свет и Мрак, две Силы, лишенные обличия, борются между собой: подобный грозовой туче Гронд и белый луч Рингиль.

Финголфин сражался отчаянно, но слабел. Яростью обреченного было искажено благородное лицо короля, он не ждал помощи, и всё же воззвал: "Феанор! Брат мой! Помоги отмстить за Отца и за тебя!"

И новая мощь влилась в длани Финголфина. И как в былые годы Наромбар, начал ныне Рингиль смертоносную пляску, и не единожды был ранен Враг.

Но не дано Эльдару убить Валара.

И силы Финголфина истощились, и он пал, не в силах более противостоять силе рук и сети чар Моргота. В предсмертном порыве нанес он Врагу последнюю рану - и бессильно упала на землю рука короля, по-прежнему сжимая Рингиль. Никто потом не сумел разжать царственной десницы.

Из поднебесной вышины смотрел Владыка Орлов Торондор на Бой в Ночи. Раукар в облике орла, верный слуга Манвэ, он не смел ослушаться воли Валар и спасти Финголфина. Но когда король нолдоров пал, Торондор поспешил не позволить Врагу надругаться над телом поверженного.

Говорят еще, что не по своей воле, но по приказу Владыки Манвэ унес Торондор в Гондолин тело Финголфина. Ибо Манвэ не забыл, как в былые годы верен был ему Финголфин, как в верности Валарам дерзнул пойти против старшего брата, - и потому не допустил Владыка Арды осквернения тела бывшего своего вассала. Однако не пожелал Манвэ Сулимо спасти жизнь тому, кто презрел Аман, последовал за Отступником и, мстя за него, стал Отступником сам.

* * *

В великую скорбь повергла нолдоров гибель короля Финголфина. Всякий понимал, что трудно будет не только наступать, но хотя бы вернуть утраченное народу, что подобен колеснице без возничего. Надлежало скорее провозгласить нового короля, вручив ему судьбы нолдоров и дело Мести.

По закону, королем должен был стать Маэдрос - как старший в Доме Финвэ. Но он рассудил, что лучше быть королем тому, чье войско многочисленнее, твердыни - надежнее, а утраты - свежее. И он отдал корону Фингону Отважному.

В иное время Темная Троица не позволила бы Маэдросу пренебречь обычаями, но теперь, когда владения форменосцев были разгромлены, потери - невосполнимы, а Месть - не свершена и Клятва - не сдержана, теперь имя короля нолдоров не значило для них почти ничего...

Но горечь поражения не превратилась в отчаянье. Грозен был боевой дух Маэдроса и Маглора, сдерживающих с неприступного Химринга вражеские рати; не покладая рук трудился Карантир в кузницах Белегоста, заново вооружая свое войско и союзных ему гномов; словно смертоносные молнии, проносились по Западному Белерианду отряды, возглавляемые Келегормом и Куруфином - и слуги Врага бежали от этих двух нолдоров, мстящих за сыновей Альвдис.

Но в это время Келебринмайт был еще жив.

* * *

Он почувствовал, как боль наползает на него, наваливается на его тело подобно огромной каменной глыбе... И одновременно он услышал голос - негромкий, властный, и вместе с тем внушающий такой страх, что Келебринмайту понадобилось немалое усилие, чтобы этот страх с себя стряхнуть:

- Он приходит в себя. Оставьте нас.

Сын Альвдис заставил себя не думать о боли, открыл глаза и приподнялся. Он был в подземелье, и на него смотрел его палач.

- Как ты себя чувствуешь, вождь нолдоров? - участливо спросил он.

Келебринмайт усмехнулся:

- Моя жизнь не должна вызывать у тебя опасений.

Сидевший напротив него сразу переменил тон и жестко спросил:

- Ты понимаешь, где ты находишься?

- Вполне.

- Ты знаешь, что тебя здесь ждет? - голос вновь заставил содрогнуться, но Келебринмайт не позволил страху взять верх над собой, посмотрел палачу прямо в глаза и вновь усмехнулся, но на этот раз молча.

- Ты знаешь, кто я?

И опять от этого голоса наваливается страх, словно огромный серый хищник, готовый растерзать и проглотить... И опять нужны все силы, чтобы не дать этому страху совладеть с собой... Так вот в чем будут состоять самые жестокие пытки - будут мучить не тело, а сознание.

Келебринмайт поднимает голову и говорит:

- Я не знаю тебя.

И в ответ слышит:

- Мое имя - Саурон Гортхаур.

Это имя не удивляет нолдора - так внушать ужас может только этот майар. И сын Альвдис вновь преодолевает смертельную силу глаз Саурона:

- Я вижу, здесь умеют уважать знатность рода и воинские заслуги - Моргот отдал меня не простому палачу.

Саурон видит, что имя его не заставило эльдара трепетать; бездонные глаза майара вспыхивают яростью, но он сдерживается:

- Да, здесь уважают тебя, Келебринмайт, сын Альвдис. И я даже не задам тебе вопросов о расположении войск нолдоров, их численности и планах ваших вождей - ведь такие вопросы ты сочтешь оскорблением.

Келебринмайт кивнул.

- Я не спрошу тебя ни о чем этом, вождь, - глаза Саурона приблизились вплотную к лицу нолдора. - Я всего лишь... - он выдержал паузу. - заставлю тебя просить пощады!

Келебринмайт сжал губы, напрягся, приготовился.

Началось.

Где кончался бред и возвращалась явь? Какие пытки были на самом деле и какие ему привиделись? И в бреду, и наяву - глаза Саурона, и этот взгляд подчиняет себе всё существо, и в этом взгляде Смерть, и то, что хуже смерти - потеря воли и вечное рабство, вечное служение тем, кого так люто ненавидишь. Все чувства Келебринмайта умерли, осталось лишь одно - отчаянное, упорнейшее, непоколебимое сопротивление: умереть, но не сдаться Саурону. Все силы своего истерзанного тела вкладывал Келебринмайт в сопротивление, и только тем и был спасен.

Но что-то произошло там, за стенами Тангородрима, и нолдора надолго оставили в покое. И он чувствовал, что сила вливается в его тело, подобно холодной родниковой воде. К Келебринмайту возвращалось сознание.

И однажды он уснул. Не забылся в бреду, а погрузился в спокойный, глубокий сон. И во сне увидел Феанора.

Грозные синие очи Государя смотрели в самую душу сына Альвдис, и взгляд этот подобно небесному огню выжигал все чары Саурона, опутавшие Келебринмайта. И он услышал голос Государя:

- Сын мой! - прозвучало подобно бесшумному грому (Феанор вырастил детей Альвдис и потому называл сыновьями). - Сын мой, тебе достанет сил победить.

- Государь мой! Отец! Я умираю. Мне достанет сил только на то, чтобы умереть несломленным.

- Мой мальчик, - отцовская нежность звучала в голосе Феанора, и сыновья Альвдис слышали эту нежность чаще, чем сыновья Нерданэли, - я не допущу, чтобы ты умер здесь. Если вождь нолдоров погибает, то только в бою от меча, а не забытым узником во вражьей темнице.

- Отец, если бы я и знал выход отсюда, мне не выйти - у меня нет сил.

- У тебя нет сил? - грозно спросил Феанор. - И ты смеешь мне это говорить?! И ты готов смириться с презренным концом, который уготовил тебе Враг?

Не было для форменосцев ничего более святого, чем исполнить волю Государя. И гнев Феанора заставил Келебринмайта найти силы, и нолдор сам изумился себе.

- Отец, я выйду отсюда, если вспомню дорогу.

- Ты вспомнишь её, сын мой.

Государь исчез, и новое виденье предстало глазам Келебринмайта.

Это было спустя год после гибели Государя. Тогда восстал из мертвых Курутано, вернувшись из самой пасти Смерти. Целый год провел сын Махтана на Эред Энгрине и в Ангбанде, надеясь возвратить Сильмарили - но понял, что, приблизившись к Алмазам Феанора, неизбежно погибнет. И он вернулся к названным братьям.

Келебринмайт загорелся идеей проникнуть в Ангбанд горсткой смельчаков. Курутано ответил, что живыми они не выйдут. Но по настоянию сына Альвдис он поведал ему всё, что узнал о переходах Ангбанда.

И вот теперь этот рассказ с необычайной отчетливостью встал перед мысленным взором Келебринмайта. Сын Махтана словно провел его по всем переходам, где вождь нолдоров никогда не был.

Итак, путь был известен. Оставалось лишь немного набраться сил.

Время шло, а Саурон не возвращался. Другим палачам его тоже не отдавали. О нем как будто забыли. А это могло значит только одно: там, за стенами Тангородрима, идет большая битва.

Келебринмайт улавливал обрывки разговоров стражников. Из немногого, что ему удалось узнать, главным было то, что в Ангбанде почти не осталось войск - все они были в сражении. Вождь нолдоров понимал, что теперь ему будет легче, чем когда-либо, выскользнуть из Железной Темницы.

Он решил притворится слабым и сломленным - когда мимо проходили стражники, он громко стонал, или просил воды, или изображал бред. Он добился своего - его презирали и перестали опасаться.

И однажды он понял, что медлить нельзя. Он бесшумно подобрался к дверной решетке - замок был заперт небрежно, и нолдору не большого труда стоило его отомкнуть. Неслышной тенью он выбрался в коридор. Кого-то из стражников он миновал, кого-то убил - одним молниеносным взмахом кинжала, так что ни стона, ни звука падающего тела не было слышно. С одного из убитых он снял одежду, и теперь крался в обличии орка.

Когда-то Карантир спросил Курутано: "Расскажи о тропе, по которой ты вышел". Сын Махтана ответил: "Меня заметили, когда я уходил. Теперь там не пройти". Келебринмайт тогда в изумлении подумал, сколько же трупов оставил на той тропе Курутано, если, как он сказал, его "заметили".

Но за столетия охрана пути к спасению могла и ослабнуть, - на это и надеялся Келебринмайт. Выйдя из Ангбанда, он рассудил, что идти ночью так же опасно, как и днем: ибо в темноте орки просыпаются, его увидят и заговорят с ним - и тогда новое пленение неизбежно; и хотя днем ему встреча с орками не грозит, но не все обитатели Ангбанда засыпают с восходом Анара - и всегда найдутся глаза, которые увидят бодрствующего днем "орка". Так что сын Альвдис шел в предрассветных и предзакатных сумерках.

Эльдары могут долго обходиться без еды и питья - долго, но не бесконечно. А пищи и воды на Эред Энгрине почти не было. Келебринмайт был страшно изможден, его кожа иссохла и почернела, его раны не заживали. Но чем истерзанней было его тело, тем сильнее был его дух, тем яростней полыхали его глаза, тем тверже была его воля.

Он понял, что если идти по тропе Курутано, то она уведет его слишком далеко на восток, а на такой путь ему не хватит сил. Поэтому он решил пройти через Ард-Гален в Дортонион.

Тайные тропы в горах он узнал от одного орка, который имел несчастье встретиться с ним. Келебринмайт допросил его, а после - убил.

На перевалах Эред Энгрина нолдор не позволил себе спать на днем, ни ночью, опасаясь погони. Но его не нашли - может быть, потому что сбились со следа, а может и потому, что не слишком искали - Морготу и Саурону было сейчас не до сломленного пленника, который всё равно погибнет, едва ли успев прежде выйти из Ангбанда.

Келебринмайт был словно натянутая тетива, опасаясь вражьих глаз не менее, чем страшных пропастей, куда мог сорваться при одном лишь неверном шаге. Напряженная осторожность стала его сущностью. Последние крупицы страха исчезли из его сердца.

Он спустился с Эред Энгрина.

Еще с высот Железных Гор он увидел, что от Ард-Галена осталась лишь выжженная пустыня, что не найти ему убежища и отдыха в некогда высоких поющих травах. Спускаясь, он был готов к этому.

Но как больно было ступить ему на эту почерневшую от огня землю! Как мучительно было идти ему, спотыкаясь об обугленные кости! Где-то в этих местах сгинуло войско Пяти Вождей, где-то здесь пал Малмайт... Только теперь он вполне осознал гибель старшего брата, и это горе согнуло и без того усталые плечи Келебринмайта.

Пищи и воды здесь оказалось еще меньше, чем на Эред Энгрине - ибо всё живое покинуло это царство пепла и праха.

Горечь потерь, боль при виде того, что стало с родной землей, усталость, голод и жара - всё это вместе лишало нолдора последних сил. Он шел всё медленней, отдыхал всё дольше, а однажды понял, что не в состоянии встать -и тогда пополз.

Сто лиг, отделяющие Тангородрим от Дортониона, казалось, не кончатся никогда.

Давно уже он не различал дни и ночи - глаза застилала черная пелена. Рот пересох, губы потрескались и словно окаменели. Раны горели, и не было разницы между дорогой и отдыхом, ибо боль не отпускала никогда. Давно уже он не ведал сна - лишь полузабытье.

Одна мысль и одна надежда вели его: добраться до Дортониона, а там Аэгнор и Ангрод должны помочь ему, невзирая на их ненависть к Дому Феанора.

Цель была близка - всё каменистей становилась земля, всё круче склоны поднимались вверх. Но и на камнях Келебринмайт замечал следы пожара.

В то недолгое время, когда сознание возвращалось к нему, сын Альвдис удивлялся, что до сих пор не встретил нолдорские посты. Но это, хоть и было странно, не останавливало его стремления вперед и вверх.

И, наконец, подъем позади. Сейчас будут видны крепости нолдоров.

И Келебринмайт увидел их. Руины сожженных крепостей.

Мир почернел и рухнул.

...Какие-то голоса, спуск, снова голоса, снова спуск, боль, чернота... Его куда-то тащат... Снова боль - и он открывает глаза.

Он видит небо - темно-синее, высокое, чистое небо. Такое прекрасное - после того кошмара, в котором он пребывал! Он долго любуется этой синевой и искорками звезд, столь дорогими сердцу эльдаров. Он не хочет видеть ничего в мире, кроме них.

Но страшная реальность дает о себе знать. Келебринмайт постепенно осознает, что он лежит на плаще, он не связан, его куда-то тащат. Он слышит голоса, и заставляет себя понять, что эти голоса - орочьи.

Сознание постепенно возвращается к нему.

Сын Альвдис быстро догадывается, что с ним произошло.

Те земли, что некогда были Дортонионом, после Дагор Браголлах стали Дэльдуватом, и там вновь поселились орки. Один из отрядов и нашел нолдора, лежащего в беспамятстве. Следы пыток на его теле ясно говорили, откуда он. Орки решили вернуть беглеца в Ангбанд, надеясь на награду за его поимку. Он был настолько слаб, что никто не счел нужным его связывать.

Келебринмайт понимает, что Саурон будет теперь вдвое беспощадней к нему, чем прежде, что ни сейчас он не в состоянии бежать, ни, тем более, потом не хватит сил на новый побег. Но Государь сказал, что если нолдор погибает, он погибает от меча. А слово Государя - закон.

Никто из орков не ожидал этого от полумертвого эльдара: Келебринмайт выхватил оружие у ближайшего - и закололся.

ПЛАЧ КЕЛЕГОРМА И РАНДИРВЕН ПО КЕЛЕБРИНМАЙТУ

Позволь мне оплакать страданья твои,
Позволь мне слезами омыть твою кровь,
Позволь мне в печали Песнь Скорби пропеть,
Позволь синий траур одеть по тебе.
Позволь горькой тризной тебя помянуть,
Позволь на кургане бессильно рыдать,
Позволь мне отвергнуть свет солнца навек,
Позволь мне уйти в мертвых мир за тобой
А коль не позволишь оплакать тебя,
А коль не позволишь на тризне скорбеть,
А коль не позволишь от жизни уйти,
А коль не позволишь покончить с собой -
Позволь лютой местью тебя помянуть,
Позволь мне как демону яростным быть,
Позволь в жуткий ужас повергнуть врагов,
Позволь смертным страхом сердца их сковать!
Позволь вражьей кровью омыть твою кровь,
Позволь вражьей смертью твою оплатить,
Позволь рассчитаться за гибель твою,
Позволь покарать мне убивших тебя!
А после - позволь мне Песнь Скорби пропеть,
А после - позволь мне на тризне рыдать,
А после позволь мне до смерти скорбеть,
Позволь синий траур до смерти носить...
Позволь...

Глава 3. Об освобождении Сильмарила

Некогда в немеркнущем Свете Древ Амана воспитывал владыка Оромэ своих бойцов. Пятеро нолдорских юношей были его учениками, лучшим из них - Курутано, сын Махтана, немногим уступали ему Келегорм с Куруфином и старшие сыновья Альвдис Кроткой. Но пронеслись годы - и не стало Махтана и Келебринмайта, и никто не ведал, куда ушел следом за супругой Курутано, лишь Келегорм с Куруфином вершили волю Охотника. Однако горечь потерь затмила их разум и Клятва застилала им глаза, и они предавали свой долг и служение Охотнику, мня, что остались Ему верны.

И Владыка Оромэ, никогда не бывший безучастным к судьбам эльдар и атани, искал нового вершителя Его воли, того, кто был бы сильнее всех и телом, и духом, кто мог бы бросить вызов Ангбанду, когда уже не опасны стали для Моргота Келегорм и Куруфин.

И новым вершителем воли Охотника стал не эльда, но атан, ибо люди в ту пору были безмерно могущественнее эльдаров, хотя и безмерно слабее. Слабостью людей был их короткий век, и меньшая выносливость, а могуществом - сила их духа, ибо тот, чья жизнь подобна падающей звезде, торопится прожить её достойно. И еще сила людей была в том, что считал их Моргот не стоящими его внимания, и удар, нанесенный Черному Властелину человеком, мог быть внезапным и потому - удачным.

Человеком, которого избрал Оромэ, стал Берен, сын Барахира из рода Беора.

Он многие годы провел в лесах Дортониона - сначала в отряде отца, а затем - один. Он научился понимать, что Лес - надежнейший союзник против Врага, что этот союзник живет своей особой жизнью и надо уважать хозяина, если хочешь рассчитывать на его гостеприимство и помощь.

Ни одно дерево не смел срубить Берен, если только не было оно сухим; ни одно животное не смел он убить, если только смерть не облегчала его мучения.

Лес платил ему сторицей и за истребление чудищ, и за вежество - даже самый хитроумный враг не мог взять след Берена, и всегда в своих блужданиях по лесу находил юноша и дрова, и воду, и пищу.

Но не может одинокий охотник противостоять той Силе, что с каждым днем всё больше превращала Нагорье Сосен в Лес Мрачных Теней - Дэльдуват. И Берен неминуемо погиб бы в схватке с сильнейшим, если бы сила, которая показалась юноше Роком, а на самом деле была волей Владыки Оромэ, если бы эта сила не повела его на юг, через многие тяготы - в нетронутые войнами леса Дориата.

Страшен был путь через Горы Ужаса и выжженные леса Нан Дунгорфеб. Много раз приходилось Берену вступать в схватку с чудовищами, как испокон веку делали это витязи Оромэ. И чудилось сыну Барахира, что неведомая сила хранит его, ибо выходил он живым из поединков, сулящих гибель, и ни разу не оступалась нога его на узкой горной тропе или в трясине болот, и хоть истерзан он был тяготами дороги и борьбой со злыми чарами, наполнявшими эти места, - но остался жив.

И исполненный той силы, что наделил его Владыка, и той, что от роду была присуща ему, и той, что приобрел он за годы суровых странствий, исполненный всей этой силы, прошел Берен сквозь завесу Мелиан, ибо огнь человеческого сердца и сила Валара - могущественнее чар майэ.

У Берена была Сила, у Лучиэнь - Свет. Он был молод - не только по счету эльдаров, но и по счету людей, - и всё же волос его коснулась седина и морщинами было изрезано чело. Она родилась на заре народа эльдар, за много веков до восхода Солнца - и была юной, как юной бывает весна, хотя и несчетные столетия приходит она в мир. Он испытал почти все беды, какие могут обрушиться на человека, ее же отец и мать всею силой власти и магии ограждали от страданий мира. Он всю жизнь сражался, чтобы вернуть миру сияние Красоты, которой он никогда не видел, но в которую верил свято; она же лишь Красоту и знала, но сердцем чувствовала, что великой ценой оплачивает мир прекрасный покой Дориата. Он обладал Силой и тянулся к Свету; она обладала Светом и тянулась к Силе.

И в лесах Нэльдорета, где власть Охотника никогда не ослабевала, странный Путь привел Лучиэнь туда, где, изможденный тяжелой дорогой, без чувств лежал Берен.

* * *

...Слушая его рассказы о мире крови и слез, она словно прозревала. Доселе она никогда не думала о том, что же лежит за границами Дориата - она от рождения знала, что там хуже, чем здесь, и этого ей было довольно. Теперь ей открылось, что цена этому благополучию - предательство ее отцом сородичей. И она чувствовала, что словно не жила до сих пор, - узнав о войнах, столетьями сотрясавших Эндорэ, она не могла уже проводить дни в песнях и танцах, как прежде. Она поняла, что тот Свет, что излучала она, не может принадлежать ей одной, что его ждут в мире крови и слез.

И она сказала Берену:

- Уведи меня отсюда.

Берен опустил лицо в ее душистые волосы и тихо ответил:

- Я рад бы навеки остаться здесь, с тобой... Но ты права. Тем, кто сражается, нужна сила моего меча и твоих чар. Но как тяжело уходить!..

Она обвила его шею руками:

- Я ведь буду с тобой. И тебе не будет тяжело.

- Со мной... - медленно проговорил Берен. Вдруг он отстранился от нее, взгляд его стал холоден:

- Лучиэнь, я не могу просто взять и увести тебя. Я сам буду себя презирать, если окажусь похитителем чужой дочери. Я должен просить у Тингола твоей руки.

Лучиэнь побледнела, страшась гнева отца. Каким хрупким оказалось счастье!

Но она знала, что Берен прав, и ответила:

- Хорошо. Пойдем к нему.

Всем известен приговор Тингола. Как ни любил он свою дочь, но ее разбитое сердце значило для него гораздо меньше, чем ущемленная собственная гордость. Что было ему до любви Лучиэни к Берену, если он считал, что смертный не достоин стать его зятем? И была поражена Лучиэнь бессердечностью своего отца, и поняла, что его воля больше не закон для нее.

Тингол приказал, чтобы отряд воинов с почетом проводил Берена до границ Дориата. Сын Барахира посмеялся в душе: "Король думает, что у меня не достанет духу даже отправиться на подвиг, что я тайно останусь в лесах Нэльдорета. Видно, по себе судит о моей решимости и честности Тингол!"

Они шли через весь Дориат на запад, ибо Берен понимал, что не пройти ему вновь через Горы Ужаса, и решил направиться в Нарготронд и просить совета у Финрода Фелагунда, жизнь которому некогда спас Барахир. И вот, когда граница Дориата уже была близка, путников остановила наставшая ночь. С удивлением увидел Берен, что провожатые его один за другим опускаются на мягкую траву, засыпая столь крепко, как никогда прежде не доводилось эльфийским воинам.

И когда все синдары уснули, на поляну вышла Лучиэнь. Глаза Берена засияли счастьем, едва он увидел любимую.

Но как изменилась она! Печальным стало лицо ее, опустились уголки рта, суровым стал взгляд прекрасных очей. Не шелка и драгоценности были на ней, но простое платье и нехитрый дорожный плащ. Она подошла к Берену и сказала:

- Твои спутники, вернее, твоя стража, не помешают нам - они крепко заснули.

- Что ты задумала? Я вижу, ты пришла не просто затем, чтобы попрощаться.

- Я хочу уйти вместе с тобой, Берен. Мой отец предал меня, - боль слышалась в голосе Лучиэни, - он хочет погубить тебя, ибо считает, что смертные не достойны породниться с ним. Он не может понять, насколько я люблю тебя, что твоя смерть будет и моей смертью, что если не станет тебя, то я уйду из этого мира так, как уходят атани. Берен, мой отец предал меня, и я вправе презреть его волю. Не в его силах вершить мою судьбу - это мое право. И я говорю: не нужно брачного выкупа, уйдем отсюда навсегда, уйдем мужем и женою.

Берен медленно склонился к ногам любимой. Когда он поднял голову, то Лучиэнь увидела, что лицо его искажено невыразимым страданием.

- В один миг ты сделала меня счастливее всех живущих и всех несчастнее. Не услышать мне в жизни слов слаще тех, что ты сейчас сказала. И могу ли я желать себе лучшей доли, чем та, что ты мне предложила?

Лучиэнь испугалась муки в его взгляде, испугалась того, что он хотел сказать. И она спросила, трепеща:

- Так что мешает нашему счастью, Берен?

- Честь, - ответил он. - Если я уведу тебя сейчас, то все назовут меня трусом, который поклялся совершить небывалое, но потом одумался, понял, что не под силу ему исполнить обещанное, и как бесчестный вдвойне, похитил королевскую дочь, раз не может он уплатить брачный выкуп.

- Но это только молва, Берен. Что она значит для нас?

- Да, это молва. Да, мы с тобой знаем, что это будет ложь. Но эту ложь станут повторять всякий раз, когда заговорят о Доме Беора. Мой позор падет на весь мой род - и на предков, и на потомков. Разве можем мы допустить это?

Лучиэнь молчала. В ее глазах блестели слезы.

- Да, наша жизнь коротка. Но тем сильнее память народов атани. И пятно на чести ничем не смыть в людской памяти.

Дочь Тингола беззвучно рыдала, закрыв лицо руками. Наконец, она опустила руки и тихо сказала:

- Уходи. Уходи один. Добудь Сильмарил, как того требует мой отец. Но вернись живым ко мне!!

* * *

Берен шел в одиночестве через Хранимую Равнину - Талат Дирнен. Дориат остался позади, и позади осталась горделивая уверенность в своих силах. Чем дальше уходил сын Барахира от Лучиэни, тем яснее понимал, что невыполнимым было дело, за которое он взялся. Он пытался вспоминать время, проведенное с любимой, надеясь в этих грезах почерпнуть силу, но образ Лучиэни словно растворялся в дымке, и счастье в лесах Нэльдорета казалось Берену прекрасным сном.

Зато ему ясно вспоминался Тингол. И еще - утро после прощания с Лучиэнью. Никогда в жизни не видел Берен такого изумления на лицах эльдаров, как в то утро, когда они обнаружили, что он не сбежал. Их предводитель даже спросил его, забыв о приличиях: "Неужели ты действительно надеешься добыть Сильмарил?". Берен ответил тогда: "Я дал слово".

Но идя по Хранимой Равнине, он вновь и вновь вспоминает этот вопрос синдара. И всё меньше способен он ответить на него так же уверенно, как тогда.

Отчаянье почти овладело им, когда он пришел к вратам Нарготронда.

Кольцо, что некогда подарил Фелагунд Барахиру, послужило Берену пропуском - как только владыка Нарготронда получил перстень, Берена сразу же провели к Финроду. Молва о неслыханном брачном выкупе, что потребовал Тингол, уже дошла до Нарготронда - Берену не нужно было рассказывать свою историю.

Эльф посмотрел в глаза человеку и спросил:

- На что ты надеялся, когда согласился?

Берен медленно ответил:

- Отказаться - значило убить ее и себя сразу же. Так - есть надежда, - он помолчал и добавил: - Я слишком люблю ее. Я найду в себе силы это совершить.

Финрод долго молча глядел на перстень Барахира. Потом встал и, одев Берену его на палец, сказал:

- Ты пришел просить у меня помощи именем своего отца. Не стоит. Не во исполнение моего долга перед Барахиром, но во имя Любви помогу я тебе, Берен. Ибо слишком хорошо я знаю, что такое разлука с любимой. Не желаю я, чтобы и ты испытал эту страшнейшую из бед, и потому - помогу. Ты говоришь: есть надежда. Я думаю - ты прав, и Любовь победит там, где терпят поражение армии. А если и Любовь бессильна - значит, не победит ничто. Но зачем жить тогда?

Несколько дней ушло на сборы, столь же тайные, сколь и поспешные - Финрод опасался возвращения Келегорма и Куруфина с объезда границ. Владыка Нарготронда почти никому не говорил о Берене и об их походе. Лишь Ородрет был полностью посвящен в тайну.

Они вернулись раньше, чем их ждали, и сразу же поспешили к Финроду.

- Что за гостя ты принимаешь? - крикнул Келегорм с порога.

- Здесь я хозяин, - невозмутимо ответил Фелагунд, - и ни перед кем не отвечаю я за моих гостей.

- Это верно, - ледяным голосом сказал Келегорм, - но мы спрашиваем тебя не как гости хозяина, а как старшие родичи младшего. Итак, здесь Берен.

- Да, - глухо ответил Финрод.

- И ты хочешь помочь ему?

- Откуда вы знаете?! - вопрос был так неожидан, что Финрод не смог скрыть изумления.

- Ты не ошибся, брат, - сказал Куруфин Келегорму.

- А слышал ли ты о Клятве Феанора? - грозно спросил Келегорм. - Слышал ли ты, что мы поклялись преследовать всякого (всякого, Финрод!), кто попытается завладеть Сильмарилами?

- Да, слышал! - гневом исказилось лицо Финрода. - Слышал слова, которые были и остаются словами! Легко вам во имя Клятвы убить и Берена и меня, но слишком коротки ваши мечи, чтобы достать Черного Врага на троне Ангбанда! Берен отважился пойти добыть Сильмарил для другого, вы же пять столетий боитесь пойти добыть его для себя!

- Ты не смеешь так говорить, сын Финарфина, - сквозь зубы процедил Келегорм, сжимая рукоять меча. - Ты не смеешь попрекать меня кровью сыновей Альвдис. Ты не смеешь попрекать меня моей местью за Келебринмайта. Ты - сын труса и сам трус, прячущийся за спинами людей!

Куруфин испугался безумной ярости Келегорма. Он поспешно заговорил, надеясь, что гнев брата тем временем остынет:

- Ты обвиняешь нас без вины, Фелагунд. Когда-то Курутано мог приблизиться к Сильмарилам, но понял, что Алмазы ему не освободить, а его жизнь слишком нужна нолдорам, чтобы он ни за что расстался с ней. Его советом пренебрегли Пять Вождей, столь же безрассудные тогда, как ты и Берен. Ты знаешь, как заплатили мы за наш порыв - не только жизнями наших воинов, не только жизнями сыновей Альвдис, но и величайшей войной для всего Белерианда, ибо удар наш был для Черного Властелина всё равно что укус насекомого для зверя: урона он не наносит, но приводит во всесокрушающую ярость. И если ты сейчас пойдешь с Береном, и если, по несчастью, дано вам будет приблизиться к Сильмарилам, то безумие ваше будет роковым не только для вас, но и для всех, кто чудом уцелел в этих войнах, ибо за дерзость вашу отвечать придется всему Белерианду!

- Некогда Маэдрос удерживал сыновей Альвдис от похода, - подхватил Келегорм. - Они пренебрегли его советом - и пали. Теперь мы говорим тебе: если ты любишь свой народ, если ты не хочешь новой гибельной войны в Эндорэ, то долг твой - ни только не ходить с Береном, но и удержать его любой ценой.

- Я дал Берену слово, - ответил Финрод.

- Слово погубить свой народ? - спросил Келегорм.

- Я дал Берену слово, - повторил владыка Нарготронда.

* * *

Лучиэнь сидела у лесного озера. Была ночь, и звезды отражались в воде. Принцесса тихо напевала, глядя на зеркало воды. Она силилась увидеть, что происходит с Береном, но старания ее были тщетны. Она лишь чувствовала угрозу, чью-то злую волю, направленную на него, но чью? - она не могла понять. И она пела в тоске.

Даэрон, первый менестрель двора, давно был влюблен в Лучиэнь. Он знал, что его любовь безнадежна, что Тингол никогда не отдаст ему дочь. И Даэрон наполнял свои песни любовью и болью; и часто он бродил по лесам Нэльдорета в одиночестве, мечтая о той, что была недоступна.

И в ту ночь он вдруг услышал ее пение. И он поспешил на этот голос, не в силах остановиться, даже если бы и желал.

Даэрон неслышно приближался, жадно внимая пению любимой. И вдруг его точно огнем обожгло - ибо Лучиэнь, принцесса синдаров, пела песнь атани.

Песня оскорбляла слух Даэрона - язык людей казался грубым, мелодия - слишком простой, а слова... слова ее были для Даэрона ужасны, ибо говорилось в песне, что девушка готова пойти за любимым на край света.

Ревность черной волной захлестнула сердце Даэрона. Лучиэнь, его Лучиэнь посмел любить какой-то человек, посмел увлечь ее настолько, что она тоже полюбила его! Но нет, Даэрон заставит ее забыть этого смертного! Он донесет обо всём Тинголу, и король позаботится, чтобы не ушла его дочь на край света за Береном. А может быть... может быть, в благодарность за донос он отдаст Лучиэнь ему, Даэрону, в жены? О счастье, как ты близко!

И Даэрон поспешил в Менегрот.

Реальность перестала существовать для Лучиэни, она не замечала ничего, что происходило вокруг, - ни нового гнева отца, ни ее заточения на Хирилорне - ее взгляд был обращен за пределы Дориата, в те дикие места, по которым пробирался Берен.

И однажды словно яркой молнией осветился ее мысленный взор, и она увидела.

Горстка смельчаков, стоящая подле Тол-ин-Гаурхота. Напротив них - одинокая фигура в черном. Безоружный против воинов. Мирный против дерзких захватчиков.

Но на этот раз обман его не удался. Верно, не было ныне злобы во взоре того, кто по трупам поверженных им эльдаров вошел в Минас Тирит и превратил его в Тол-ин-Гаурхот. Верно, не было ныне даже кинжала на поясе того, кто был неуязвим для эльфийского оружия, чьей волей вся округа была пронизана смертоносными чарами. Будучи безоружным сам, он поднял против Берена, Финрода и их спутников армию незримых бойцов.

И Финрод принял вызов, ответив на магию магией. И Сила чар, та, что издревле в Средиземье именовалась Песнью, схлестнулась с другой Силой, с другой Песнью.

Сила одного была Черной Тенью, окутавшей север и неумолимо простиравшейся на Белерианд, Воля и Власть вели ее. Сила другого была Радостью Мира, красотой, которую так легко разрушить и так трудно сохранить. И Финрод слабел. И защищая Красоту преходящую, воззвал он к Красоте нетленной, к Владыкам Валмара. И зов был услышан.

Зов был услышан, но остался без ответа.

Проклял некогда Мандос всех, кто последует за Феанором, и никому из Нэйтани Нолдор не желали более помогать Владыки Арды ни в неправом, ни в правом деле. И всего безнадежнее дожидаться их помощи было стремящемуся за Сильмарилом Финроду, ибо, добудь Фелагунд и Берен Алмаз, они принесли бы его в Нарготронд, где сыновья Феанора сумели бы завладеть наследием отца.

И в ненависти к Дому Феанора и всем, кто последовал за Отступником, Валары отказали в помощи Финроду и тем помогли Саурону.

И в тот час, когда Берен брошен был в подземелье Тол-ин-Гаурхота, Лучиэнь устремилась ему на помощь, как вырывается из клетки птица. Никогда еще заклятия и чары не давались ей так легко, как теперь, когда она усыпляла стражу, выбиралась из своей темницы, покидала родные места. Как путник, идущий к дальнему костру в ночи, не видит ничего вокруг, так и Лучиэнь не замечала ничего, спеша к томящемуся в темнице Берену.

Сила ее чар скрыла принцессу от синдаров, но не смогла скрыть от орков. И как ни осторожно пробиралась Лучиэнь по Талат Дирнен, но была замечена слугами Врага, и пришлось ей обороняться.

Чары принцессы Дориата были могущественны, и она повергала орков и варгов одного за другим - и всё же не уцелеть было тогда Лучиэни, если бы ни пришла вовремя помощь. Но два всадника на прекрасных эльфийских конях вдруг набросились на орков, а пес, что был с ними, без жалости расправлялся с варгами.

Скоро всё было кончено. Один из всадников - тот, чьи волосы были светлее, осанка величественнее, а взгляд жестче, - подошел к Лучиэни, обессилевшей от усталости и ужаса боя, и сказал:

- О арвен, госпожа, тебе не следовало одной отправляться в эти места. Скажи нам, кто ты, - и мы отвезем тебя к твоим родным.

- Я ушла от родных, - тихо ответила девушка. - Я не вернусь в Дориат. Я должна найти моего жениха.

- Ты из Дориата? - огонек на мгновение зажегся в глазах ее спасителя. - Кто же твой отец?

- Тингол.

- Так ты Лучиэнь?! - и когда она кивнула, ее спасители переглянулись - их лица сияли торжеством, но едва живая девушка этого не замечала.

- Тарвен, - вновь заговорил русоволосый, - вы не должны так подвергать свою жизнь опасности. Вам следует поехать с нами в Нарготронд....

- В Нарготронд?! - воскликнула Лучиэнь. - Да, конечно, я поеду с вами. Ведь в Нарготронд шел Берен. Вы что-нибудь знаете о нем?

- Увы, тарвен, мы знаем лишь, что он был там. Мы были в отъезде, когда он покинул пещеры вместе с Фелагундом. ....Но нам с вами, тарвен, не следует задерживаться в поле - вам нужен отдых и Нарготронд ждет вас.

Лучиэнь внимательно посмотрела на собеседника и спросила:

- Ошибусь ли я, если обращусь к тебе "таро"?

- Нет, госпожа. Я - Келегорм, принц Дома Феанора, в прошлом - владыка Аглона. Со мною мой брат Куруфин.

* * *

Сыновья Феанора привезли Лучиэнь в Нарготронд, окружив ее всей возможной заботой и проследив, чтобы никто из верных Финроду не узнал о ней, чтобы подле принцессы были только слуги сыновей Феанора, чтобы не могла они ни узнать о Берене, ни бежать к нему.

- Это удача, брат! Неслыханная удача! - говорил Келегорм, возбужденно расхаживая взад и вперед. - Дочь Тингола в наших руках! Одно наше слово - и вся армия Дориата в наших руках. Я заставлю Тингола слушаться меня - и все синдары, способные носить оружие, станут нашими бойцами. Мы соберем уцелевших нолдоров, мы поднимем армии синдаров - и тогда мы сокрушим Ангбанд!

- Как ты сумеешь сделать это?

- Я возьму в жены Лучиэнь - и Тингол не посмеет отказать зятю.

- Да, - со вздохом сказал Куруфин, - тебя достойна такая красавица-жена.

- Красавица? Дочь Тингола еще и красива? - недоумённо спросил Келегорм.

- Как, ты не увидел ее красоты? Она затмевает всех эльфийских женщин, как Исиль в полнолуние затмевает все звезды!

- Какие слова, - усмехнулся Келегорм. - Нет, брат, я не видел ее красоты, и мне нет дела, хороша ли собой дочь Тингола. Для меня нет в мире красоты и нет в жизни радости с тех пор, как погиб Келебринмайт. Мне нужно войско, чтобы отомстить за него, - и Лучиэнь принесет мне войско в приданое.

- Тарвен, довольны ли вы, как с вами обходятся здесь? - учтиво спросил Куруфин, входя к Лучиэни.

- Благодарю, вполне, - тихим голосом ответила она. - Всё, чего бы могла пожелать принцесса, появляется у меня раньше, чем я успеваю попросить. Я благодарна вам и вашему брату... - она замолчала, потом подняла глаза на Куруфина и тихо, но твердо сказала: - И всё же у меня есть к вам одна просьба.

- Тарвен, всё, что в наших силах...

- Я прошу вас - отпустите меня. Мой жених в беде, я должна поспешить к нему. Я была бы счастлива пользоваться вашим гостеприимством, но я не могу отдыхать здесь, когда нуждается в мой помощи тот, кто мне дороже всех на свете.

- Тарвен, не я распоряжаюсь здесь, а мой брат. Я передам ему ваши слова.

Куруфину было жаль Лучиэнь. Он был далек от того, чтобы осуждать брата, он понимал, что Келегорм прав, используя дочь Тингола в святом деле мести, - и всё же в глубине души ему было стыдно за их обман и обидно, что она, такая прекрасная, всего лишь орудие в руках Келегорма, который совершенно равнодушен к ней.

Безучастность Келегорма заметила и сама Лучиэнь. Прекрасная, как заря мира, она привыкла к тому, что все смотрят на нее с восторгом, что от ее лица не могут оторвать взор, - так смотрят на нее все, но не он, не этот царственный нолдор в синих траурных одеждах, чьи манеры безупречны, слова учтивы, но лицо каменно-непроницаемо. Когда он приходил к ней - сначала справиться, хорошо ли одна отдыхает, а потом убеждать, что никак ей нельзя покидать безопасный Нарготронд, а Берена они разыщут сами, - то Лучиэни казалось, что его слова произносит не он, настолько безучастен он был к тому, что говорит. Но самым странным и почти пугающим было то, что он ее словно не видел, - ничто не менялось в его взгляде, смотрел ли он на нее или мимо. Это странное сочетание участия и равнодушия заставляло Лучиэнь опасаться Келегорма.

Однако поделать она ничего не могла: клетка ее была золотой и - надежно запертой.

- Брат, тебе хорошо было бы послать ей подарки. Пусть она хоть немного привяжется к тебе. Пусть думает, что ты ее всё-таки любишь.

- Да, ты прав. Надо что-то подобрать ей... - Келегорм нахмурился, видно было, что ему совсем не хочется думать о нарядах и украшениях для Лучиэни.

Куруфин понимал настроение брата:

- Тебе делать подарки ей - только лишняя обуза, не так ли?

Келегорм кивнул.

- Тогда, может быть, я ей что-то поднесу от твоего имени?

- Я буду тебе благодарен, брат, - ответил Келегорм, но тут же осёкся и внимательно посмотрел на Куруфина. - Скажи мне честно: ты влюблен в нее? Если это так, то почему бы ей ни стать твоей женой?

Куруфин опустил голову, помолчал, потом поднял глаза и ответил:

- Нет. Нет, я не влюблен. Верно, она очень красива и смотреть на нее - радость. Но я не желаю ее себе в жены. Мне жаль ее, вот я и пытаюсь скрасить ей заточение.

- Куруфин, не обманывай себя и меня, пока еще можно что-то изменить.

- Я не обманываю. Зятем Тингола должен стать третий сын Феанора, а не пятый. Хорош из меня будет владыка Дориата, если четверо моих братьев смогут отменить любой мой приказ. Поверь мне, когда ты женишься на Лучиэни, я не пойду слагать песни об утраченной любви.

Братья посмотрели друг другу в глаза, и не было мысли, которую бы один утаил от другого.

Лучиэнь верила словам Келегорма, что отправлены отряды разыскать и спасти Берена. Спокойствие стало возвращаться к ней. А когда она получила подарки владыки Аглона, то совсем перестала страшиться его - ведь он повел себя так, как поступил бы любой мужчина на его месте.

Лучиэнь была слишком честна сама, чтобы верить в предательство других.

Ей не было известно ничего о пребывании Берена в Нарготронде; она не знала о планах Келегорма и о том, что синдары по приказу Тингола разыскивают ее, что слуги Келегорма встретили их и привели к господину, а тот отдал им письмо к Тинголу. Письмо гласило: "Твоя дочь в моих руках. Поторопись дать согласие на брак, ибо она всё равно станет моей женой".

Лучиэнь не знала, как Келегорм смеялся над ее отцом, вспоминая горделивый отказ Тингола помочь нолдорам: "Когда-то владыка Дориата говорил, что ни один нолдор не ступит на его земли, если только не будет на то воли Тингола. Теперь ему придется поспешить повелеть это! В дни первых рассветов Анара он оскорбил нас - но я не мстителен: я не отвечу оскорблением на оскорбление, я не растопчу ни его честь, ни честь его дочери. Если, конечно, Тингол поторопится".

Как некогда в Дориате, она вновь сидела неподвижно, устремляя мысленный взор к жениху. И снова не видела ничего, только чувствовала всё нарастающую угрозу. Но кому грозила беда - ей или Берену - она не могла понять.

Вдруг резко распахнулась дверь, и это заставило девушку вернуться из мира ее мыслей - она вздрогнула от неожиданности.

Вошел Келегорм. Ни любви, ни даже привычной почтительности не было на его лице - он вошел в ее комнату так, как входит хозяин в свои покои. Лучиэнь сжалась от страха. Сын Феанора посмотрел на нее холодным взглядом и сказал:

- Лучиэнь, ты будешь моей женой.

Она обомлела. Она не поверила. Она взглянула на него - и увидела владыку, для которого весь мир делится на врагов и исполнителей его воли, для которого нет личностей, а есть только средства. Лучиэнь не хотела верить, что и она для Келегорма - лишь фигура в игре.

Она упала перед ним на колени и воскликнула:

- Таро, пощади! Ведь ты знаешь, что я люблю другого!

Она заливалась слезами - но с равным успехом она могла бы пытаться растрогать камень.

Келегорм молча поднял ее, усадил в кресло. Ни тени жалости не было во взгляде нолдора.

- Ведь ты не любишь меня, я знаю, - говорила Лучиэнь, и голос ее прерывался от рыданий. - И ты знаешь, что мое сердце принадлежит Берену. Ужели возьмешь ты в жены ту, кто всю жизнь будет любить не тебя?

Он, не слыша ее рыданий, пошел к двери. На пороге он обернулся и сказал:

- Мне не нужна твоя любовь, дочь Тингола.

И тогда она всё поняла.

Она поняла, что он - владыка, лишенный владений, - жаждет заполучить новые; что он - полководец без войска - вожделеет не ее, а нетронутый Битвами Дориат. Она поняла, что, будь дочь Тингола безобразна, Келегорм всё равно бы взял ее в жены. Она поняла, что ей нет спасения.

Но спасение пришло. Ибо Владыка Оромэ отвратил свой взор от Келегорма, предавшего служение Охотнику, и волей Владыки пес-раукар Хуан отрёкся от Келегорма и поспешил помочь Лучиэни.

Он пришел к несчастной пленнице и предложил ей бегство.

Она ответила:

- Мне пообещали помощь - и предали. Как я могу кому-то верить теперь?

- Поверь мне, прекрасная Лучиэнь, - сказал Хуан. - Мне нет смысла предавать тебя. Согласие твоего отца уже получено. Либо ты бежишь со мною сегодня ночью, либо станешь женой Келегорма завтра днем.

Она побледнела, вновь услышав имя, ставшее ей ненавистным. Сомнения еще терзали ее:

- Ты - слуга Келегорма. Либо ты предаёшь меня, либо - своего господина.

- Я не слуга! - сверкнули глаза Хуана. - Раукары не служат эльдарам! Мой господин - Владыка Оромэ. Некогда Келегорм был Его слугой, и Владыка велел мне помочь Келегорму в Эндорэ. А сейчас мой долг - помочь тебе освободить Берена.

- Предательство одного порочит многих невинных, - сказала Лучиэнь. - Прости, что не поверила тебе сразу. Поспешим.

Никем не замеченные, они покинули Нарготронд, и Хуан помчался на север, неся Лучиэнь на спине. По дороге Хуан заклинал волей Оромэ всех, кто подвластен Владыке, не открывать Келегорму с Куруфином их пути. Так что когда сыновья Феанора бросились в погоню, то прежние помощники отвернулись от них.

* * *

Хуан стрелой летел в ночи, неся Лучиэнь на спине. От неистового бега пса-раукара у нее кружилась голова, встречный ветер бил ей в лицо и спутывал волосы. Хуан мчался по прямой, не выбирая удобной дороги; если им встречались реки - он просто перепрыгивал их. Была середина ночи, когда сорок лиг от Нарготронда до Теснины Сириона остались позади. Перед Лучиэнью и Хуаном был остров Тол Сирион, а на нем клыками Смерти чернел замок, давший новое имя острову - Тол-ин-Гаурхот. Некогда Финрод и Ородрет выстроили эту крепость и назвали ее Минас Тирит; теперь там властвовал Саурон, а Финрод умирал в темнице.

Крепость казалась безжизненной - ибо населяли ее теперь призраки и варги, а от них нет шума. Неестественная тишина повисла над Тол-ин-Гаурхотом, даже вода Сириона не плескалась, а в черной тени замка казалась застывшей черной лавой.

Твердыне Саурона не нужна была стража, ибо сеть смертоносных чар душила каждого, кто приближался к ней.

Лучиэнь собрала всё свое могущество, данное ей матерью, всю силу своей любви - и медленно, словно она пробиралась через густой лес, пошла к мосту, что соединял Тол-ин-Гаурхот с берегом. В ее сердце не было страха.

И вдруг ей показалось, что день сменил ночь, что воздух разрывается от рева боевых рогов и криков воинов. Это Ородрет, младший брат Финрода, оборонял Минас Тирит от войск Врага.

Эльдар поражал орка, и орк - эльдара. Волкодлак успевал загрызть нескольких, прежде чем в него вонзался десяток посеребренных эльфийских стрел. Трупы падали с моста в реку, грозя запрудить могучий Сирион.

И вдруг вражье войско всё как один обратилось в бегство. Защитники Минас Тирита возликовали. Они поспешили добить отступающего врага. Впереди отряда мчался Ородрет. Лучи Анара золотили его доспехи.

Эльдары почти настигли отступающих, но... встал конь под Ородретом, захрапели, остановились, попятились кони других бойцов. Ужас закрался в сердца нолдоров. Их взгляд останавливался. Их руки роняли оружие. Их тело начинало коченеть.

Ородрет первым понял, что произошло. На магию он ответил магией, на Силу - Силой, на волю - волей, на Песню - Песней, на смертный страх - гордой любовью к свободе. Но Повелитель Призраков был сильнее. Ородрет велел отступать - велел всем, кто еще был в состоянии двигаться. Сам владыка Минас Тирита сдерживал смертоносную Силу, доколь мог. Когда же он без сознания упал на шею своему скакуну, то тот в страхе помчался вместе с последними из отступивших и тем спас жизнь своему седоку.

Боль и ужас ледяными иглами пронизывали сердца тех, кого не смог защитить своей магией Ородрет. Нолдоры без стона падали на землю и умирали без единой раны на теле.

И когда Смерть завладела Минас Тиритом, появился Он. Ни меча, ни кинжала не было на его поясе. Он не торжествовал победу - Он лишь выполнял волю Властелина.

Весь мост и двор замка был завален телами эльдаров, надеявшихся спастись, но остановленных Его магией. Словно по мощеной дороге, прошел Он по трупам, а следом за Ним незримым роем вошли Его слуги. Усмехнувшись, Он сказал: "Здесь много мертвечины. Отдайте ее моим собачкам". И волкодлаки с жадностью набросились на мертвые тела.

Лучиэни казалось, что на стоит в центре этого страшного пира. Вот мертвый нолдор - его тело остыло, в глазах - боль, и на него набрасывается волкодлак, брызжа слюной из огненно-кровавой пасти. Хруст челюстей, чудовищный звук разрываемых тел, запах еще теплой крови... Лучиэни сделалось дурно - голова ее кружилась, в глазах темнело, ноги подкашивались - она вот-вот упадет, и тогда волкодлаки набросятся и на нее, и выпьют ее кровь, и пожрут ее тело так же, как пожирают они тела нолдоров!..

Но девушка собирает остатки сил и мысленно восклицает: "Нет! Этого побоища нет здесь - это только призраки! Всё происходило здесь несколько лет назад!" И чары рассеиваются.

Лучиэнь стоит одна. Снова ночь - взошедший молодой месяц освещает стены замка, серебром блестит в речной воде. Снова тихо - только ветерок колышет травы и поют струи Сириона.

Так в первый раз схлестнулись Песнь Саурона и Песнь Лучиэни. Девушка беспрепятственно взошла на мост.

Только что одержанная победа не утомила ее, а напротив - придала сил. И исполненная могущества, дочь Мелиан воззвала в мыслях: "Берен! Здесь ли ты?" - и услышала ответ.

Но и Саурон явственно слышал ее. Впервые встретил он противника, столь же искусного в Песнях, как и сам Повелитель призраков. И он выслал могучие силы против раукара и дочери майэ.

Словно щитом, заслонялась девушка Силой, Песней своей поражая призраков смерти. И хоть ужас иногда отражался в ее глазах, но каменно-бесстрашным было сердце, и не ослабевала Песня, и гибли слуги Саурона.

Несколько волкодлаков вместе набросились на Хуана - но к тому времени, когда Лучиэнь справилась со своими противниками, Хуан сбросил последнего оборотня в Сирион.

Так второй раз превзошла Песнь Лучиэни Песнь Саурона. Они прошли почти весь мост.

С боков и лап Хуана капала кровь. Лучиэнь боролась с усталостью.

Они подошли к воротам, и девушка воскликнула:

- Гортхаур! Отдай мне то в этой крепости, что мое по праву!

И она услышала:

- По праву от меня получают только смерть! - и в тот же миг громадный черный волк предстал перед ними.

От неожиданности Хуан метнулся в сторону. Лучиэнь собрала последние силы и, словно кинжалом, ударила ими по морде волка. Он взвыл - и в этот миг в его шею зубами впился Хуан.

Воля Охотника придавала силы раукару - злоба и магия Саурона были бессильны перед ним. Повелитель призраков не мог освободиться от хватки Хуана иначе, как став призраком сам.

И лишившись тела, Саурон покинул Тол-ин-Гаурхот, и слуги его со стенанием устремились вслед за господином.

Так третий раз одолела Песнь Лучиэни Песнь Саурона. Захватчик был изгнан, и чары его рухнули.

Край Анара медленно поднимался над горизонтом.

* * *

Лучи солнца коснулись неподвижно лежащей на мосту Лучиэни и истекающего кровью Хуана. В телах обоих едва теплилась жизнь - но благотворящий свет Анара разжигал эту искру всё сильнее. И вот Хуан пошевелился, раны его затягивались, у него хватило сил встать, подойти к Лучиэни. Пес ласково лизнул ее в лицо - она открыла глаза и улыбнулась, удивляясь тому, что осталась жива после этой ночи.

Мимо них с радостными кликами спешили на свободу узники Тол-ин-Гаурхота - с изгнанием Саурона рухнули злые чары и растворились двери темниц. Счастьем сияли глаза атани и эльдаров, они спешили приветствовать тех могучих витязей, что сумели избавить их от заточения у Саурона, - и пробегали мимо бледной и усталой эльфийской девушки, которая сидела на земле, прислонившись спиной к огромному псу. Ее посчитали такой же недавней пленницей, как и они сами, а Лучиэнь была слишком слаба, чтобы сказать им хоть слово, да она и не хотела требовать заслуженной славы. Она молча смотрела на них, надеясь увидеть любимого, - но его среди них не было.

Вышли последние узники, опустел мост, но Берен не появился. И тогда Лучиэнь забыла об усталости и встала - слабая девушка, чье единственное оружие было Любовь, и сила Любви делала Лучиэнь могучей, как войско, несокрушимой, как скала, и величественной, как Царица Мира. Не дрогнув сердцем, вошла она в крепость, где еще явственно ощущались следы злых чар Саурона, - и там, где проходила Лучиэнь, это колдовство рассыпалось, как зола в руках. Так, шаг за шагом очищая крепость, искала она Берена и звала его - но он не слышал ее голоса, ибо успел Саурон наложить сильнейшие заклятия на его темницу, когда узнал, ради кого бросила ему вызов дочь Мелиан.

Лучиэнь обошла многие подземелья - и вдруг почувствовала средоточие губительной магии. Словно клинком из эльфийского серебрина, рассекала она своей Силой паутину колдовства - и сияющая, как белый факел, вошла в темницу, где над мертвым Фелагундом скорбел Берен.

Он зажмурился, увидев ее, - ослепительно сверкавшую Силой в темноте подземелья. Он не сразу поверил, что она - не видение. А потом они бросились друг к другу - и разрыдались от тягости испытаний, выпавших на их долю, и от счастья, что снова вместе. От пережитой боли и обретенной радости они едва ни лишились чувств.

Хуан вынес на спине тело мертвого Финрода, и Берен и Лучиэнь похоронили владыку Нарготронда на высоком берегу Сириона, подле Минас Тирита, некогда им возведенного. Любящие исполнили свой долг перед мертвым королем, но не много слез пролили они на его могиле, ибо счастье обретения друг друга переполняло их души.

И они забыли обо всём, кроме своей любви, и ушли рука об руку на юг, ибо не в силах были они, переполненные счастьем, идти на север, в страну мрака и смерти. А Хуан, видя, что идут они не в Ангбанд, а в те места, где опасность им не грозит, должен был оставить их и вернуться к Келегорму.

Он спокойно шел по Нарготронду, и слуги сыновей Феанора смотрели на него с изумлением и ужасом: как он осмелился вновь показаться на глаза хозяину? - они забыли, что Келегорм вовсе не хозяин Хуану.

Он вошел. Келегорм оторвался от книги, которую читал, спокойно поглядел на раукара и голосом, в котором не было ни гнева, ни боли, ни сожаления, произнес:

- Ты вернулся.

Хуан кивнул. Келегорм опустил голову - видно было, что боль стольких поражений вновь терзает его. И он воскликнул, взывая к состраданию былого товарища:

- Почему, почему ты помог ей бежать?!

Взгляд Хуана отвечал: "То была воля Господина".

Келегорму едва верилось в это:

- Ужели воля Валатаро Оромэ вырвала ее у меня?

Хуан кивнул.

Сын Феанора побледнел. Известие о гневе Оромэ было таким неожиданным - и таким страшным.

- Чем же я прогневил Владыку? О Хуан, чем?! - он в отчаянье упал перед псом-раукаром на колени, сжимая его голову руками и с мольбою глядя в глаза.

Но во взгляде Хуана он читал лишь жалость. Помыслы Валы Оромэ не были известны раукару.

* * *

Поражение привело Саурона в ярость. Желание мести переполняло его. Он должен был уничтожить Берена и Лучиэнь любой ценой - не потому, что боялся гнева Властелина Ангбанда за потерю Минас Тирита, а просто был обязан рассчитаться. Но насылать орков, призраков и варгов на оскорбителей - бесполезно: магия Лучиэни одолеет их (к тому же, Саурон думал, что Хуан по-прежнему с любящими). И потому он решил погубить их руками эльдаров.

А изо всех эльдаров более всего желали гибели Берену прежние правители Аглона.

План Саурона был прост: нолдоры в своей ярости не щадят ни правого, ни виноватого; а что сильнее разъярит сейчас сыновей Феанора, как ни новое изгнание по обвинению, где правда переходит в ложь? - изгнание из Нарготронда.

Вскоре после возвращения Хуана в Нарготронд пришли узники Тол-ин-Гаурхота, и говорили с Ородретом, и постепенно правда открывалась им. Жители Нарготронда узнали о кончине Финрода, а узники Тол-ин-Гаурхота - о подвиге Лучиэни.

И в один голос обвинили в гибели Фелагунда сыновей Феанора, говоря, что те из трусости не посмели пойти против Саурона, а у девушки достал сил сразиться с ним и победить; но еще чаще обвиняли сыновей Феанора не в страхе, а в предательстве - нарготрондцы твердили, что Келегорм и Куруфин дважды предали Фелагунда - заставив его отправиться с Береном и не спася из темницы. Голос Саурона нашептывал эльдарам эти лживые слова - ведь не предавали Финрода сыновья Феанора, ибо он по собственной воле ушел с Береном, и не знали они о том, что он заточен в Тол-ин-Гаурхоте. И еще менее справедливы были обвинения в трусости. И никто не ведал подлинной вины Келегорма и Куруфина - беспощадно-жестокий обман Лучиэни.

Гнев нарастал. Нарготрондцы словно забыли, что Финрод погиб в темнице Саурона - они прямо называли Келегорма и Куруфина убийцами Фелагунда, требуя суда и расправы над ними. Они послали к сыновьям Феанора слуг с требованием явиться.

Когда Келегорм и Куруфин услышали приказ немедленно придти, то Куруфин вспыхнул яростью от такого оскорбления, а Келегорм презрительно рассмеялся:

- Простые нолдоры и Ородрет, сын младшего брата нашего отца, мнят себя в праве нам приказывать? Что ж, я готов потешить их гордость.

- Мы явимся, - ответил он посланцу.

И когда они пришли, то увидели разъяренную толпу, готовую растерзать их на месте, услышали обвинения в тяжком предательстве.

Глаза Куруфина налились кровью от чудовищности наносимого им оскорбления, страшного вдвойне: ведь судить их осмеливались те, кто был по роду и знатности ниже их, и обвиняли ложно. Куруфин пылал от гнева; и если бы кто-нибудь вздумал обнажить против него меч, сын Феанора не задумываясь убил бы его.

Келегорм, напротив, был невозмутим, даже чересчур. Он стоял неподвижно, бледный и казавшийся еще бледнее из-за своих синих одежд, его губы были сжаты, а глаза - полуприкрыты. Безумию толпы он мог противопоставить только свое отчаянное спокойствие.

И если бы им дали возможность оправдаться, то Куруфин стал бы доказывать их невиновность, а Келегорм не проронил бы ни слова в защиту - как некогда их отец в Кругу Судеб: Келегорм, как и Феанор, считал обвинителей недостойными того, чтобы унижаться перед ними, оправдываясь. Лучше принять кару без вины, но не поступиться собственной гордостью.

Ородрет поднял руку - и шум утих. Сын Финарфина спросил сыновей Феанора:

- Что вы ответите на обвинение?

Куруфин рванулся вперед, но Келегорм сжал его руку и, глядя Ородрету в глаза, спросил сам:

- Разве наш ответ для вас что-нибудь значит? Разве вы услышите его?

"Они признали вину! - загудела толпа. - Смерть им!"

Ярость Куруфина уступила место растерянности и изумлению: неужели они сейчас погибнут, и убийцами их будут не слуги врага, а нолдоры? Он посмотрел на брата - Келегорм был по-прежнему спокоен, будто ничего и не происходило. Куруфин не знал, что безучастность брата была маской: он считал нарготрондцев настолько ниже себя, что недостойно обнаруживать перед ними какие-либо чувства.

Снова заговорил Ородрет:

- Совершенное вами предательство заслуживает смерти. Но мы не убьем вас, ибо не хотим носить имя братоубийц, которое отныне будет сопровождать вас, ибо вы - виновники смерти моего брата и нашего государя. Вам нет места в Нарготронде. До захода солнца вы должны покинуть его.

Келегорм и Куруфин ушли, не сказав ни слова.

Своих слуг они отправили вдоль Андрама к Амон Эреб, где прежде был их лагерь, а сами, сопровождаемые только Хуаном, решили обогнуть Дориат с севера, чтобы в схватках с чудовищами Нан Дунгорфеба излить ярость и бешенство, в которое повергло их оскорбление. Они скакали напрямик, не разбирая дороги, и гнев их сулил смерть каждому, кто встретится им на пути.

Они скакали, не отдавая себе отчета в том, куда спешат, и не зная, что их направляет воля Саурона, который смеялся над ослепшими от ярости нолдорами и предвкушал скорое свершение мести.

Они миновали Талат Дирнен, въехали в Брефиль - и на одной из полян внезапно увидели Берена и Лучиэнь.

Они увидели виновников их изгнания, и в безумной ярости они были готовы назвать любящих виновниками всех своих бед. И прежде чем те заметили нолдоров, быстрее, чем молния прорезает небо, пронеслась в мозгу Келегорма мысль: "Лучиэнь должна принадлежать мне! Ты не отнимешь у меня то, что мое по праву!" - и он пустил стрелу в Берена. Стрелы одного из лучших учеников Оромэ не знали промаха, и Берен неминуемо погиб бы, если бы Хуан ни залаял, предупреждая его об опасности, - сын Барахира внезапно обернулся, и стрела пронеслась мимо.

Лучиэнь, увидев сыновей Феанора, сжалась в страхе - ибо разъяренный Келегорм внушал ей больший ужас, чем когда-либо прежде. Берен же, поняв, что перед ним оскорбитель его невесты, с мечом в руке поспешил навстречу Келегорму, забыв про Куруфина. Но еще не нанес он сыну Феанора и одного удара, как крик Лучиэни заставил его обернуться, и Берен увидел, что Куруфин втащил ее на своего коня - и поскакал прочь.

Но не успел Берен ужаснуться произошедшему, не успели сыновья Феанора обрадоваться удаче, как всё неожиданно изменилось. Коню Куруфина путь вдруг преградил Хуан, и зарычал, и рычанием испугал коня, так что тот встал на дыбы и сбросил Лучиэнь вместе с держащим ее Куруфином. Келегорм, будучи не в силах поверить, что Хуан на его глазах отрёкся от него, замер, забыв про Берена. А Берен, едва услышав крик Лучиэни, поспешил ей на помощь и набросился на Куруфина, который сразу же после падения вскочил на ноги. Но Куруфин не успел еще обнажить оружие - и Берен тоже отбросил меч. Они схватились врукопашную.

Келегорм поторопился помочь брату расправиться с ненавистным человеком, замахнулся копьем, но не решился метнуть его, опасаясь задеть Куруфина. Он хотел подскакать ближе, чтобы ударить наверняка - но тут перед ним вдруг встал грозный Хуан. Взгляд раукара говорил ясно: "Я не хочу убивать тебя, но сделаю это, если ты вздумаешь напасть на Берена!" И Келегорм остановился. Взгляд ясных глаз Хуана на коротко время заставил его отрешиться от того безумия, в которое повергло его изгнание и которое разжигалось силою чар Саурона, и, в ужасе осознав происходящее, спросил он себя: "Что мы делаем?! Против кого пошли?!".

В это время борющиеся Куруфин и Берен упали на землю, душа друг друга. И вдруг Куруфин увидел перед собой оскаленную пасть и гневные глаза Хуана, взгляд которого говорил: "Отпусти Берена, иначе я убью тебя!". Куруфин разжал руки.

Берен поднялся с земли и огляделся: сыновья Феанора были неподвижны, Лучиэнь держала за узду коня Куруфина, Хуан грозно сверкал очами. В наступившей тишине трудно было поверить, насколько жаркой была схватка несколько мгновений назад. Берен, тяжело дыша, пошел к коню, но Хуан рычанием заставил его вернуться и показал кинжал Ангрист, висевший на поясе Куруфина. Берен понял, что должен взять кинжал. Куруфин под взглядом Хуана не пошевелился, когда Берен снимал Агнрист с его пояса.

Не нарушая молчания, Берен сел на коня Куруфина, усадил Лучиэнь впереди себя, и они поспешили прочь. Хуан бежал рядом с ними.

Но стоило раукару отвести взгляд от сыновей Феанора, как прежнее безумие овладело ими. Куруфин подобрал с земли свой лук: "Этот человек не посмеет смеяться над нашим бессилием!" - и выстрелил Берену в спину. Хуан поймал стрелу на лету - и гневно обернулся к Куруфину. "Брось лук!" - поспешил приказать брату Келегорм. Когда Куруфин повиновался, Хуан побежал вдогонку Берену и Лучиэни.

Келегорм холодно усмехался: "Раукар властен приказывать эльдарам, но он не осмелится противиться имени Высшего". С той же беспощадной улыбкой он достал лук, прицелился в Лучиэнь; "Ты не достанешься никому! Именем Илуватара посылаю я эту стрелу!" - и спустил тетиву. И Хуан был бессилен перед этим именем.

Но не имеет такой власти имя Илуватара над людьми, ибо сплелись в них Песнь Илуватара и Песнь Мелькора, и оттого свободна воля людей и спадают с них многие заклятия. И Берен успел закрыть собой Лучиэнь. И стрела Келегорма вонзилась в него.

Хуан в бешенстве помчался на Келегорма, готовый растерзать его. Сын Феанора соскочил с коня, встал перед псом, без страха глядя в его налитые кровью глаза. От этого взгляда Хуан остановился.

- Убей меня, - сказал Келегорм. - Ты обещал это сделать - так сделай же. Если даже имя Илуватара не помогло мне - значит, удача совсем отвернулась от меня. Что же ты медлишь, Хуан? Ведь Владыка гневается на меня, а ты вершишь его волю. Так убей, Хуан.

Пес яростно зарычал, замотал головой. Сын Феанора стоял перед ним неподвижно, готовый принять смерть.

- Убей меня, Хуан. Убей, потому что, пока я жив, я буду преследовать Лучиэнь и сделаю всё, чтобы убить Берена. Клятва требует от меня смерти этого человека, а дочь Тингола мне нужна, чтобы я смог свершить Месть. Если ты отныне служишь им - то я твой враг, Хуан. Не следует оставлять в живых врага.

"Многие столетья была крепка наша дружба, Рамафинвэ, - отвечал раукар. - Я не могу убить друга".

- Я стал врагом тебе. Ты убьешь врага.

"Опомнись! - Хуан подошел к нему совсем близко и с мольбой поглядел в глаза. - Воля Владыки защищает их. Ужели пойдешь ты против Владыки?"

- Многие столетия я верно служил Охотнику. Он презрел мою службу; он даже не удостоил меня объяснением, в чем моя вина перед ним. Владыка Оромэ - больше не господин мне, я отрёкся от него так же, как он отрекся от меня. Хуан, ты - вассал Оромэ, твой долг - убить меня.

"Я знаю, что это мой долг, - Хуан опять зарычал в ярости. - Но я не могу!!"

- Тогда ты можешь быть уверен, что я убью Берена.

"Ты не убьешь Берена и не завладеешь Лучиэнью. Я не дам тебе этого сделать. Владыка не даст тебе этого сделать. Уже сейчас они недостижимы для тебя: конь унес их далеко, а след их ты не найдешь".

При этих словах глаза Келегорма блеснули яростью. Хуан продолжал:

"Мы были товарищами, вождь нолдоров. Во многих схватках мы проливали кровь, защищая друг друга. Мы не вступим в бой даже теперь. Ты называешь себя моим врагом - но у тебя не достанет сил убить меня так же, как и у меня нет сил убить тебя".

- Да, - сказал сын Феанора, - хоть ты и стоишь на моем пути, но я никогда не нанесу тебе раны.

"Тогда простимся, Келегорм. Меня зовет путь служения, тебя влечет путь безумия".

- Меня ведет путь Мести, - возразил вождь нолдоров.

"Я молю Владыку, чтобы безумие покинуло тебя. И еще - чтобы наши пути впредь не пересекались".

- Если бы мог я теперь молить Оромэ, то молил бы о том же.

"Простим друг другу, Келегорм".

- Простим, Хуан, - нолдор опустился на колени, обнял пса за шею, прижал к себе. Хуан лизнул его в лицо, печально посмотрел на него, потом повернулся и поспешил прочь.

Келегорм глядел ему вслед и шептал:

- Прощай, друг мой, оставшийся верным и в предательстве...

* * *

Никогда - ни прежде, ни потом - не была Лучиэнь в таком страхе, как теперь, когда она торопила коня прочь от сыновей Феанора, ибо слуги Врага были для нее сейчас менее опасны, чем эти двое. Она страшилась за свою свободу, но еще больше - за жизнь Берена, ибо знала, что вожди нолдоров убьют его, если настигнут. Лучиэнь бледнела при мысли о ране Берена, которую еще не успели перевязать, - надо было как можно скорее скрыться в спасительном лесу. И девушка торопила коня - тот мчался так быстро, как только мог.

Берен всеми силами пытался не потерять сознание. Кровь лилась из его раны, страшная боль разрывала тело - но он лишь стискивал зубы и рука его невольно сжимала плечо Лучиэни. Когда она оборачивала к нему свое бледное, взволнованное лицо, то он силился улыбнуться ей - если и не сведенным судорогой ртом, то хотя бы глазами.

Вдруг они услышали, что за ними кто-то мчится. "Погоня!" - воскликнула Лучиэнь. "Нет, - сказал Берен. - Это не всадник". И тут из зарослей выбежал Хуан.

Пес остановился, тяжело дыша, тем самым показывая беглецам, что торопиться больше не нужно - они в безопасности.

Берен без сил рухнул с коня. Лучиэнь вынула стрелу, перевязала рану - Берен забылся от боли, а девушка шептала над ним заклятия, чтобы рана заживала быстрее. Потом усталость сморила и ее. Хуан охранял спящих.

Когда Лучиэнь проснулась, была еще ночь. Высоко в небе сияли звезды, тихо перешептывались листья на деревьях, белые ночные цветы покачивали своими тяжелыми головками. Тишина и покой... И трудно поверить, что в этом величественно-прекрасном мире идет война, и гибнут эльдары и атани, что самим любящим недавно грозила смерть.

Девушка посмотрела на Берена - он спокойно спал, и дыхание его было глубоким и ровным, и хоть бледным оставалось его лицо, но видно было, что заклятия подействовали и силы возвращаются к сыну Барахира. Лучиэнь вздохнула с облегчением.

Хуан подошел к ней, ласково посмотрел в глаза. Она улыбнулась в ответ.

Раукару и дочери майэ не нужны были слова, чтобы разговаривать. Их беседа была безмолвной - ведь они боялись разбудить Берена.

"Теперь всё хорошо. Тебе не о чем волноваться".

"Теперь... Хуан, мне страшно вспомнить о том, что было. Саурон с его призраками и варгами внушал мне меньше ужаса, чем Келегорм".

"Так больно слышать это! Келегорм всю жизнь боролся со слугами Моргота, а теперь стал врагом тех, кто идет против Врага!"

"Отчего это произошло, Хуан? За что Келегорм хотел убить нас с Береном?"

"Клятва... Клятва и Проклятие Мандоса ослепляют нолдоров. Во тьме пролегает их Путь, и погас светоч, что освещал им дорогу некогда. Оттого легко им сбиться с истинного пути. Но можно ли винить их за это?"

"Ты оправдываешь сыновей Феанора? Но ведь они - хуже слуг Врага; у тех, по крайней мере, есть причина нападать на нас, а эти - идут против своих. Они достойны только ненависти и презрения!"

"Нет, Лучиэнь. Не ненависти. Не презрения. Жалости они достойны. Сейчас ты мне не веришь, но когда-нибудь поймешь, что я прав".

... И между деревьев мерещился силуэт всадника, и серебром отливали копыта его коня - словно четыре звездочки, спустившиеся с небес в высокие травы; за спиною всадника висел мерцавший позолотой рог, который, казалось, негромко звучал от порывов ночного ветра - и на эту неслышную песнь собирались все звери, и не боялись они Охотника. И почудилось Лучиэни, что на нее обращен взгляд его глаз - бездонно-глубоких и внимательно-грустных, взгляд, который лучился добротой, но мог и застыть в суровости. И душой она услышала голос Валы Оромэ:

О Лучиэнь, есть в мире этом силы,
Перед которыми любая мощь слаба.
Обеими ты, дева, обладаешь,
Обеими в Пути вооружись.
Одна - Любовь. Как Негасимый Пламень,
Всё в мире созидает эта сила,
Когда она чиста в горячем сердце;
Как Эанар, способна всё разрушить
Любовь, когда неистинна она.
Другая сила, дева, - Милосердье:
Кто пощадил - пощажен будет сам,
И кто простил - тому вина простится.
Будь милосердна ты - и в скорбный час
Внезапно милосердие обрящешь.
Люби всем сердцем, всей душой люби -
Надежнее тебе щита не будет.
Как трепетный огонь, ты пронесешь
Любовь в душе сквозь все теснины мрака
И выйдешь там, где ждет вас светлый мир.

И словно серебряный ветер пронесся над поляной, и согнулись травы под копытами незримого коня... И словно прощальный луч, осветила душу Лучиэни улыбка Владыки, который отныне не имел права помочь ей и вручал девушку ее собственной судьбе.

* * *

Они шли на Север - в теснину Мрака - и верили словами Валы Оромэ, что за ней откроется путь в светлый мир. В их сердце горела любовь, и пылала она так ярко, что не проникал в их души ужас, наполнявший владения Моргота. И словно не замечали они, что шаг за шагом приближаются к Царству Смерти, ибо сияли их глаза, и любовь была им щитом. И видели они друг друга не в тех жутких обличьях, под которыми скрывались, но в облике истинном - и прекраснее истинного, ибо великая сила любви, которой были они движимы, делала их совершеннее всех населяющих Арду.

И придя к вратам Тангородрима, не дрогнули они, ни единая крупица страха не проникла в их сердце, ибо Любовь была им щитом. И говорят, что если бы хоть на миг испугались они, то смог бы повергнуть их Кархарот.

Но для их любви не было препятствий - и бессильно склонился Кархарот перед Лучиэнью, и распахнулись врата Ангбанда, и никто из слуг Врага не осмелился приблизиться к этим двоим, ибо Любовь была им щитом.

И вступили они в огромный тронный зал, и не было в Арде чертогов более великолепных и более грозных, чем покои Восставшего Валы. Вся судьба его - от древнего величия через отрицание и ненависть к единственному последнему желанию - сеять повсюду смерть - вся судьба Валы Мелькора- Моргота запечатлелась в убранстве его тронного зала. Сначала поражал он своим черным великолепием, и отблески черного золота, словно искры Эанар, освещали его, и сила его внушала благоговейный трепет, какой внушает черная звездная ночь. Но стоило любящим вглядеться, как мерк блеск золота и с ним меркла блистательная чернота, сменяясь чернотой грозовых туч, и воздух казался душным, как перед бурей, и буря эта была не освежающей весенней грозой, но гибельным ураганом, оставляющим после себя лишь разрушения и смерть. И смрад смерти всё сильнее чувствовался в огромном чертоге, и тронный зал казался тюремной камерой, решетки которой проржавели от крови, и которая навеки пропиталась приторно-тошнотворным запахом тления; и то, что некогда казалось искрами Эанар, превращалось в красные глазки крыс, поджидающих нового узника - свою беспомощную добычу.

Сила того, кто восседал на троне, давила на плечи любящих, словно огромные камни. Взгляд его глаз - когда-то скорбный и грозный, а теперь кровожадный - грозил подчинить себе их волю.

Но Любовь была им щитом.

Он знал, кто они. Он знал, зачем они пришли. Он знал, что никто не поможет им. Но Он не мог с ними совладать.

И Лучиэнь, облеченная сиянием своей Любви и своей силы, запела перед ним Песнь, и Моргот против воли внимал ей, и покидали его силы, и опускалась голова его.

И пела Лучиэнь:

Велика твоя мощь, Владыка.
Высокими горами окружил ты свои чертоги,
Могучие слуги охраняют пути к ним,
Славнейшими из витязей по праву называются служащие Тебе,
Любой Твой приказ готовы исполнить они,
				как веление собственного сердца,
Могучим ураганом проносятся они по землям,
Если Ты пошлешь их в бой.
Ты славен и велик, о Владыка,
Но из костей и праха трон Твой,
Солоно вино, которое Ты пьешь, ибо у него вкус слез и крови,
Не ведомы Тебе тишина и покой,
Ибо даже сквозь стены гор доносятся до тебя проклятия.
Не ведома Тебе радость, ибо даришь ты миру только боль.
Дворец превращен Тобой в темницу,
И сам ты в ней - словно узник,
			согнутый под тяжестью преступлений.
Отчего клонится голова Твоя?
Отчего тяжела ей корона?
Не в короне ли прячешь ты, тать, награбленное?
Некогда восставал Ты в Любви, но теперь
				ненависть согнула Твои плечи.
Некогда желал ты Средиземью добра,
А теперь Ты - лишь вор, похитивший благой Свет.
Некогда Ты был велик в своем Бунте,
Теперь слова проклятий отняли у тебя силу.
Ныне - рушу я сеть Твоих чар
И узрю Свет Сильмарилов!

И свершилось чудо - спали чары Моргота с Алмазов Феанора, и вспыхнули они, и Свет их ослепил Властелина Ангбанда - и рухнул он, и скатилась Черная Корона с его головы.

Сияли Сильмарили, словно никогда сила Черной Корны не затмевала их Свет. Счастье переполняло сердца любящих при виде этого сияния.

Один Сильмарил лучился серебряно-золотым светом, и был он не так ярок, как два других. Глядя на него, улыбались Берен и Лучиэнь, как улыбаются, глядя на ребенка.

Другой Сильмарил полыхал золотом, и нестерпимо глазам было смотреть на него. Могучей силой он был наполнен, но слишком велика была эта сила, чтобы осмелились любящие принять ее.

Центральный Сильмарил сиял серебром, и радостно становилось на душе от этого света, и хотелось свершить много добрых и славных дел для мира, вершить их, не зная усталости, ибо трудиться для мира - радость.

"Этот", - промолвил Берен.

"Этот", - ответила Лучиэнь.

И тогда Берен взял Ангрист, и вонзил его в Черную Корону, и принялся вырезать из нее Второй Сильмарил.

В тот миг, когда коснулся Ангрист Короны, тяжко застонал Моргот, словно ему самому нанесли рану, ибо свою силу вложил он в Корону. И словно эхо, разнесся этот стон по Ангбанду - это боль, как предвестие гибели, охватила всех слуг Врага.

В тот миг, когда коснулся Ангрист Сильмарила, тяжко застонал Карантир, сотворивший некогда вместе с Тэльхаром этот кинжал. Ибо новой петлей теперь стягивала Клятва волю и разум сыновей Феанора, обязывая их мстить Берену как похитителю Алмаза их отца.

И вырезал Берен Сильмарил, взял его в руку - и Благой Свет наполнил его тело новой силой, прежде не ведомой ему.

И сказал сын Барахира:

- Ужели, освободив один Алмаз, оставим мы два других томиться в плену?

Лучиэнь отвечала ему:

- Посмотри, как почернел Ангрист. Края его словно оплавлены. Ему едва достало силы освободить один Сильмарил.

Но Берен возразил ей:

- Я не посмею уйти отсюда, не попытавшись.

И он вновь вонзил Ангрист в Черную Корону.

Но заклятие Лучиэни уже теряло силу, и былая мощь вновь возвращалась к Короне. И Ангрист сломался. И медленно открыл глаза Моргот.

И взгляд этих глаз, беспощадный, словно взор самой Смерти, был так ужасен по сравнению с тем дивным Светом, которому так радовались любящие, что Берен и Лучиэнь испугались. И мгновенного их страха было достаточно, чтобы очнулись все слуги Врага. Берен и Лучиэнь пустились бежать - но у врат Тангородрима их ждал Кархарот.

Словно раскаленные уголья, полыхали его глаза, огненно-красная пасть казалась оскалом всепожирающей Смерти. При взгляде на него Лучиэнь, истомленная поединком с Морготом, лишилась последних сил и не могла уже поразить Кархарота магией. Теряя сознание от усталости и страха, Лучиэнь прижалась к стене, едва ли осознавая, что сейчас их с Береном настигнет смерть.

Берен, напротив, мгновенно понял, что пришло время действовать не магией, но силой. Он обнажил против Кархарота меч - но в это время услышал, как нарастает гул в Ангбанде, а это значит, что, промедли любящие хоть немного, и слуги Врага нападут на них сзади. И в сознании Берена молнией пронеслась мысль: единственное оружие, которым он сможет повергнуть Кархарота с одного удара - это Сильмарил.

Сын Барахира не знал, что мысль эта внушена ему заклятием, которое наложил Моргот на Алмазы Феанора: буде вырвут их у Моргота, то любой обладатель Сильмарила немедленно лишится его.

Воля Берена уже не принадлежала ему. Надеясь спасти Лучиэнь, он ударил Сильмарилом по оскаленной пасти Волка - тот зарычал от боли и ярости так, что содрогнулись горы и в ужасе застыли все слуги Врага. И обезумевший от гнева Кархарот откусил Берену кисть правой руки, в которой тот держал Алмаз, - и сильнейшая боль огнем ожгла всё тело Волка Моргота. Он зарычал еще страшнее и в безумии бросился прочь.

Истекающий кровью Берен опустился у ног Лучиэни. У любящих оставалось несколько мгновений, прежде чем слуги Врага опомнятся от ужаса и схватят их.

"Это конец. Я привел тебя на гибель", - говорил взгляд Берена.

"Мы погибнем вместе, а значит, смерть не так страшна", - взглядом отвечала ему Лучиэнь.

"Владыка Манвэ, они - враги Моргота. Они вышли на поединок с Морготом и одолели его. Ужели мы не поможем им?"

"Они вожделели Сильмарил, - жестко возразил Мандос. - А ты, Оромэ, пытаешься помочь возвращению Сильмарила", - Владыка Намо замолчал, но то было молчание перед вынесением приговора.

Смертельного приговора Берену и Лучиэни и приговора ему, Оромэ, за помощь Дому Феанора.

Перед мысленным взором Охотника встало лицо Келегорма, который так верил своему господину, и которого Оромэ предал, чтобы иметь возможность сейчас отвести обвинение Мандоса от себя и спасти Берена и Лучиэнь. И Оромэ отвечал:

"Я презрел службу нолдоров мне. Я хочу помочь тем, для кого и Моргот и сыновья Феанора - в равной степени враги. Сильмарила у них нет, а за свое мужество они заслужили хотя бы спасение их жизни".

И Манвэ повелел Торондору спасти любящих.

Всё происходящее казалось Лучиэни отрывочным, бессвязным бредом: огненная пасть Кархарота, свет Сильмарила, кровь Берена, шум орлиных крыльев, ветер, свистящий в ушах и проносящиеся мимо облака, шепот листвы деревьев и мягкие росные травы. Она очнулась от прикосновения чего-то влажного и шершавого - это Хуан лизнул ее в лицо.

"Это - было?" - беззвучно спросила Лучиэнь.

Хуан молча показал на Берена. Тот лежал бледный как смерть. Кисти правой руки у него не было.

"Зачем всё это было нужно, Хуан? Мы ничего не достигли. Алмаза у нас нет. Берен теперь умирает из-за меня. Зачем был нужен этот поход?

Берен мне говорил о чести. Честь велела ему выполнить волю моего отца. Ради чести он презрел свою жизнь и мое счастье, и я покорилась его воле, хотя и не понимала его. И вот теперь, когда Берен исполнил всё, в чем клялся, клятва его неисполнимее, чем вначале. Почему это должно было случиться так, Хуан? Ведь мы были друг у друга, а перед нами был весь мир - так почему же мы должны были избрать не путь любви, а путь гибели?"

"Потому, Лучиэнь, - отвечал ей раукар, - что честь для людей - превыше жизни. Их жизнь коротка, но честь и слава вечны".

"Но ради своей чести он пожертвовал не только собой, но и мной. Вправе ли он был так поступать? - ведь для меня человеческая честь не так ценна".

"Не обманывай себя. Не он тобой пожертвовал, а ты принесла себя в жертву его чести. И никогда не говори, Лучиэнь, что вы ничего не достигли. Вы совершили небывалое: вы одержали победу над Морготом. И сейчас мы еще не осознали, насколько эта победа велика".

* * *

Черным вихрем примчался Саурон в Ангбанд по зову Господина. Только ближайший к Владыке был достоин совершить эту месть.

"Они должны умереть".

"Они умрут, Владыка".

"Однажды они одолели тебя".

"Тем больше у меня причин убить их".

"Им помогал Оромэ, а теперь помог Манвэ. И ты решишься выйти против них?"

"Я против них не выйду. Чтобы уничтожить их, у меня есть двое воинов, безупречно слушающихся меня. Они с радостью выполнят твою волю, Владыка".

"Кто эти двое? Они надежны?"

"Надежнее союзников у нас не бывало. Это сыновья Феанора - Келегорм и Куруфин".

Они узнали о похищении Сильмарила.

- Мы клялись, - сказал Келегорм. - "Всякий, кто станет на нашем пути...."

- Но у них нет Алмаза, - попытался возразить Куруфин.

- Если бы не Кархарот, он бы у них был.

И ликовал Саурон, и печалился Оромэ, видя, как сыновья Феанора спешат не убить Кархарота и вернуть Алмаз, а отомстить едва живым любящим.

Куруфин нахмурился:

- Мы не найдем их. Звери не укажут нам дорогу: они служат Оромэ, а Охотник помогает им.

Лицо Келегорма было бледным, взгляд словно окаменел, когда он ответил брату:

- Я спрошу у волков.

Волк вел их сквозь дебри Химлада. Братья не замечали багровых глаз этого волка - глаз, каких не бывает у животных; они не замечали, что всё живое страшится их провожатого; они не замечали, как боятся его их кони, которых заставляла идти вперед только железная воля седоков. Они не замечали торжествующего блеска в глазах у этого волка.

Лучиэнь и Хуан выхаживали Берена, но яд клыков Кархарота был слишком силен, и у Берена не осталось сил бороться за свою жизнь. Травы, которые приносил Хуан, облегчали его боль слишком медленно, а Лучиэнь, сама едва живая, не могла творить заклятия. Девушка была на грани отчаянья, порой ей хотелось лечь и умереть - и она сделала бы это, если бы не надежда, что Берен может быть исцелен. Они оба исхудали и побледнели, в них почти не осталось жизни - но тем явственнее был в них внутренний свет, который наполнял их всегда и который стал во много раз сильнее, когда они узрели Свет Сильмарилов.

...Хуан вновь ушел в лес, чтобы принести Лучиэни травы, и девушка ждала его возвращения. Она сидела подле Берена, сжимая его руку в своих, и у нее не было сил пошевелиться. Берен глядел на любимую, пытаясь отрешиться от боли настолько сильной, что он не мог сказать и слова.

И вдруг раздался топот копыт, затрещали кусты - и на поляну на взмыленном, обезумевшем коне вылетел он - ее злой гений, кого она боялась и ненавидела больше, чем Моргота. Взгляд его говорил ясно - он примчался сюда, чтобы убить ее и Берена.

Берен, увидев Келегорма, застонал от ярости и бессилия - он не мог даже приподняться. Лучиэнь знала, что им неоткуда ждать спасения. Гнев переполнял сознание девушки, и так этот гнев был силен, что Келегорм услышал ее мысли, словно она прокричала ему в лицо:

"Ты хочешь убить нас потому, что мы совершили то, что вы похвалялись совершить и что оказалось вам не по силам! Мы одолели Моргота, мы победили его слуг, а теперь ты, тар-нолдо, враг Моргота, убьешь нас безоружных и беспомощных. Так убивай, предатель своего народа! Ты сражаешься только со слабыми, а сильных врагов ты боишься. Ты забываешь о Клятве, когда нужно идти на Моргота, но вспоминаешь о ней, когда хочешь убить меня и Берена! Так убивай!"

Гнев и боль Лучиэни с такой силой поразили Келегорма, что тот остановился.

Перед глазами девушки снова встали картины пути в Ангбанд, и поединок с Морготом, и Свет Сильмарила, и бой с Кархаротом. И когда видящий всё это ее глазами Келегорм узрел Свет Сильмарила, то спало с него безумие, насланное Сауроном, и он словно очнулся от сна, и ужаснулся тому, что хотел совершить, и столь велик был его ужас, что сын Феанора помчался прочь, не разбирая дороги. Сильнее ножа в сердце язвило его сознание собственного падения - падения столь низкого, что Саурон мог легко управлять его волей.

Он понял, за что Охотник отрекся от него. Он понял, что совершил страшнейшее из предательств, что он стал слугой Врага. Он знал, что ему не может быть прощения и не надеялся на него. Он мчался убить Кархарота не потому, что хотел этим искупить свою вину перед Владыкой Оромэ, - он, вассал Охотника и охотник сам, не мог не выйти на бой с Волком Моргота.

Келегорм мчался сразиться с Кархаротом, забыв, что победа над Волком принесет ему Сильмарил.

Он нашел Волка, и напал на него, и не единожды поразил. Но ярость и отчаянье лишили вождя нолдоров прежней точности ударов, и раненый зверь ушел от него, оставив Келегорма истекать кровью.

Когда Куруфин нашел брата, тот лежал неподвижно и лишь слабое биение сердца говорило, что Келегорм еще жив. Куруфин понял, что спасти брата может только чудо, и зарыдал над ним как над погибшим.

Дух Келегорма отправился на бессветные равнины Ниэнэирэ.

* * *

...Последнее, что он помнил, - это огнем жгущая боль, словно его тело разорвано в клочья. Теперь этой боли не было. Он лежал на чем-то мягком, и лежать ему было удобно и приятно. Он открыл глаза - и не увидел ничего. Именно Ничто окружало его. Келегорм попытался понять, где он.

"Это не чертоги Мандоса. Значит, там, в Эндорэ, я еще жив. Значит, это - владения Скорбящей".

Он приподнялся. Теперь ему казалось, что его обволакивает серо-синий туман, бесформенно клубящийся вокруг. Куда идти в этом тумане и кого искать - Келегорм не знал.

Ему было известно, что из Ниэнэирэ можно вернуться. Но ему не за чем было жить.

"Клятва обманула нас. Она привела не к победе, а к поражению и к страшному позору. Клятва отдала нас в руки Врага - всё, начатое ими во благо, обратится во зло, - как и сулил нам Мандос. Возвращение к жизни означает следование Клятве, а это приведет только к новым бедам.

Нас ненавидят все. Лучиэнь назвала нас предателями, и все будут повторять это за ней. Никто уже не станет нашим союзником, а это значит, что мне не исполнить свой долг - я не отомщу за Келебринмайта. Я не могу сделать ничего, если вернусь к жизни. Так пусть Мандос забирает меня! Он сулил нам страшные муки после смерти - пусть они настанут! Пусть Мандос обрушит на меня всю свою ненависть к нашему народу, всю свою жестокость, чтобы эта мука казалась мне искуплением невыполненного Долга!"

Отчаянье гнало Келегорма вперед, как жажда гонит зверя к водопою. Он бежал по этим бессветным равнинам, бежал от самого себя, от сознания своей безысходной вины. Он молил о смерти и выл от отчаянья.

Вдруг какая-то неведомая сила заставила его остановиться. Он опустился на колени, склонил голову - и почувствовал, что его лба касаются нежные женские руки, и ласковый голос шепчет ему слова сострадания. И от осторожного прикосновения этих рук, и от звуков этого заботливого голоса затихало отчаянье Келегорма, ему хотелось как ребенку выплакать горе той, что была с ним ласковее родной матери.

"О матушка, кто ты?"

"Та, что скорбит вместе с тобой. Та, что разделит горе с любым страждущим".

"Валатариэ Ниэнна... Ты знаешь всё, что я совершил. Жить мне не за чем. Будь милосердна, даруй мне смерть".

"Смерть не принесет тебе забвения, сын мой. Скорбь погибших нолдоров слишком велика, а всякий, кто терзается непосильной скорбью, - не у Намо, а здесь".

"И сыновья Альвдис тоже здесь, матушка?"

"Здесь".

"Я могу их увидеть?"

"Тебе достаточно только захотеть этого".

Валиэ исчезла, туман расступился - и Келегорм увидел тонущую в сумраке равнину, а по ней ему навстречу шли три сына Альвдис. Келегорм ожидал, что они не изменились с часа смерти, но увидел, что их лица скорбно-суровы, какими при жизни не были, и глаза полны глубокой мудрости, которую дает лишь страдание. Трудно было поверить, что взгляд Малмайта когда-то полыхал яростью, а глаза Ворнгола лучились жизнерадостностью.

"Братья!.. - выдохнул Келегорм и шагнул к ним. - Какое счастье вновь увидеть вас!"

Все четверо обнялись.

"Как хорошо мне снова быть с вами! Словно и не было той жизни..."

"Брат..." - тихо шептал Келебринмайт. Келегорм увидел, что он плачет.

"Мы с Ворнголом оставим вас, - сказал Малмайт. - Вам нужно многое друг другу сказать". Они отошли на несколько шагов, потом Малмайт обернулся:

"И ни в чем не вини себя, брат. Проклятие Мандоса сделало нашу судьбу такой".

"Ты здесь, - шептал Келебринмайт. - Я должен печалиться твоей гибели, а я рад, что ты рядом".

"Мне стыдно смотреть на тебя, брат. Я не отомстил".

Келебринмайт обнял Келегорма за плечи - прикосновение его рук было таким же успокаивающим, как и у Владычицы Ниэнны.

"Я предал всех ради мести за тебя - и всё же не смог отомстить. Теперь я понимаю, что потому и не смог, что предал".

"Утешься, брат. Час мести придет когда-нибудь. Или в небесах Эндорэ перестала сиять Валакирка, которую по праву называют Амбариндо - Венец Рока? Враг неизбежно падет, и наша кровь будет отомщена".

"Этим не искупить моей вины. Я клялся отомстить, а вместо этого опозорил наш род. Я ненавижу себя. - Келегорм низко опустил голову. - Я презираю себя. Мне кажется, что прикосновение ко мне тебя осквернит".

"Брат, в жизни ты был опорой мне. Теперь, видно, пришел черёд вернуть мой долг. Поверь мне, брат: нет такой вины, которую нельзя искупить. Вернись к жизни. Всё еще поправимо".

Келегорм покачал головой: "Клеймо предателя ничем не смоешь. И у меня нет сил жить".

"Ты для того и пришел сюда, чтобы обрести эти силы", - сказал, подходя к ним, некто высокий и статный. Его одежды переливались то синим цветом скорби, то серым цветом забвения, то серебристым цветом мечты.

Келегорм склонился перед Владыкой Ирмо. Тот продолжал:

"Я прихожу в Ниэнэирэ к таким, как ты, чтобы вернуть им силы. И потом, если вспыхнет в тебе желание жить, ты вернешься в Арду".

Келегорм хотел возразить, но почувствовал, как обволакивает его сон, исцеляющий и благодатный...

* * *

Дни шли за днями, а любящие по-прежнему оставались в Химладе. Рана Берена медленно заживала. И так же заживали раны в их душах - ибо любящим надо было опомниться от пережитого, вновь обрести душевный покой. И они бродили по лесам Химлада, и перенесенный ужас медленно покидал их сердца. Хуан заботился о любящих, как только мог.

Но однажды Берен сказал:

- Мы должны вернуться к твоему отцу.

Лучиэнь вздрогнула:

- А если он снова захочет разлучить нас?

- Он не посмеет, - уверенно возразил Берен.

И они отправились в Дориат, и Хуан был с ними.

Синдары, увидев их, узнали не сразу - слишком изменились они. Их бледные лица были суровы, углы посеревших губ опущены, но ясные глаза, казалось, излучали чистейший Свет. Они шли, держась за руки, спокойные и величественные, словно Владыки Мира среди своих подданных, и величием этим наделяла их сила, приобретенная в тяжких испытаниях. Никто не замечал их изношенных, запыленных одежд, но все невольно склонялись перед ними.

Чем ближе они подходили к Менегроту, тем больше народу стояло по сторонам их дороги. Благоговейным молчанием встречали синдары любящих. А те шли, словно не замечая ничего. Казалось, их очи зрят нечто высшее...

Тингол уже ждал их, сидя на троне, и сердце его разрывалось между радостью встречи и гневом. Лик Мелиан был скорбен - она уже знала, что им предстоит увидеть.

Они вошли, и Тингол побледнел, взглянув на них. Он, всегда считавший себя первым из эльфийских государей, вдруг увидел тех, перед кем ему надлежало склониться. Их лица были бесстрастны - ибо после того, что они пережили, что стоило их волнений?

Любящие не ожидали сами, что казавшееся им когда-то столь важным решение Тингола теперь не значит для них ничего.

В зале воцарилось молчание. Синдары не верили своим глазам: они не узнавали Лучиэни, ибо Сила и Свет переполняли ее настолько, что она, более чем майэ Мелиан, казалась принадлежащей к Высшим; но в еще большее изумление повергал их Берен, в превосходстве над которым они так недавно были уверены, и который теперь Силой и Светом был равен Лучиэни.

Тингол не решался признаться себе, что теперь принимать в своем доме Берена - высшая честь для короля.

Владыка Дориата с трудом поборол эти мысли и заговорил первым:

- Исполнил ли ты обещанное?

Берен посмотрел ему прямо в глаза, и Тингол невольно опустил очи. Ему было нестерпимо стыдно под взглядом человека, но он не мог понять, чего стыдится.

Сын Барахира помолчал и негромко ответил:

- Сильмарил в моей руке.

- Покажи! - воскликнул король.

Берен презрительно усмехнулся: Тингол, мерящий любовь и доблесть ценою сокровищ, в этот час казался ему ничтожным. Не стирая усмешки с лица, вытянул Берен вперед левую руку и медленно разжал ее. И едва ни засмеялся, услышав вздох разочарования, вырвавшийся у многих синдаров.

Плащ висел на правом плече Берена, скрывая руку. И он скинул плащ, и вытянул десницу вперед.

Все замерли.

В глазах Тингола читался немой вопрос: "Что произошло с вами?"

И Лучиэнь развернула перед мысленным взором его и матери картины их испытаний.

И узрев всё это, Тингол спустился с трона, и соединил руки любящих, и молвил: "Ваша судьба выше моей воли", и склонился перед ними.

И текли слезы по щекам Мелиан, ибо она провидела судьбу дочери.

* * *
- Кархарот должен быть уничтожен, и сделаем это мы, - решительно сказал Берен Тинголу. - Довольно Дориат был безучастен к бедам мира!

Тингол послушно кивнул.

- Хуан выследит Волка Моргота, - продолжал Берен. - На эту Охоту мы возьмем лучших воинов Дориата. Их должно быть немного, чтобы Кархарот не заметил нас.

Сердце Лучиэни сжимало предчувствие беды. Она пыталась заговорить с Хуаном, но тот уходил от ответа.

Хуан знал пророчества. У него не доставало духу открыть их Лучиэни.

Но перед самой Охотой он заговорил с Береном.

"Ты не вернешься с этой Охоты, если выйдешь на нее".

- Отчего ты уверен в этом? Разве Кархарот настолько силен?

"Не Кархарот тебе угрожает смертью, а Сильмарил. Заклятье Моргота гласит: похитивший Камень жизнью поплатится за право прикоснуться к нему. Один раз тебя спасло от смерти чудо. Второй раз этого чуда не будет".

Берен нахмурился, опустил голову. Гибели он не боялся, но знал, что его конец будет концом Лучиэни.

"И еще: когда ты ценой своей жизни освободишь Сильмарил - Проклятие Моргота падет на тех, кто будет владеть Алмазом после тебя. Ты выпустишь в мир Заклятие Смерти, Берен".

- Отчего ты не говорил мне этого раньше?!

"Я не всеведущ, хотя известно мне многое. И всякое знание приходит в свой срок".

- Дай мне подумать.

Берен долго сидел неподвижно, взвешивая в сердце своем те беды, что творит разъяренный Кархарот, и те, что выпустит он, Берен, в мир, убив Волка. Берену не хватало решимости ни отменить Охоту, ни приказать выступать.

И в час, когда сына Барахира терзали сомнения, явились вестники с рассказом о том, как Волк Ангбанда уничтожает всё живое на своем пути.

Берен понял, что ждут его приказа о немедленном начале Охоты. Он понял, что никто из синдаров не поверит ему, если он заговорит о гибельных пророчествах, что тогда его сочтут трусом. Он понял, что снова должен поставить свою честь выше жизни многих. Честь не оставляла ему выбора.

- По крайней мере, это будет смерть в славном бою, - негромко сказал он Хуану.

Тот не ответил сыну Барахира, что это будет смерть их обоих, что они оба не вернутся из боя с Волком.

Так Хуан позволил Берену поставить его честь выше своей жизни.

Четверо охотников и Хуан покинули Дориат.

"Они должны умереть".

"Они умрут, Владыка".

"Они не единожды одолели тебя".

"Тем больше у меня причин убить их".

Кархарот лежал в густом кустарнике, зализывая раны, нанесенные Келегормом. Пламень Сильмарила и огонь этих ран совсем истерзали его - Волк черпал силы только из ярости. Он тем беспощаднее уничтожал слабых, чем яснее понимал, что ему не выстоять против сильных.

Но он услышал голос Хозяина, услышал Его приказ. И вместе с приказом пришла новая мощь.

Он знал, что близко злейшие враги, и радостно ждал их - ибо счастьем было для него исполнить волю Хозяина.

Он почувствовал приближение ненавистного человека, который обрёк его терзаться от мучительного огня, человека, которого ему приказано было уничтожить. И могучим прыжком перескочил Кархарот заросли, где укрывался, и упал на плечи Берену, и сбил его с ног, и вонзил клыки ему в грудь.

Как ни неожиданен был удар Волка, но Берен успел обнажить меч и нанес Волку несколько ран. Но он задыхался под тяжестью волчьего тела, а Кархарот в ярости не чувствовал наносимых ему ударов.

Но вдруг Волк затрепетал, отпустил Берена и попятился, рыча. Перед Кархаротом стоял Хуан.

Два раукара в зверином облике, они были словно воплощением Силы сражавшихся от сотворения мира Охотника и Черного Властелина. Прошло то время, когда их Владыки могли вступить в битву сами, - теперь сражались их верные слуги.

Схватка длилась долго, и сотрясался лес от лая и рычания. Много ран нанесли раукары друг другу. И Кархарот слабел, ибо сильнее прежнего мучили его старые раны, нанесенные Келегормом, да и Берен успел тяжко изранить его.

Как ни помогал Саурон Волку, но усилия трех вассалов Оромэ - Хуана, Келегорма и Берена - одолели Кархарота.

Израненный Хуан подполз к неподвижно лежащему Берену:

"Это победа и это конец..."

- Я надеялся, что ты уцелеешь...

"Мой враг убит. Мой долг исполнен до конца. Воля Владыки зовет меня прочь от этих мест".

* * *

Горе камнем лежало на сердце Хуана: для него, раукара, смерть была лишь сменой обличья, и он тем глубже скорбел о близких ему, для кого с гибелью кончалось всё.

Хуан, оставаясь в облике пса, скользил по равнинам Ниэнэирэ. Он не торопился к Оромэ - он хотел последний раз увидеть Келегорма.

А в Ниэнэирэ все дороги ведут к тем, кто был дорог тебе при жизни.

И они обнялись, как встарь, и надолго застыли неподвижно - как при жизни - Келегорм стоял перед Хуаном на коленях, прижимаясь щекой к его морде. Оба неслышно плакали.

- Как ты был прав тогда!..

- Проклятие Мандоса не дало тебе услышать мои слова...

- Проклятие Мандоса сделало Клятву неисполнимой. Жить с именем предателя я не хочу. Хуан, ты скоро увидишь Валатаро Оромэ - так испроси у него за годы моей верной службы последний дар: я хочу умереть. Если я достоин награды за былое - смерть мне будет высшей наградой.

- Живи, Келегорм! Вассалы Оромэ нужны Средиземью. Там слишком много дел для нас.

- Не могу. Я всеми проклят. Да и Владыка едва ли примет теперь мою службу.

Они замолчали.

- Ты помог нам победить Кархарота.

- Вы одолели его? Это радостная весть.

- Отчего ты не спрашиваешь меня, кому достался Сильмарил?

- Сильмарил? - недоумённо переспросил Келегорм. Он нахмурился, вспоминая, потом усмехнулся: - А я ведь и забыл, что у Кархарота был Сильмарил.

- Ты хочешь сказать, - в изумлении проговорил Хуан, - что пошел сразиться с Волком не ради Алмаза?

- Да я и не думал тогда об Алмазе. Кархарот истреблял всё живое вокруг, а я - вассал Оромэ, значит, я должен убить его.

- А ведь когда-то ты отрёкся от Владыки...

- Это было в безумии, Хуан.

- Келегорм, воля Валатаро Оромэ неведома мне, но я знаю твердо: если он гневался на тебя, то ты заслужил прощение, выйдя на бой с Волком не ради Сильмарила. Владыка поможет тебе.

- Я хочу только смерти.

* * *

Тингол стоял на коленях над умирающим Береном. Оба понимали, что раны смертельны. Рядом лежало тело мертвого Хуана.

Они молчали - у Берена не было сил произнести хоть слово, а Тинголу хоть и хотелось, очень хотелось сказать Берену, как он восхищается его мужеством, его стойкостью духа, но король понимал, что любые слова будут кощунственны перед лицом смерти.

Так и нашли их Белег и Маблунг. И желая принести Берену последнюю радость в жизни, Маблунг рассек Волку чрево и вынул Сильмарил.

Вновь увидев благой Свет, Берен счастливо улыбнулся.

Маблунг вложил Сильмарил в руку Берена.

"....и буде вырвут Сильмарили у Моргота, похититель жизнью заплатит за право прикоснуться к Алмазам..."

Счастливая улыбка не сходила с лица Берена. Прошло немало времени, прежде чем Маблунг и Тингол поняли, что сын Барахира мертв.

В час, когда покинула жизнь Берена, смертная мука сжала сердце Лучиэни. И дух ее вырвался из оставшегося неподвижным тела, и устремился вслед за любимым. Но дочь Мелиан не знала тех путей, которыми уходят мертвые атани. Скорбь могла открыть перед ней дорогу только в Ниэнэирэ.

* * *

Она не знала, что это за мир. Она не знала, где ей искать любимого. Она не знала, у кого ей спросить совета.

Клочья синего тумана медленно плыли над серыми травами. Свет не падал ниоткуда, и всё же было не темно. Но из-за тумана Лучиэнь не видела ничего дальше нескольких шагов от себя.

Она искала того, с кем неразрывно связала ее судьба.

Туман расступился, и Лучиэнь увидела, что спиной к ней сидит высокий и статный воин. Она не могла различить его облик ясно, но чувствовала, что он необыкновенно знаком ей.

- Берен, это ты? - тихо окликнула она.

Сидящий медленно обернулся.

Лучиэнь побледнела, увидев лицо Келегорма.

- Ты?! Снова ты?! Какое зло ты намерен принести мне здесь?

Келегорм с мукой во взоре посмотрел на нее, покачал головой:

- Не бойся меня. Безумие прошло. Я не враг тебе.

Лучиэнь молча пошла прочь. Келегорм в два шага догнал ее.

- Подожди.

Она сжалась от страха.

- Какое горе привело тебя сюда? - участливо спросил он.

Страх Лучиэни медленно уступал место доверию:

- Я ищу Берена.

- Он погиб в бою с Кархаротом?

Лучиэнь кивнула.

- Его не было здесь. Иначе бы ты встретилась с ним сразу же, - сын Феанора замолчал, размышляя, и потом продолжал: - Никто не знает, куда уходят атани после смерти. Если тебе кто-то и может помочь, то это Владычица Ниэнна. Обратись к ней с мольбой.

- Спасибо, - тихо сказала Лучиэнь. Она вдруг поняла, что не может просто повернуться и уйти от этого царственного нолдора, который дважды пытался убить ее и Берена, а теперь помог им. Лучиэнь почувствовала, что Келегорму нужна ее помощь.

- Скажи мне, Келегорм, - она впервые обратилась к нему по имени, - ты хотел жениться на мне, хотя не любил, ты хотел убить меня, хотя я не была твоим врагом. Почему?

- Ты знаешь о Клятве Феанора?

Лучиэнь понимающе кивнула, но потом покачала головой:

- Но у нас не было Сильмарила, когда ты первый раз пытался нас убить.

Келегорм посмотрел ей в глаза и увидел, что она действительно хочет понять его.

- Лучиэнь, моя вина перед тобой безмерна. Я не хочу оправдываться, потому что мне нет прощения. Но если ты хочешь узнать, во имя чего я намеревался принести тебя в жертву - я отвечу.

Вместе со мной Охотнику служил Келебринмайт, и он был мне дороже родных братьев. Мой траур - по нему. Я любил его больше жизни. Я с радостью бы сотню раз умер за него. Но судьба распорядилась так, что я отступил, а он прикрывал наш отход.

Келегорм замолк, снова вспоминая Поход Пяти Вождей. Лучиэнь молчала тоже.

- Я поклялся отомстить за него. Для мести нужно войско. Войско было у твоего отца.

Лучиэнь подняла на Келегорма глаза - в них блестели слезы:

- Сколько времени ты живешь с этой болью?

- Много, - сын Феанора вздохнул. - Я встретил здесь Келебринмайта и счастлив в этой стране скорби.

- Что же будет дальше с тобой?

Келегорм пожал плечами:

- Если Валатаро Оромэ и Валатариэ Ниэнна будут милосердны ко мне - я умру и останусь с братом навсегда.

- А твоя месть? Твоя Клятва?

- После совершенных мною преступлений кто пойдет за мной? Ты ненавидишь меня, а ненависть Лучиэни, поборовшей Моргота, стоит дорого. Я не хочу жить.

- Келегорм, - Лучиэнь взяла его руку в свои, - если мое слово так много значит для тебя, то услышь его. Я ненавидела тебя, ибо не знала, что творишь ты зло в безумии, и не знала о причинах безумия. Но после того, что ты мне рассказал, мне жаль тебя, жаль до слез. Ненависти к тебе больше нет в моем сердце.

- Ты возвращаешь меня к жизни... - одними губами прошептал Келегорм.

- Меня страшит Клятва Феанора, но твоя Клятва - священна. И я желаю удачи тебе в святом деле мести.

- Ты хочешь, чтобы я вернулся в Арду? После всего зла, что я принес тебе и Берену?!

- Келегорм, может быть, я слишком мягка сердцем. Но я прощаю тебе всё зло, что ты принес мне и Берену.

...И незримый голос пел над бессветной равниной:

О Лучиэнь, есть в мире этом силы,
Перед которыми любая мощь слаба.
Обоими ты, дева, обладаешь... -
Любовь и Милосердие - две Силы,
Которыми ты одолеешь всё.

И Лучиэнь, и склонившийся к ее ногам Келегорм внимали этому голосу.

И сказала Лучиэнь:

- Когда я покинула кров отца, двое искали моей руки - ты и Берен. Разные чувства вели вас, но вы оба дороги моему сердцу. Вы оба помогли Хуану победить Кархарота, вы оба сражены Волком, вы оба стоите теперь на краю смерти, и только я могу вернуть обоих вас к жизни. О Келегорм, Берену принадлежит моя Любовь, тебе же - мое Милосердие. И если Милосердие возвратит тебя к жизни, значит, и Любовь воскресит его.

- Поспеши, Лучиэнь, - промолвил Келегорм. - Я верю, что Валатариэ Ниэнна поможет тебе.

- Прощай, - и Лучиэнь торопливо пошла прочь.

Келегорм глядел ей вслед и шептал:

- Как она прекрасна...

* * *

Много дней провел Куруфин над телом умирающего брата в непрестанном ожидании, что жизнь покинет Келегорма. Но как ни беспредельно было отчаянье сына Феанора, он продолжал перевязывать раны брата, надеясь, но не веря, что Келегорм выживет. И когда надежда почти угасла, Келегорм вдруг застонал, и открыл глаза, и внимательно посмотрел на брата.

- Ты будешь жить, брат! - воскликнул Куруфин.

- Я буду жить. Этого хочет она, - чуть слышно ответил Келегорм.

* * *

Валиэ Ниэнна окутала Лучиэнь своим синим плащом. Та тихо говорила:

- Помоги мне найти Берена, матушка. Без него я умру, как умирают атани. Укажи мне дорогу к нему, чтобы могла я разделить судьбу со своим мужем.

- Дочь моя, закрыты для эльдар пути фиримар, как и для смертных закрыты пути эльдаров. Никто, кроме Намо, не знает Дороги Смертных. Я укажу тебе путь к Мандосу.

И Лучиэнь предстала перед Владыкой, Чей Облик Скорбен.

Стоя в Чертогах Смерти, она невольно сравнивала их с чертогами другого Валара и поражалась, насколько здесь, в обители Смерти, не чувствовалось ее присутствия - только мудрость прошедших столетий и тайная сила грядущих.

Владыка Намо восседал на престоле, и облик его казался зримым воплощением незыблемого закона - так огромная гора в своей несокрушимости и вечности возвышается над миром быстротечной жизни.

- Зачем ты пришла, дочь Мелиан? - негромко спросил Мандос, и этот тихий голос заставил Лучиэнь содрогнуться. - Твой срок еще не настал.

- О Владыка, я пришла разделить судьбу Берена.

- Это невозможно. У людей и эльдар разные пути.

- О Владыка, ты всеведущ - и всё же позволь мне поведать тебе о нашей любви.

И Лучиэнь запела. Она пела о том, как любовь Берена раскрыла ей глаза на страдания мира, как сумел поставить Берен честь выше любви, как бесстрашно пошел он навстречу гибели - и как любовь служила им щитом там, где, казалось, спасения не было. Лучиэнь пела о побежденном Сауроне, о поверженном Морготе, и зрел Намо, что сила Любви этих двоих превышает мощь многотысячных армий.

И дивился Намо, слушая песню Лучиэни, и впервые от сотворения мира готов был смягчиться.

И явился в Мандос Вала Оромэ и рёк:

- Пусть просит Лучиэнь небывалое, но ведь и одолеть Моргота - дело небывалое.

И явилась в Мандос Валиэ Ниэнна и рекла:

- Достойно быть милосердным к тому, кто явил высшее милосердие сам.

И обратился Мандос за советом к Манвэ. И рёк Вала Манвэ:

- За великие деяния - великая награда. Пусть Лучиэнь изберет тот жребий, какой пожелает.

И она ответила:

- Я хочу разделить с Береном жизнь и смерть.

И вновь они рука об руку вернулись в Менегрот. Они вновь вернулись из пасти всепожирающей Смерти. И новое их возвращение было еще менее радостно, чем предыдущее - словно незримая стена отгородила Берена и Лучиэнь от мира живых, ибо они умерли для мира и не имели более права вмешиваться в его судьбу.

И потому любящие простились с Тинголом и Мелиан, и навеки покинули Дориат, и ушли жить на остров Тол Гален, который отныне получил название Дор Фирн-и-Гуинар - Земля Возродившихся из Мертвых.

* * *

Так сбывалось Проклятие Мандоса. Так гибельный Рок настигал лучших из лучших, обрекая их на страдания только за то. что дерзнули они связать свою судьбу с Алмазами Феанора. Так рассыпались в прах плоды самых лучших деяний - ибо, как и предсказывал Хуан, Сильмарил Благих Помыслов стал причиной многих братоубийственных сражений и милосердие Лучиэни не помогло Келегорму, который, вернувшись к жизни, поставил Клятву Феанора выше мести за Келебринмайта и в последнем своем бою бился с сыном Лучиэни и пал, сраженный им.

И всё же, хоть были велики потери, отныне всё Эндорэ знало: Моргота можно одолеть.

Песня Берена

Свет хрустальный в вышине,
Звезд мерцанье в тишине,
Слышу я ручья журчанье из лощины,
Слой тумана на полях,
Шелест ветра в тростниках -
Но милее звезд мне взгляд моей любимой.

Звезды гаснут. Ночь пройдет,
На поля роса падет -
Как алмазами осыпаны равнины,
Слышу птичий перезвон,
Весь мир солнцем озарен -
Только мне милее взгляд моей любимой.

Но судьба нам быть в пути,
И придется мне уйти -
Не по воле я своей тебя покину.
И взгрустнешь ты обо мне,
Видя звезды в вышине,
Я ж, на звезды глядя, вижу лик любимой.

И пусть тяжек будет путь,
И пусть не смогу свернуть,
Но нет бед, что б были непреодолимы:
Звезды вспыхнут, час придет,
Вспять дорога повернет -
И я снова возвращусь к моей любимой.

Пусть рука сжимает меч,
Пусть тревожно время встреч,
И пускай враги вокруг хитры и сильны,
Но забуду я с тобой
Про нелегкий близкий бой -
Дарит счастье мне лучистый взгляд любимой.

И как будто нет боев,
Я с тобой бродить готов
По ночным полям, под звездным светом дивным,
Петь о неба высоте,
Петь о звездной красоте,
И о том, что мне милей их взгляд любимой

Глава 4. О братоубийце

Рассказывают, что, когда отгремели бои Нирнаэт Арноэдиад и когда время умерило скорбь тех, кто лишился близких, когда сыновья Феанора еще не оправились от ужасных потерь и не решили, как им продолжать борьбу дальше, вот тогда Рандирвен, которую называли еще Провидицей Нолдоров, предвидя грядущие беды и надеясь отвратить их, пришла в Дориат. Звездный Камень, некогда подаренный Альвдис дочери, провел её сквозь колдовскую завесу Мелиан, но силой могущественнее чар Камня была скорбь всемудрой нолдиэ о тех бедах, что свершается, если она не предостережет о них.

И в час сумерек она подобно призраку появилась из леса и вошла в Менегрот, и Звездный Камень сиял на груди её, и печаль была во взоре её. Безмолвной тенью следовал за супругой Курутано, сын Махтана. Они, облаченные в темно-синие траурные одежды, шли словно не видя никого. Робость и смущение овладевали душами эльфов Дориата при взгляде на этих нолдоров.

Они предстали перед Тинголом и приветствовали его как равного. Владыка синдаров не меньше своих подданных был напуган появлением нежданных гостей, однако пытался скрыть это.

- Я приветствую Провидицу Нолдоров в своем дворце. Что угодно ей от меня?

- Я пришла предостеречь тебя, Эльвэ Синдаколло. Тебе и твоему народу грозит беда, великая беда. И в твоих силах не допустить её, если ты последуешь моему совету.

- Как имя этой беде?

Рандирвен ответила негромко, но от этого тихого слова все вздрогнули:

- Сильмарил.

- Ты хочешь получить его?! - сверкнули глаза короля.

- Нет, - покачала головой Рандирвен. - Я не связана Клятвой и не стремлюсь обладать Проклятым Камнем. Но и тебе, король, не долго быть его владельцем, ибо таково заклятие, наложенное Морготом на Сильмарили, что Камни эти, буде вырвут их у Моргота, омоются реками крови и станут причиной еще не одного Братоубийства. И потому, король, если ты дорожишь своей жизнью и жизнью своего народа, избавь Дориат от Сильмарила.

- Как избавить? - спросил король, смущенный словами Рандирвен.

- Отдай его тем, кто поклялся Неугасимым Огнем и Звездным Светом, что получит этот Камень. Отдай его сыновьям Феанора.

- Отдать? Им?! - гнев запылал в очах Тингола.

- Выслушай меня, король. Выслушай меня спокойно. Я по праву называю сыновей Феанора своими братьями. И хотя сейчас они ослеплены поражением и не слышат никого, даже друг друга - но меня они услышат. Ты назовешь мне цену Сильмарила, я передам твои слова братьям - и, поверь мне, они заплатят любую цену! Я знаю: полны сокровищницы Менегрота и нет на свете богатств дороже Сильмарила; но подумай - ведь ценой Камня может быть и служба. Остры мечи нолдоров, зорки глаза, не дремлет ум, искусны руки - и всё это будет обращено на службу тебе, король. Я клянусь тебе памятью Феанора, создавшего Сильмарил: какую бы цену ты ни назвал - она будет уплачена.

В тронном зале воцарилась молчание. Тингол размышлял над услышанным.

Наконец он ответил:

- Благородны намеренья твои, ар-нолдиэ, но я не последую твоим советам, ибо слишком многих мук стоил Дориату Сильмарил, омытый слезами дочери моей и кровью человека, которого я полюбил как сына. Отдай я Камень - я заслужил бы имя предавшего их.

- А, кроме того, - вновь сверкнули глаза короля, - никогда не стану я договариваться с твоими братьями, ибо один из них - убийца моего брата, и только борьба с общим врагом удерживает меня от мести Карантиру, другие же едва ни стали убийцами Берена и Лучиэни. Да и какой службой смогли бы они оплатить Сильмарил? Ты говоришь - их мечи смертоносны; но разве нуждаются в охране границы Дориата? Ты говоришь - их руки искусны; но разве создадут они что-либо более прекрасное, чем Сильмарил? Ты говоришь - они остры умом; так отчего же вновь их армии разбиты? Так что не в силах сыновья Феанора заплатить цену Сильмарила.

- И скажу тебе, Провидица Нолдоров, что на сей раз ты ошиблась, предвещая Дориату новое Братоубийство и гибель - ибо велика мощь Завесы Мелиан, и не один враг не ступит на Огражденную Землю. И если и таит Сильмарил в себе великую опасность, то нигде не будет он укрыт надежнее, чем в Дориате.

- Ты сказал свое слово, король, - промолвила Рандирвен, и в глазах её блестели слёзы. - Ослепленный своим величием, ты не захотел услышать меня... Но запомни: когда всё, что доселе казалось незыблемым, рассеется словно призрак, то вспомнишь ты мои слова - но будет поздно.

- Уж не хочешь ли ты, ар-нолдиэ, накликать на Дориат беду? - раздался голос Мелиан.

Услышав это, Рандирвен улыбнулась, но взгляд ее был холоден:

- О майэ Мелиан, говорят - ты прозорлива. Говорят еще - ты полюбила эту землю и этот народ. Отчего же теперь королевская гордость затмевает твой мудрый взор? Отчего хочешь видеть ты во мне, а не в своем супруге, источник бед Дориату? Или тщеславие королевы дороже тебе жизней синдаров?

Они стояли друг против друга - Мелиан, облаченная в сияющие бело-золотые одежды, чей божественный лик лучился красотой Предначальных дней дивного Запада, и простая Странница со Звездным Камнем на груди, Камнем, что вечно напоминал ей о былых утратах и вещал об утратах грядущих. Две царственные женщины стояли друг против друга и казались воплощением Благого Света Валинора и боли народа нолдоров, воплощением красоты совершенной, но видящей в мире только себя и неизбывной печали тех, кто не отгораживался от страданий мира, а разделял их.

И Рандирвен молвила:

- Королева, в тебе я вижу тот Свет, что некогда наполнял Аман, тот Свет, что сияет в Сильмарилах, тот Свет, прекраснее которого нет и не будет в Арде; тот Свет, что обрёк сначала позору, а потом и гибели мой народ, тот Свет, что скорее уничтожит самоё себя, но не даст никому с собой сравняться. И как когда-то Валары предпочли предать Срединные Земли, но не допустить умаления величия своего, так ныне ты со своим супругом готова бросить жизнь эльдаров Дориата под ноги своей королевской гордости.

Тингол и Мелиан онемели от дерзости нолдиэ. А она продолжала:

- Мне следовало бы понять заранее, что Свет предает не только страждущих, но и себя. Я в последний раз поверила Свету - и вновь обманулась. Больше я не приду к вам с предостережением. И в том, что случится, вините не нолдоров, но самих себя.

Она повернулась и пошла прочь - словно бесплотный призрак скорби, явившийся ниоткуда и ушедший в ничто. И деревья Рэгиона скрыли Рандирвен и Курутано, словно и впрямь привиделось синдарам явление нолдоров.

* * *

Карантир нашел себе пристанище в не слишком гостеприимном Ногроде. Словно простому кузнецу, приходилось ему день и ночь стоять у горна, оплачивая гномам право находиться среди них. Он был сдержан и даже любезен со своими хозяевами, но тем больший гнев скрывало его спокойное лицо. И чем больше уходило времени, тем непереносимей становились для него воспоминания Нирнаэт Арноэдиад...

...Перед битвой он приехал в Белегост, где гномы не уставали славить его кузнечное искусство и воинскую доблесть, где многие были его учениками, а некоторые - даже товарищами. Он приехал туда и говорил с вернейшим своим другом - королем Азагхалом - о том, что падение Моргота осуществимо, если Союзу Маэдроса достанет войск. Король гномов ответил ему так:

- Я верю твоим словам о скором падении Моргота, Карантир, но ты мог бы и не говорить их. С меня достаточно того, что просьба исходит от тебя. И я не только дам тебе столь большое войско, какое смогу собрать, но и сам пойду с тобой.

И вот приходит день битвы. И Ульдор Проклятый заманивает их в западню. Если бы не помощь гномов, эльдары Тар-Гэлиона не вышли бы из окружения. Карантир спешил на помощь братьям, а Азагхал, благородный воитель, пожертвовал жизнью своей, чтобы остановить Глаурунга.

Карантир кричал в бою: "Победа или смерть!" - не желая выносить более позора отступления; но Маэдрос, жалея тех, кто уцелел, приказал трубить отход. Тогда Карантир сказал "Я и мои воины будем прикрывать уходящее войско", - и Келегорм с Куруфином потребовали: "Месть за сыновей Альвдис велит нам остаться с Карантиром". "Нет, - ответил Маэдрос, - нолдоры уйдут вместе. Спины наши защитят наугримы". Карантир тогда не пожалел бы жизни, чтобы воспрепятствовать воле старшего брата, но слово полководца - закон. Вот так и случилось, что из многотысячного войска наугримов вернулась в Белегост лишь десятая часть, и несли они мертвое тело короля Азагхала.

И многовековая приязнь гномов Белегоста к Карантиру сменилась ненавистью, и когда он, израненный и изможденный, явился к вратам Габилгатола, то стражи не впустили его, сказав:

- Ты жив, а государь наш мертв. Дерзнешь ли ты смотреть ним в глаза?

И он бежал на юг, словно вор от плетей, словно преступник, объявленный вне закона. Он покинул остатки своего народа, велев им скрыться в горах, залечивать раны и ждать. Он понимал, что теперь нолдоры Тар-Гэлиона, некогда сами славившиеся гостеприимством, не найдут приюта ни у кого, разве что у Амрода и Амраса, ибо там можно не просить об убежище, а потребовать его. Но идти к младшим братьям Карантир не хотел - он презирал, он почти ненавидел их за то, что они единственными из сыновей Феанора всё же сохранили свои владения.

Так волею судьбы и собственной волей Карантир Кователь остался один. Он шел по горам на юг и часто падал от увечий и усталости, и ветры сбивали его с ног, и камнепады угрожали смертью. Раны его некому было перевязать, а он почти не замечал их боли, ибо страшнее всех ран тела огнем горела рана в душе: разбиты! рассеяны! Государства нолдоров не существует! Так как же исполнить Клятву?!

Его одежда превратилась в лохмотья. Его длинные черные волосы спутались и посерели от пыли. Его лицо почернело от перенесенных тягот. Трудно было узнать в этом призраке эльдара некогда величавого и грозного владыку Тар-Гэлиона. Но глаза его горели словно полыхающие уголья: он не сдался, хоть и пришлось ему отступить.

Он почти дошел до Ногрода, когда силы оставили его. Гномы подобрали его, ибо не могли не проявить милосердия к жестоко измученному эльдару. Но когда их стараниями он стал поправляться, то увидел, что неприязнь наугримов после Нирнаэт Арноэдиад ожидает его и здесь; и тогда, превозмогая боль еще не заживших ран, он встал к горну, и ковал сам, и обучал гномьих мастеров, чтобы быть нужным им, чтобы они не выгнали его, как прокаженного. И чем больше уходило времени, тем больше поднималась в душе Карантира Мрачного ярость и желание расквитаться со всеми за всё!..

Чем неисполнимее становилась Клятва, тем больше подчиняла она себе сознание Карантира, тем больше становилась она смыслом его жизни. И чем неприступнее для нолдоров был Ангбанд, тем уязвимее оказывался Дориат. И стоя у горна в Ногроде, сын Феанора всё чаще вспоминал слова Курутано, сказанные столетия назад:

"Ангбанд несокрушим. Нолдорам не взять его. И Клятва ваша, кажется, неисполнима. И я советую тебе и твоим братьям подумать, в чем ваша цель: победить Моргота или вернуть Сильмарили - может статься, что это не одно и то же."

Теперь он понял, что слова сына Махтана были пророческими. Но как проникнуть в Дориат, что был закрыт для нолдоров и в лучшие дни?..

* * *

Ему показалось, что он слышит знакомые голоса. "Этого не может быть. Они не могут оказаться здесь," - подумал он и снова взялся за молот.

Но в тот же день вечером кто-то осторожно постучался в его дверь. Он поспешил открыть.

- Вы? Здесь?

- Тише, Учитель.

Они быстро вошли, он бесшумно опустил засов.

- Нас здесь никто не услышит?

- Нет, успокойтесь, - он жестом предложил им сесть и опустился в кресло сам. - Как вы оказались в Думунзахаре?

- Мы изгнаны из Габилгатола так же, как и ты, Учитель.

- За что?

- За верность тебе.

Карантир сцепил руки, опустил голову, сдвинул брови - видно было, что гнев закипает в нем.

- Учитель, не терзайся из-за нас. Мы сами виновны в своем изгнании - нам следовало уйти за тобой, как только тебя не пустили на порог Габилгатола.

- Прости нас, Учитель.

- Но мы надеялись объяснить собратьям, что ты осужден ими неправедно, что ты невиновен в гибели государя Азагхала.

- Я виновен в его гибели, - тихо сказал Карантир, не поднимая головы.

- Учитель!

- Учитель! - они бросились к нему, и беспредельной преданностью светились глаза наугримов и желанием утешить того, кто потерял лучшего друга.

- Учитель, ты знаешь, насколько мы преданы тебе. Ты можешь располагать нами.

Он поднял голову. Глаза его зажглись огнем действия. Он негромко и напряженно спросил:

- Здесь никто не знает, почему вы покинули Габилгатол?

- Никто, кроме тебя, Учитель.

- И никто не знает, что мы верны тебе.

- Спасибо вам, - тихо сказал Карантир. - Я всегда высоко ставил дружбу народа казад, но теперь вижу, что недооценивал вас. Когда я был государем, я принимал вашу преданность как должное, и только теперь, когда я изгнанник, проклятый во многих местах, я по-настоящему понял, каким сокровищем обладал, не замечая его. Как мне отблагодарить вас за то, что вы не отвернулись от меня в убожестве моем?

- Учитель, нам нечего не надо, кроме счастья служить тебе.

- Учитель, мы явились сюда, чтобы исполнять любую твою волю.

Услышав это, Карантир, чья беспощадная жестокость не раз сотрясала Средиземье, Карантир, кого звали Мрачным, от кого отворачивались даже свои, Карантир единственный раз в жизни заплакал.

* * *

Часть наугримов Белегоста сын Феанора отправил к своим нолдорам, но трое - Финн, Нарин и Трег - остались с ним в Ногроде. Они продолжали тайно видеться со своим учителем, и всё чаще в их разговорах звучало слово "Дориат".

И вот настал день, когда сын Феанора пожелал им удачи, и они отправились в путь среди многих мастеров-наугримов, приглашенных Тинголом. Трое преданных Карантиру должны были узнать, где хранится Сильмарил и как можно будет его добыть.

То, что ожидало их в Дориате, показалось гномам Белегоста великой удачей, но то была не удача, а гибельный рок и исполнение заклятия Моргота, наложенного на Сильмарили. Но не ведали об этом Финн, Нарин и Трег, и когда услышали, что не только не скрывают от них Сильмарил, но и приказывают вставить в Наугламир, то счастью их не было предела; и самое несбыточное желание - своими руками отдать Сильмарил учителю - казалось им почти свершенным. Но они понимали, что трое - это слишком мало, чтобы противостоять всему Дориату, и завели хитрые речи с товарищами.

Они знали от учителя, что камни Наугламира сотворены нолдорами; но кто кроме них знал об этом? Поэтому они сказали ногродцам, что камни эти добыты их народом для Финрода, что ожерелье ковали гномы (это было единственной правдой в их речах), и посему Наугламир должен принадлежать гномам. Они говорили:

- Ожерельем владел Финрод, но он погиб. Будь у него сын - не было бы владельца законнее, но раз наследника нет, то сокровище должно вернуться к сотворившим его, к наследникам сотворивших. А Сильмарил будет нашему народу достойной платой за то, что мы своим оружием даровали мир и благополучие Дориату.

Так говорили они, и ногродцы им верили. И замыслили они, окончив работу, похитить Наугламир.

В тайне от них Финн, Нарин и Трег решили так: "Учитель рассказывал нам, что Феанор велел не брать сокровищ в поход, и Учитель презирает ослушавшихся. Камни Валинора, к тому же принадлежавшие Дому Финарфина, не нужны Учителю. Наугламир - ничто для него, Ожерелье останется в Думунзахаре. А Учитель найдет способ завладеть Сильмарилом, если мы принесем его ему."

Наугримы трудились молча, и никто в Дориате не подозревал, что Завеса Мелиан не смогла удержать беду, уже проникшую к ним.

- Нолдоры воюют с Морготом, а Дориат живет в мире, и оттого много недоброжелателей ныне у Дориата, - сказала Мелиан Тинголу. - И между тем, именно мы ныне владеем славнейшими из нолдорских сокровищ - Наугламиром и Сильмарилом. Я боюсь, что Рандирвен права и нам эти сокровища опасны, а если объединить их, то они будут опасны вдвойне.

- Королева, я не узнаю тебя, - ответил Тингол. - Ужели слова печальной Странницы испугали тебя настолько, что ты не веришь в мощь собственных чар? Кого бояться нам? - Врагу Дориат был недоступен всегда, а Клятва нолдоров, быть может, и страшила бы меня, будь у сыновей Феанора войска. А войск у них нет, их народ почти уничтожен, гномы их возненавидели. Нолдоры - ничто для меня, славнейшего из эльфийских государей Эннора, и в знак величия своего я по праву буду носить Наугламир с Сильмарилом!

В кузне шел приглушенный разговор:

- Как же мы его унесем? Ведь Тингол неотступно смотрит за нашей работой.

- Как мы пройдем мимо синдаров?

- Вы испугались? - сурово спросил Финн. - Вы готовы отступиться? Отдать сокровище, принадлежащее вам по праву?

- Финн, если ты знаешь, что делать, - скажи.

- Если Тингол встанет на нашем пути, - ответил ученик Карантира, - я найду способ убрать его.

По Ногроду разнеслась ужасная весть. "Предательство!" - кричали гномы и рвали себе бороды. "Злодеяние!" - восклицали они и точили оружие. "Дориат расплатится за убийство мастеров!" - голос в голос повторял весь Думунзахар.

Изо всех ушедших в Дориат наугримов вернулись трое, но один почти сразу скончался от ран. А выжившие рассказали, что Тингол велел им перековать Наугламир и вставить в него Сильмарил, но когда работа была закончена и пришел час расплаты, он отказался наградить мастеров, тогда они возроптали - и он велел страже перебить их, но горстка сумела бежать.

Такой чудовищный проступок не может быть не наказан - и Ногрод готовился к войне.

Карантир не поверил ни одному слову о произошедшем в Дориате и ждал случая узнать всю правду. Чтобы не вызвать недоверия гномов (ведь речь шла о Сильмариле!), не обнаружить своих истинных намерений, он сделал вид, что у него открылась рана, - и почти не выходил из своих покоев.

В его душе сплетались гнев и надежда: его ученики - Финн, Нарин и Трег - погибли или же бежали? Живы ли они? А если нет, то пусть опасается Тингол не столько исполнения Клятвы Феанора, сколько мести Учителя за убитых учеников.

Нэрат - один из двоих уцелевших в Дориате - шел ему навстречу. Кроме них, в коридоре никого не было. Удобнее случая нельзя было и придумать.

- Нэрат, я рад, что увидел тебя.

- Как ты себя чувствуешь, Карантир?

- По-прежнему плохо, - нолдор притворно вздохнул. - Нэрат, я хотел сделать тебе подарок. Он ждет тебя у меня в покоях.

Когда они вошли туда, Карантир с ловкостью и силой, отнюдь не свойственной раненому, схватил Нэрата так, что тому было не вырваться, и, держа у его горла кинжал, потребовал:

- А теперь ты расскажешь мне правду о том, что произошло в Дориате.

И Нэрат торопливо и испуганно поведал, как гномы Белегоста подговорили их захватить Наугламир, ибо он принадлежит народу казад по праву, как они отказались отдать его Тинголу, а когда тот вырвал сокровище у них, Финн поразил его насмерть. Потом, спрятав Ожерелье и надеясь, что не сразу узнают синдары о произошедшем в кузнице, они поспешно покинули Менегрот, но в лесу Рэгион их настигла погоня...

- Финн, Нарин и Трег... убиты? - побледнев, спросил Карантир.

- Да. Они были изранены стрелами, но Нарин нес Наугламир и, не замечая ран, надеялся уйти, скрыться. Финн и Трег прикрывали его. Именно на них обрушились синдары с мечами. Их изрубили, отобрали Наугламир, и пока они сражались, многие из нас скрылись - да только мы двое выжили.

- Хорошо, - сказал Карантир и убрал кинжал в ножны. Голос нолдора был каменно-спокоен, но глаза, пылающее гневом, выдавали его. - Я вижу, ты не солгал мне. И запомни. Нэрат, никому не скажешь ты ни слова о том, что я спрашивал тебя, и о том, что ты мне поведал. А чтобы ты получше молчал, я сделаю тебе обещанный подарок, - он снял с пояса кинжал, которым только что грозил наугриму. - Возьми его. Это доброе оружие.

Нэрат взял.

* * *

Рана Карантира медленно, но заживала - так думали наугримы. Он стал появляться в кузне, хотя работать как прежде еще не мог. И потому он много говорил с мастерами, повторяя слова погибшего Нарина о гномьих камнях Наугламира, взывая к гордости народа казад.

Это было страшнейшим из предательств - ибо Карантир умышленно обрекал на смерть оказавших ему гостеприимство. Его план был беспощадно прост: "Гномы истребят синдаров. Синдары - гномов. Кому бы ни достался Сильмарил - чем меньше будет у него защитников, тем легче я им завладею". И потому сын Феанора делал всё, чтобы сколь возможно больше наугримов отправились на Дориат.

Мысли, внушенные Карантиром, казались гномам их собственными, и потому, когда они послали в Белегост за помощью, а те не только отказали, но и советовали гнать Карантира, ибо он подстрекает наугримов к войне и гибели, - даже тогда в Думунзахаре никто не внял этим словам, никто не поверил в предательство нолдора.

Карантир же мрачно радовался, видя, как руками наугримов вершится его суд над убийцами учеников и над не слишком гостеприимным Думунзахаром, где его, вождя нолдоров, государя Тар-Гэлиона, заставляли не разгибая спины трудиться, точно беглого раба. "Свершается месть, - думал сын Феанора, - но главное еще впереди. Я убью стольких, скольких понадобится, я готов погибнуть и сам, но прежде я завладею Сильмарилом!"

Войско гномов наконец ушло - и как в воду кануло. Не приходило никаких вестей. С каждым днем Карантир беспокоился всё больше, всё яснее предчувствие говорило ему, что Сильмарил наугримы не добыли, что войска Ногрода разбиты, и значит ему, Карантиру, лучше всего покинуть Думунзахар раньше, чем озлобленные поражением наугримы обратят свой гнев на него. И потому однажды ночью сын Феанора бесследно исчез.

Между Гэлионом и Дориатом лежали владения Амрода и Амраса, мало разоренные войнами. Карантир знал, что там он найдет Келегорма с Куруфином, и надеялся, что им известно что-нибудь о боях наугримов и синдаров. Карантир поспешил к братьям.

Близнецы были опечалены, увидев, что Темная Троица собралась на их землях - но как могли они возразить старшим братьям? Младшие молчали, и их утешало только то, что старшие всё время проводят втроем, не подпуская к себе никого, разве что разведчиков Келегорма, ибо ему по-прежнему приносили вести звери и птицы (а может быть, то были духи в образе животных). От них-то и узнал Келегорм горькую для сыновей Феанора правду.

Тингол связывал майэ Мелиан с Эндорэ, связывал с тем обликом, коий она приняла, став его женой. С гибелью Тингола эти связи были расторгнуты - и Мелиан не могла не покинуть Срединные Земли. И ее исчезновение было и исчезновением чар, ограждавших Дориат. Так народ синдаров, отвыкший за века мира от войн, оказался беззащитен и не способен принять бой.

- Славно! Славно! - восклицал Карантир, слушая рассказ Келегорма. - А что случилось дальше?

И пришли гномы - разъяренные воины, выдержавшие не одно сражение. Телами синдаров вымостили они себе дорогу в Менегрот. Произошедшее в Тысяче Пещер было не сражением, а избиением. Сокровищницы Тингола разграблены, Наугламир захвачен.

- И что же? - в нетерпении спрашивал Карантир. - Ведь они не вернулись в Ногрод. Что задержало их?

- Брат, - скорбно проговорил Келегорм, - произошло самое страшное, что ты можешь предположить, - снова на нашем пути встал Берен.

- Берен?! Мало было ему одной смерти!

- Мало было ему однажды отнять у нас творение отца! - воскликнул Куруфин в гневе. - Когда бы ни Хуан, этот человек давно был бы мертв раз и навсегда!

- А теперь у него защитник надежнее раукара, - добавил Келегорм.

И брат поведал брату, как Берен с отрядом эльфов напал на возвращающихся в Думунзахар наугримов, захватил Наугламир и унес его на Тол Гален, на землю Возродившихся из Мертвых. И никто из живущих не смеет ступить туда, ибо живым нет там места, и обитатели той земли не смеют отлучаться с нее.

- Но Берен сделал это - и доселе жив. Отчего же нам не попытаться ступить на Дор Фирн-и-Гуинар? Я не боюсь Берена.

- Карантир, и мы с Куруфином не боимся того, ибо хотя он и удачливее нас, но лишь человек. И всё же мы не пойдем воевать Тол Гален и вот почему.

Да, Берен нарушил пределы своих владений и жив. Пока жив, Карантир. Чары Мандоса охраняют этот остров. Берен, вмешавшись в дела живых, нарушил волю Мандоса, и, поверь мне, Сильмарил погубит его. Берен и Лучиэнь получили право быть в мире живых, но не рядом с живыми. Он поплатится за месть гномам, и у него не будет убийцы - он сам погубил себя.

- А что же нам делать теперь, Келегорм?

- Ждать, Карантир. Терпеливо ждать.

- Чего?

- Смерти Берена. Когда его и его жены не станет, исчезнет и Дор Фирн-и-Гуинар, останется только Тол Гален, а уж его-то захватить мы сумеем.

- Опять ждать! Когда удача была так близка...

- Если ты не хочешь ждать - я не держу тебя, брат. Но помни - мы с Куруфином с тобой не пойдем: смерти от оружия мы не боимся, но пасть жертвой чар Мандоса не желаем.

Карантир долго молчал, нахмурившись, потом сказал:

- Ты прав, Келегорм. Придется ждать.

Карантир и Куруфин были убеждены, что их старшим братом движут лишь осторожность и благоразумие, а Келегорм не желал, чтобы они знали об истинной причине его нежелания идти на Дор Фирн-и-Гуинар: он бы скорее умер, но не поднял оружия против Лучиэни.

Вскоре Темная Троица покинула владения младших братьев. Никто не знал, где они блуждают, а близнецы были и рады ничего не слышать о них, ибо старшие были вольны распоряжаться всем, чем владели Амрод и Амрас, как своим.

Неслышными тенями скользили Келегорм, Карантир и Куруфин в травах, пристально наблюдая с берега Адуранта за всем происходящим на Тол Галене; лесными призраками ходили они по Рэгиону и Нэлдорету, изучая уязвимые места Менегрота, если вдруг придется брать его боем; внезапно появлялись они перед своими нолдорами, таящимися теперь от сородичей больше, чем от врагов, - сыновья Феанора готовили бойцов к войне за Сильмарил, войне, которая не может быть неудачной, ибо противник их будет неизмеримо слабее Владыки Ангбанда. Иногда Темная Троица появлялась и перед Маэдросом, говорила о своих небольших победах и скрывала истинные приготовления.

Время шло. Диор правил в Менегроте, а жизнь Берена угасала.

Его не коснулась старость, его не покидали силы, просто день ото дня он становился прозрачнее, на глазах превращаясь в светлый призрак, не облеченный плотью. То же творилось и с Лучиэнью. И чем меньше тело сковывало ее, тем прекраснее казалась она - почти майэ, сбрасывающая покров.

И не только нарушение запрета вмешиваться в дела живых точило силы Берена и Лучиэни, но и Сильмарил медленно губил их, ибо заклятие Моргота не было снято и кого как не их - похитителей Алмаза - должно оно было настигнуть? Благой Свет Валинора вливал жизнь в их тела, и всё же Камень был проклят и надлежало ему вторично погубить Берена и Лучиэнь. И они умерли.

* * *

Темная Троица жила у близнецов, когда гонец Келегорма принес им весть о смерти Берена и о том, что Сильмарил - в Дориате.

- Как поторопились они надежно защитить Камень! - воскликнул Келегорм. - Мы бы захватили Тол Гален, но сокрушить Менегрот мы не можем - у нас нет для этого войска. После смерти Тингола Тысяча Пещер были беззащитны, но сейчас там Диор, и его дружина, и синдары, ставшие отменными бойцами за это время.

- Это невозможно... - как в бреду говорил Карантир. - Сильмарил не уйдет из наших рук, когда он так близок!

Куруфин, обхватив голову руками, напряженно размышлял.

- Я знаю, где взять войско, - вдруг сказал Карантир.

- Где?!

- Вот здесь. Мы потребуем дружину у младших братьев.

- Они расскажут о нашем походе Маэдросу...

- Мы возьмем с них слово, что они будут молчать.

- Итак, Менегрот обречен - провозгласил Келегорм.

Вечером того же дня, когда старшие братья вышли к младшим, Карантир, говоря о чем-то с Куруфином, вдруг громко рассмеялся. Амрод, услышав это, сказал:

- Брат, много столетий прошло с той поры, когда слышал я твой смех в последний раз. Ни разу не смеялся ты после гибели отца. Что же произошло ныне, что стал ты вдруг весел?

- Я отвечу тебе, брат мой... - начал Карантир, но Келегорм прервал его:

- Но прежде ты и Амрас услышите наше требование и поклянетесь исполнить его.

- Вы в праве требовать от нас.

- И мы всё сделаем, как вы прикажете.

- Хорошо. Итак, вы отдаёте нам бОльшую часть вашей дружины, и ни слова об этом не говорите Маэдросу и Маглору.

- Какого врага идете вы воевать в такой тайне?

- Или позабыли вы, братья, о Клятве? - грозно спросил Карантир.

- Ужели синдары стали врагами нолдоров?! - смертельно побледнев, спросил Амрас. - Ужели вновь обнажат эльдары меч против эльдаров?!

- Мы поклялись преследовать всякого! Или вы не помните? - Келегорм в эту минуту был так похож на ослепленного гневом отца!

- Так вот отчего смеешься ты, Карантир... - безысходно промолвил Амрод. - Да, мы сдержим свое слово, ибо не вправе спорить со старшими, но прежде я умоляю вас: откажитесь от преступного своего замысла!

- Едва ли ты достоин носить имя сына Феанора! - резко ответил Келегорм.

Войска у них набралось немало, и всё же далеко не достаточно, чтобы захватить Менегрот. Но это не смущало Темную Троицу - они были готовы хоть без дружины пробиться к заветной цели.

Небольшими отрядами осторожно и медленно пробирались нолдоры к границам Дориата. Каждый из сыновей Феанора вел своих бойцов к условленному месту. Они решили напасть на синдаров внезапно, хотя Куруфин пытался уговорить братьев бросить вызов Диору. Карантир в ответ только полыхнул очами, Келегорм спокойно объяснил:

- Благородству иногда следует предпочитать благоразумие, брат мой. Каждый нолдор в бою стоит троих синдаров, но у Диора вдесятеро больше бойцов, чем у нас...

Итак, они пробирались к Дориату. Карантир, опытный вождь и искушенный следопыт, вел своих безупречно тихо, однако даже не думая при этом о дороге, - сказывалась многолетняя привычка. Мысли сына Феанора занимал недавний разговор с Келегормом, и когда он вспоминал слова брата, то кровь бросалась ему в лицо.

Дело в том, что Келегорм сказал как об очевидном:

- Когда Сильмарил будет наш, мы отнесем его Маэдросу.

Почему Маэдросу? - спросил тогда Карантир.

- По закону, Алмаз должен принадлежать старшему в доме Феанора.

Карантир чуть не вскричал: "Добыть Сильмарил, чтобы тут же его лишиться!" - но осторожность взяла в нем верх над горячностью, и он поспешил притворно согласиться с братом.

И пробираясь к Дориату, он думал о том, что хоть Сильмарил еще не в их руках, но новое препятствие отделяет его от Алмаза. Карантир был готов примириться с мыслью, что Сильмарил будет общим для Темной Троицы (а не принадлежать ему одному), но отдать его Примирителю и Песнопевцу?! - нет, только не им, скрывающим слабость и нерешительность под маской благородства. Но если Келегорм решил, то такой исход неизбежен... Что же делать? Как не дать Келегорму распорядиться Сильмарилом?

Карантир всеми силами избегал единственного ответа на этот вопрос: чтобы Сильмарил не достался Маэдросу, должен погибнуть Келегорм.

Но как ни ослеплен был Карантир жаждой мести, как ни вожделел он Сильмарил, но и ему казалась чудовищной мысль обречь гибели старшего брата и вернейшего помощника. И чтобы отвлечься от нее, Карантир со всё возрастающей ненавистью думал о синдарах.

...Охраняющих границы часовых они сняли мгновенно и бесшумно. Чтобы синдары как можно дольше не узнали о вторжении, они убивали всех, кто попадался им на пути, мчась по Нэлдорету и Рэгиону. Но всё же несколько синдаров сумело скрыться от стрел нолдоров, и ужасная весть всколыхнула Менегрот.

Диор был достойным сыном Берена, он не дал испугу охватить его народ. Почти мгновенно изготовилась к бою дружина, вооружились и остальные. Чтобы уберечь женщин от сражения, которое вот-вот должно было разразиться, Диор приказал им вместе с детьми собраться в отдаленной части дворца и наглухо запереть двери. Королева Нимлот подошла к супругу и сказала:

- Твой отец одолел когда-то сыновей Феанора. Одолеешь их и ты. Я верю в твою победу.

Диор улыбнулся, Нимлот поцеловала его, и никто не мог поверить, что то был последний поцелуй в жизни обоих.

Поверх доспехов Диор одел Наугламир, и Свет Сильмарила озарял мужественное лицо короля, в чьих жилах слилась кровь майаров, эльдаров и атани, короля, который был достойным потомком своих славных предков. Для него не было выбора - победить или умереть - он знал, что любой ценой обязан победить, уберечь свой народ, покарать тех, кто когда-то едва не погубил его отца и мать.

Сильмарил, сияющий на груди короля, придавал ему новые силы. Его дело было правым, а значит, удача не может не оказаться на его стороне.

И он спокойно вышел на бой с уже опьяневшим от крови Келегормом.

Милосердие Лучиэни когда-то вернуло жизнь Келегорму, но вождь нолдоров забыл об этом, идя убить ее сына.

Клятва была сильнее памяти.

Натиск нолдоров был столь неистов, что, несмотря на попытки синдаров выставить кольцо обороны вокруг Менегрота, они скоро были вынуждены отступить в Тысячу Пещер. Келегорм - - предводитель нолдорского войска - искал поединка с Диором, расчищая мечом дорогу к королю синдаров. Возглавить свою дружину он велел одному из приближенных. Точно так же поступил и Карантир, старавшийся не терять брата из виду, чтобы тем самым не терять из виду Диора и Сильмарил, близость которого сын Феанора ощущал уже всем существом, и желание завладеть Камнем заглушило все другие стремления и чувства Карантира. Он бешено рубился, почти не замечая при этом врагов, - он видел лишь поединок Келегорма и Диора.

Бойцы стояли друг против друга. Они были мужественны и искусны, их силы были уравнены, ибо, хотя Келегорм был более ловок, Диору помогал сияющий у него на груди Сильмарил. Каждый из них свято верил, что бьется за справедливое дело, каждый по праву считал другого вором, каждый был движим местью за погибшего отца. И они бились друг с другом, хотя убийца у их отцов был общий, и Он, глядя со своего трона на севере, смеялся над истекающим кровью Белериандом...

Никто не смел вмешиваться в поединок двух вождей. Он длился, казалось, нескончаемо долго - ибо нескоро уставали эльдары, а Диору помогал Алмаз Феанора.

Прекрасный мозаичный пол Менегрота был залит кровью, и о трупы павших спотыкались живые бойцы. Небольшие группы нолдоров то оборонялись от синдаров, то преследовали их, и в сражении погибали те чудеса красоты, которые столетьями создавали эльдары Дориата и наугримы. И в безумной ярости схватки никто из противников не замечал этого, как тем более не заметил и нескольких упавших факелов...

Огонь быстро поднялся по занавесям, охватил деревянные украшения, двери. В Менегроте начался пожар. И случилось так, что сильнее всего разгорелось пламя там, где по приказу Диора наглухо закрылись женщины и дети. Увы, осторожность их обернулась гибелью, ибо, задыхаясь в дыму и пламени, не могли они выбраться наружу. Синдары спешили помочь им, разрушить убежище, ставшее вместилищем смерти, - но на пути их становились нолдоры, принуждавшие биться даже тех, кто хотел помочь гибнущим в огне. И большинство женщин и детей погибло в страшном пожаре; те же, кто вырвался из пламени в лес, находили смерть и там - не от рук нолдоров, но от страшных ожогов. Так погибли в лесу сыновья Диора, мать же их сгинула в пламени.

Как некогда над кораблями в Лосгаре, гудел ныне пожар над Менегротом. Диор понял, какая часть дворца горит, и с удвоенной яростью обрушился он на Келегорма, чтобы поскорее покончить с ним, и бежать спасать женщин. Келегорм по-прежнему отражал все удары сына Берена, но Карантир видел, что его брат слабеет, что еще немного - и он будет сражен. Карантиру не составило бы труда пробиться к брату, отвлечь Диора и тем спасти Келегорма от неминуемой смерти; но для Карантира брат был уже лишь преградой между ним и Сильмарилом, помехой на пути к осуществлению Карантиром Клятвы.

Глаза Карантира налились кровью. "Я один буду владеть Сильмарилом! И любой, кто встанет на моем пути, - падет!"

И Карантир предал Келегорма, не спася брата от гибельного меча Диора. И Келегорм пал.

Но и силы Диора были не те, что в начале боя. Даже помощи Сильмарила не хватало ему теперь. Он был измучен поединком с сильнейшим из противников. Сын Берена, стоя над поверженным Келегормом, тяжело перевел дыхание, и уже хотел поспешить к залам, охваченным пожаром... но тут перед ним встал Карантир.

Сын Феанора почти не был утомлен - ибо он ждал этого поединка и сберегал для него силы. Он напал на Диора и сразу увидел, что тот в состоянии лишь защищаться. "Славно помог мне Келегорм, измотав Диора. Я быстро одолею его".

Красная пелена застилала взор Диора. Огнем жгли раны, нанесенные Келегормом. Руки переставали слушаться. Меч казался всё тяжелее. "Я погибаю? Нет! Я должен победить!.." - и тут взмах меча Карантира оборвал жизнь сына Берена.

В мгновенье осознал Карантир, что Диор мертв и нет последней преграды на пути к Сильмарилу. Сын Феанора забыл обо всем, битва перестала существовать для него. Ослепительный Свет Сильмарила - единственное, что осталось во вселенной, и этот Свет принадлежал ему, Карантиру, безраздельно, навсегда! Карантир бросил меч, опустился на колени перед мертвым Диором, снял с него Наугламир и крепко сжал в руках.

Он исполнил Клятву! Он вернул Алмаз Феанора! Лик Карантира сиял торжеством, нолдор словно впитывал в себя божественно-чистый Свет Сильмарила, не желая отныне и навсегда видеть ничего, кроме этого Света...

И вдруг свет на мгновенье померк в его глазах, и тотчас он увидел, что Камень залит чем-то алым. "Кровь? Чья?" И боль, страшнейшая, никогда раньше не испытываемая им, была ответом. "Моя? Я убит?" Последним усилием воли вгляделся Карантир в Сильмарил, надеясь хоть свой последний вздох пробыть в этом чистом Свете - но чернота, подобно огромному валуну, накатилась на него.

Руки сына Феанора разжались.

Карантир лежал с широко раскрытыми глазами, рассеченный неизвестным синдаром от правого плеча до середины спины - точно так же, как некогда сам Карантир рассек Ольвэ Альквалондского. Сын Феанора был убит в спину и безоружным.

Так нашел свой конец Карантир Кователь, Карантир Мрачный, которого называли еще Убийцей Пяти Королей - Ольвэ и Диора убил он своей рукой, Тингола убили его ученики, короля Ногрода он хитростью послал он на смерть, а Азагхал погиб, потому что был другом Карантира. Не было среди нолдоров столь мрачной и страшной фигуры - он мог бы стать великим героем, он был великим Мастером, но остался в памяти как великий преступник. И как нельзя более подходило ему имя Кровавый Поток...

* * *

Куруфину никто не сказал о гибели братьев - он сам понял, что они мертвы. Сын Феанора затрубил в рог, сзывая нолдоров. Когда они пробились к нему, он сказал кратко:

- Уходите. Выживите, чтобы потом рассчитаться.

- А ты, таро?

Голос Куруфина был холодным, безжизненным голосом обреченного:

- Я слишком много отступал. Я вправе не отступить сегодня. Уходите.

И он, неистово вращая тяжелым и широким мечом, один сдерживал дружину синдаров, преследовавшую его народ. Куруфину незачем было жить: он понял, что если они не добыли Сильмарил сейчас, значит, им уже не обрести Камень, а раз Клятва не исполнима, то жизнь теряет смысл. И он ненавидел синдаров, сумевших охранить Сильмарил, и мечтал только о том, чтобы в свой последний час забрать их с собой к Мандосу как можно больше.

Он был подобен льву, обезумевшему от боли, огромной морской волне, рушащейся на берег, ураганному ветру, сметающему всё на пути. Он мстил за братьев, за неисполненную Клятву, за свою близкую смерть. Он не ведал пощады.

Он не чувствовал ран, не замечал собственной крови - всю силу, не растраченную за долгие годы ожидания, вкладывал он ныне в свои удары, в свою месть.

Он мстил тем, ради помощи которым отрекся от Валинора его отец.

Куруфин был страшен и величествен - один против всего Дориата. И ни у кого из синдаров не достало духу ударить его в спину или поразить из лука - с таким бойцом надлежало встретиться лицом к лицу, хотя бы это и грозило смертью.

Но раны его кровоточили страшно... И вот он упал на одно колено, попробовал встать, опираясь на меч, - но не удержался и рухнул. Никто из синдаров не осмелился добить его.

Куруфин собрал все силы, приподнялся, но упал снова. Несколько раз он пытался встать, но вновь падал, и кровь всё сильнее хлестала из его ран. Преклоняясь и ужасаясь, смотрели синдары на собрата по крови, который был врагом, на врага, чье мужество и стойкость были образцом для всякого воина. Воля Куруфина, заставлявшая его снова и снова пытаться встать, повергала в священный трепет застывших вокруг него бойцов. И они думали, что не может эльдар быть наделен такой волей, и оттого страшились приблизиться к умирающему нолдору.

И даже когда он уже долго не поднимался, они еще не решались подойти и удостовериться, что он мертв.

* * *

Смерть простерла свои крылья над Дориатом. Отзвенели мечи, потухли пожары. Пришло время безысходных слез. Но и должным образом оплакать погибших не могли синдары - ибо им надлежало поспешить покинуть эти места, опасаясь смертоносного прихода мстящего войска нолдоров. И сдерживая рыдания, торопились эльдары Дориата предать земле тела умерших. И юная Эльвинг, в один день потерявшая мать, отца и братьев, не могла вволю излить печаль по ним. Дочери Диора отдали Наугламир, и не рада она была этому сокровищу, но на свеженасыпанном кургане поклялась до конца жизни охранять Сильмарил от сыновей Феанора, дабы не напрасной была гибель ее отца.

Так сбывалось Проклятье Мандоса. Так нолдоры, мечтавшие стать наставниками синдаров, превратились в их убийц. Так руками мастеров были разрушены одни из самых прекрасных эльфийских чертогов. Так два народа, вместо того, чтобы пойти против общего Врага, истребили друг друга к великой радости Владыки Ангбанда.

И говорят, что синдары хотели бросить тела сыновей Феанора на растерзание птицам и зверям, но явилась из леса Рандирвен и молила отдать тела братьев, и народ Дориата не посмел ей прекословить. Так Рандирвен и Курутано были единственными, кто оплакал их гибель и возвел над ними курган.

СИЛЬМАРИЛ

Как слеза сестры о братьях,
Капля тихой горькой скорби,
Безысходного страданья
Долгий неподдельный плач,
	Как чисты печали слёзы,
	Так же свет твой чист и ясен,
	Так же скорбью наполняет
	Сердце всех, кто зрит тебя.
Вкус един у слёз, и крови,
И у вод солёных моря -
Ты омыт был ими всеми,
Вкус их навсегда вобрал.
	Кто очиститься сумеет
	От проклятья родового? -
	Камню может быть прощенье,
	Но героям - никогда.
Вечной памятью о павших,
Вечной скорбью, вечной болью
Станет нам Звезда Надежды -
Как слеза во тьме небес.

Глава 5. "...и лишит их самого Сокровища"

После разгрома в Дориате воины Амрода и Амраса вернулись на Амон Эреб и с ними к близнецам пришли некоторые бойцы Темной Троицы; большинство же воителей владык Аглона и Тар-Гэлиона ушли на Химринг к Маэдросу.

Они явились к старшему в роде Феанора и рассказали ему о нападении на Дориат.

Для Маэдроса этот рассказ был страшнее пытки.

Ибо от сына Нерданэли судьба теперь требовала невозможного: он знал, что даже Клятва не заставит его обнажить оружие против народа эльдар - но он обязан был отмстить гибель братьев.

Страшное преступление братьев, необходимость и невозможность мстить за них, двойным горем легли на плечи Маэдросу и Маглору. Братья молчали, избегая всех, даже друг друга, страшась разговоров о Клятве и Долге, - они знали: отмстят они гибель Темной Троицы или нет - они равно совершат преступление.

Воины из Аглона и Тар-Гэлиона молчали тоже. Они страстно желали мести, но были приучены к жестокой дисциплине, когда воин не смеет советовать вождю. Те, кто служил Темной Троице, были ей преданы беззаветно, и скорбь сжимала их горло, и молчали воины, навеки одевшие синие одежды.

И впервые за всю историю войн радостной была для нолдоров весть о нападении войск Ангбанда, вновь взявших неприступный Химринг в кольцо осады. Осажденные были счастливы, что могут сражаться с убийцами их Государя, не думая о мести за его сыновей, они были рады, что осаждены, что лишены всякой связи с внешним миром, ибо Маэдрос впервые в жизни боялся - боялся, что однажды ему сообщат, где находятся беглецы из Дориата, где хранится Сильмарил, и тогда Клятва заставит его пойти против эльдар.

Впервые за всю историю войн бойцы Химринга старались не поразить врагов сколь можно быстро, а напротив - растянуть войну. А орки, не видя в нолдорах прежней ярости, стали сражаться с меньшим ожесточением и сами, ибо им приказано было не захватить Химринг, а лишь запереть там нолдоров.

Поэтому осада Химринга затянулась не на один десяток лет.

* * *

Маэдрос впервые в жизни устрашился Клятвы, и, будучи не в силах ни противостоять ей, ни исполнить ее, избрал лучшей защитой от Клятвы незнание о том, где Сильмарил. Чтобы эта весть даже случайно не пришла к нему, старший сын Феанора не желал знать ничего о творящемся в мире.

Замкнутость Маэдроса была удачей для Моргота, обрушившего всю свою мощь на Гондолин. Маэдрос не ведал о том, насколько Тургон нуждается в его помощи.

В "Квэнта Сильмариллион" подробно повествуется о гибели Гондолина, и нам немногое можно добавить к этим сказаниям.

Гондолин погиб от двойного предательства. Первое всем известно - это предательство Маэглина, но не оно было главной причиной гибели Потаенного Королевства, а иное - предательство Тургона, ибо он с легкость предал Государя, тогда лишь повторяя слова Феанора о заботе о Срединных Землях, пока стремился уйти из-под власти Валар, но забыв о них, когда стал правителем сам. И вполне уподобившись Валарам в стремлении создать красу и благо лишь для себя и не желая знать о бедах мира, совершил Тургон страшнейшее из предательств - предал своего отца в Дагор Браголлах. И, замкнув свое сердце от чужой боли так же крепко, как Гондолин - от внешнего мира, предал Тургон верного товарища своего Хурина, спасшего его жизнь в Нирнаэт Арноэдиад, и это предательство погубило Тургона, а не спасло, как он надеялся. Ибо, если бы вернувшийся из плена Хурин был впущен в Гондолин, то менее бы узнали о Потаенном Королевстве в Ангбанде, чем случилось это, когда тщетно взывал сын Галдора у границ владений Тургона.

Так трижды предавший Тургон был предан сам, и тот, кто не помогал, сам был обречен не получить помощи в гибельный час.

* * *

Валатаро Ульмо, никогда не оставлявший Эндорэ своей заботой, долго не мог примирить в сердце своем желание помочь тем, кого губит Моргот, и ярый гнев на нолдоров за истребление тэлери. И всё же сострадание пересилило гнев, и оттого не единожды помог Ульмо Туору, и пытался спасти Тургона, и после забота Валара стала щитом для Эарендила и беглецов из Гондолина. И повинуясь неслышному гласу Ульмо, пришли они в устье Сириона, где уже скрывались оберегаемые Валаром Эльвинг и народ Дориата. Так Хранимая Гавань стала местом, где синдары и нолдоры слились в единый народ. Могущество Ульмо оберегало эти земли и воды, и шли десятилетия, и росли дети Эарендила и Эльвинг - Элронд и Элрос - и никто не знал о существовании Хранимой Гавани.

Но томительна была для Возлюбившего Море - Эарендила - жизнь на берегу, и пренебрег он запретом Ульмо покидать Хранимую Гавань, и поплыл он на остров Балар к Кирдану, и встретил там Гил-Галада, сына Фингона, и приветствовал его как старшего родича. И радовались Эарендил и Кирдан крепкому товариществу своему, и вместе трудились, создавая прекрасный корабль Вингилот, и не ведали, что невольно раскрыта тайна Хранимой Гавани, и вести о Сильмариле достигли слуха Амрода и Амраса.

* * *

Чем больше уходило времени со дня гибели Дориата, тем сумрачнее становился Амрод. Часто глаза его вспыхивали так, как когда-то полыхали очи Темной Троицы, часто лицо его искажалось ненавистью, а рука яростно сжимала меч. Таким прежде Амрод никогда не бывал.

Он никогда не любил Темную Троицу - так он считал всю жизнь. Он всегда осуждал их жестокость, их готовность назвать врагами всякого, кто не подчиняется с первого слова; самому Амроду эти чувства были чужды - так он считал всю жизнь. Он почти ненавидел старших братьев за их готовность во имя Клятвы истреблять эльдаров - так он считал всю жизнь.

Теперь он считает иначе.

Всю жизнь он почти не желал признавать Темную Троицу своими братьями - теперь, когда они мертвы, он с неведомой ему доселе силой чувствует, что ему нет жизни, пока он не отомстит за них.

Он должен отмстить гибель братьев - эта мысль подчиняет себе всё существо Амрода. И на его лице явственно проступают черты столь сильного сходства с Келегормом.

Почти все его воины сражались в Дориате. Они помнят, каково им было отступить, когда Куруфин прикрывал их отход. Они помнят мертвое лицо Келегорма и разрубленное тело Карантира. Они жаждут отомстить убийцам вождей.

Если Химринг сражается, ища в битве забытьё, то на Амон Эребе царит страшная тишина. Здесь нет достойных противников. Здесь гнев раздирает души воинов, обреченных на бездействие. Амон Эреб копит силы для Мести.

Амрод рассылает разведчиков во всему Белерианду - искать народ, убивший его братьев. И пока Эарендил не покинул Хранимую Гавань, поиски воинов Амрода были тщетны.

- Мой вождь, мы нашили их.

Амрод не пошевелился, но лицо его напряглось, словно выточенное из камня.

- Сильмарил - в устье Сириона.

- Большое поселение? - резко спросил сын Феанора.

- Да.

- Ты был в том бою в Дориате, тебе ведомы силы синдаров - так скажи, одолеем ли мы их?

- Не гневайся, вождь, но нашего войска мало.

- Что ж... - Амрод сощурил глаза. - Келегорм готовил свой поход в тайне от Маэдроса. Не это ли было причиной его гибели?..

И Амрод оставил Амраса готовить к бою воинство Амон Эреба, а сам с небольшим отрядом поспешил на север - к Химрингу.

Они рассекли орочье войско, как нос ладьи рассекает воду. И защитники Химринга, увидя жаркий бой у подножия холма, с истинно нолдорской яростью набросились на врагов - и сокрушили их.

Амрод вошел к Маэдросу. Глаза младшего сына Феанора, казалось, не замечали ничего: взгляд был неподвижен и брови сошлись над переносьем. Маэдрос понял, с какой вестью приехал Амрод, раньше, чем тот заговорил.

- Кровь братьев взывает к отмщению и Клятва зовет нас, - рёк Амрод. - Сильмарил - в устье Сириона.

Маэдрос прикрыл глаза. Он едва ни закричал: "Пощади!". Но вместо этого он глухо произнес:

- Да, так требует Клятва.

...Когда Феанор сжигал корабли в Лосгаре, Маэдрос бежал прочь - он не мог воспрепятствовать отцу, но и не желал пятнать руки предательством. Теперь бежать было некуда. Теперь он был старшим в Доме Феанора, и горящие жаждой отмщения очи воинов смотрели на него как на истинного преемника Государя, который поведет их к Мести. И Маэдрос понял, что если он не сразит Хранимую Гавань, то он предаст свой народ, он предаст тех воинов, на чьих глазах погибла Темная Троица, - воинов, для которых в жизни осталась только месть за вождей.

Некогда Государь Феанор увлек за собой целый народ. Теперь государь - Маэдрос, и он должен помимо воли идти туда, куда его ведет народ.

И Маэдрос отдал приказ о походе на Хранимую Гавань.

* * *

Чувство близкой беды тревожило Эарендила. Он не знал, кому грозит беда, но был странно уверен в том, что именно он властен эту беду отвести. И еще одно странное чувство владело им: он знал, что должен плыть на Запад. Эарендил ведал, что путь в Валинор закрыт даже для эльдар - и всё же вел Вингилот к закату.

* * *

Маэдрос надеялся избежать кровопролития. Когда же он узнал о том, что в Хранимой Гавани нашли приют нолдоры Гондолина, то мысль о штурме показалась ему чудовищной. И он послал гонцов к Эльвинг, заклиная ее вернуть Сильмарил и клянясь уплатить любую цену Алмаза.

Эльвинг отвечала так:

"Убийцы отца моего, и матери моей, и братьев моих не получат от меня Сильмарил".

Для Маэдроса это прозвучало приговором. Смерть была милее ему, чем исполнение долга государя.

Он сидел на вершине холма, сжимая в руках палантир. Над ним прекрасная ночь простерла во всё небо свой шитый звездами плащ. Внизу, в долине, неярко горели костры его войска. Там было тихо, но он знал, что нолдоры не спят, - просто перед битвой каждый копит жажду мщения в своем сердце.

И он знал, что ему надлежит брать с них пример. Потому он и глядел в палантир - дабы картины былого разожгли в нем боевой пыл.

...Он стоял рядом с Государем на площади Тириона, и не только уста, но сердце повторяло слова Клятвы.

...Он стоял над умирающим отцом, не в силах поверить в происходящее... Смертельная боль в очах отца, беспредельное горе во взоре Альвдис... Ее мученическая смерть и кончина отца.

...Мертвое лицо Ворнгола, и пламень гнева в глазах его братьев. Безумный поход Пяти Вождей... Раздирающая душу смерть Келебринмайта... Бесстрашие Келегорма и Рандирвен, осмелившихся возвести на Ард-Галене курган над телами сыновей Альвдис... Их пение на кургане - пение нолдоров в захваченной Врагом стране, пение, больше похожее на боевую песнь, чем на похоронное причитание.

...Мертвое лицо Келегорма. Мертвый Диор. Разрубленный почти пополам Карантир. Три тела, упавшие одно на другое.

...Куруфин, ищущий смерти и обретающий ее.

Он поднимает голову, обводит взглядом темный горизонт. Он почти готов вести войска в бой. Он почти забыл о том, что будет убивать эльдаров.

Почти... Но этого "почти" достаточно, чтобы он увидел в палантире Альквалондэ... А следом - предательство Финголфина в Арамане, и Лосгар, и ужас в очах Лучиэни, когда Келегорм грозил ей смертью, и гибель невинных синдаров под нолдорскими мечами...

Он закрывает лицо руками. Он плачет, хотя знает, что плачущий воин достоин презрения. Он не может отдать приказ о начале боя.

Но он обязан с восходом солнца вести нолдоров на Хранимую Гавань.

Восток медленно светлеет. Он зажмуривается, чтобы не видеть красноватых отбликов на облаках, - для него это отсветы пламени Лосгара и пожара Менегрота. И в третий раз этот пламень заполыхает здесь.

И зажжет этот огонь он - Маэдрос, старший сын Феанора.

Когда начало светать, Амрод поднялся на холм к брату. Неподвижно застывший над палантиром Маэдрос не слышал его шагов.

- Брат... - тихо окликнул Амрод.

Маэдрос поднял голову, но взгляд его оставался отрешенным и мысли были далеко.

- Брат, уже светает. Пора выступать.

- Да... - ответил Маэдрос, соглашаясь с тем, что светает.

Амрод вскинул к губам рог, гордо и громко затрубил в него.

Маэдрос вскочил в ужасе, поняв, какой приказ он только что отдал. Его первым желанием было остановить неизбежное - но тут перед его глазами встали мертвые лица Государя, и Ворнгола, и Малмайта, и Келебринмайта, и Келегорма, и Карантира, и Куруфина... Он глядел на мертвые блики отца и братьев, а сознание услужливо подсказывало: "Хранимая Гавань сама подписала себе приговор. Ты предлагал им решить дело миром".

И Маэдрос уверенной походкой полководца спустился с холма к ждавшему его войску.

И они ворвались в Хранимую Гавань с такой яростью, с какой на эльдаров не набрасывались и орочьи войска. Натиск нолдоров был неудержим - цепь потерь довела их до отчаянья, до безумства. Они презрели все чувства, кроме мести, затмившей им разум и очи.

Под мечами воинства сыновей Феанора гибли не только синдары, но и нолдоры Гондолина.

Амрод искал Сильмарил, всем существом ощущая его близость, - так пес идет по следу добычи. Вот одна из женщин метнулась прочь от него - но Амрод успел увидеть сияние, пробивающееся сквозь запахнутый на груди плащ. Амрод устремился за Эльвинг.

Доспехи замедляли его бег, но жажда мести словно на крыльях несла его вперед. Стрелы и копья проносились мимо сына Феанора, не причиняя вреда, противники расступались перед ним - казалось, незримая сила оберегает Амрода. Эльвинг бежала, он преследовал ее - и для них словно не было кипящего вокруг боя.

В страхе Эльвинг не осознавала, куда бежит, - и не заметила, как оказалась у обрыва. Пути к спасению не было. Всего несколько шагов отделяло нолдора от нее.

Эльвинг обернулась, еще не желая верить, что ее сейчас настигнет смерть... Амрод занес меч...

...и в этот миг его взгляд встретился со взглядом Эльвинг. Он увидел отчаянье в ее глазах, и страх смерти, и последнюю попытку уцепиться за жизнь - увидел женщину, которая так боится умереть, - и не нанес удара.

Стрела вонзилась в плечо Амрода.

Эльвинг не поняла, что произошло, почему смерть отступила от нее. Дочь Диора, дрожа от ужаса, сделала шаг назад, другой - и сорвалась с обрыва.

Амрод бросился к обрыву: "Я не хотел ее смерти! Нет!" - и он увидел, что из волн поднимается белая птица и на груди ее сияет Сильмарил. Так Ульмо явил чудо и спас Эльвинг.

Птица поднималась над волнами, всё увереннее борясь с потоками воздуха. И чем дольше Амрод смотрел на нее, тем больше в его сердце радость при виде того, что пощаженная им уцелела, сменялась прежней ненавистью.

Амрод непроизвольно снял с плеча лук (раны он не чувствовал), наложил стрелу, прицелился... Пусть Сильмарил сгинет в море, если он не может достаться сыновьям Феанора, - пусть не достанется никому!

"Ты не достанешься никому!" - говорил Келегорм, целясь в Лучиэнь... С теми же словами Амрод целился в дочь ее сына.

Он был готов спустить тетиву, когда Свет Сильмарила ослепил его глаза.

И натянувшая тетиву рука замерла.

Птица поднималась всё выше. Скоро она станет вне досягаемости стрелы. Амрод медлил.

И в ушах его раздался гневный крик Келегорма: "Стреляй же! Стреляй!" - словно брат стоял рядом с ним.

Амрод вспомнил безумный страх во взгляде Эльвинг; он понял, что не способен убить женщину даже во имя Клятвы, - и опустил лук.

Копье, пущенное могучей рукой, пробило его кольчугу и глубоко вонзилось в спину. Смертельно раненый Амрод рухнул на землю.

В Гавани по-прежнему кипел бой. Умирающий сын Феанора не слышал звуков битвы. Он истекал кровью, он торопил смерть, моля ее о милосердии, - но смерть не приходила. Сознание Амрода оставалось ясным, он понимал, что судьба поставила его перед страшным выбором: или он убьет Эльвинг, или падет сам. Амрод не жалел о свершенном.

Так нашел его Маэдрос.

- Вынь копье... Дай мне умереть быстро... - немеющими губами попросил его Амрод.

- Не умирай, брат, - прошептал Маэдрос.

- Пусть я умру... Пусть я умру, но пусть живет она... - еле слышно ответил Амрод.

Маэдрос выдернул копье, положил голову брата себе на колени, Амрод последним усилием сжал его руку в своей - и оба застыли неподвижно: один - живой, другой - мертвый.

* * *

Птица-Эльвинг с Сильмарилом на груди летела к закату, и чем больше удалялась она от Хранимой Гавани, тем слабее владело сражающимися заклятие Моргота, наложенное на Алмаз Феанора. Разум возвращался к обезумевшим. Бой затихал сам собой.

Эльдары, скрестившие мечи в поединке, вдруг опускали их со стыдом и ужасом в глазах. Они спрашивали себя: как могло случиться, что они ринулись в этот бой, где нолдор убивал нолдора, где мстили синдарам лишь за то, что они только оборонялись в свое время?

И очнувшись от безумия, спешили прежние враги помочь раненым, не спрашивая, из какого войска те, кто нуждается в помощи.

Маглор искал Амраса.

И нашел его.

Обломки стрел торчали из тела младшего брата. Кровь из ран уже давно не текла.

Маглор взял тело Амраса на руки и бережно, словно боялся разбудить спящего, понес его туда, где по-прежнему недвижим сидел над Амродом Маэдрос.

- Они ушли вдвоем, как и жили, - сказал Маглор, кладя тело Амраса на траву.

Маэдрос, стоя на коленях над телами близнецов, беззвучно плакал. Маглор молчал.

Анар клонился к закату. Небо и море медленно окрашивались красным. И Маглор тихо сказал, глядя на запад:

- Волны смоют с земли пролитую нами кровь. Но что сможет смыть эту кровь в памяти эльдаров?..

Маэдрос тихо говорил:

- Безумие Амрода повело нас в этот поход. И Амрод жизнью своей заплатил за прозрение... Эльвинг жива, и цел Сильмарил - и я рад, что он недоступен для нас.

- И Клятва навеки неисполнима, - скорбно сказал Маглор.

Маэдрос горько усмехнулся:

- Мы натворили столько зла, что даже долгой эльфийской жизни не хватит, чтобы исправить его.

- Да, это новая цель жизни, - проговорил Песнопевец. - Но об этом ли мечтали мы в Форменосе вместе с отцом?.. - и в этот миг Маглор внезапно обернулся.

Безупречным чутьем воина он почувствовал опасность и схватил занесенную для удара руку раньше, чем кинжал вонзился в его спину. Нападавший вскрикнул от боли.

Крик был почти детский.

Сыновья Феанора вскочили на ноги, с изумлением глядя на неудачливого убийцу.

Перед ними стоял юноша, еще недавно бывший мальчиком. Его глаза горели ненавистью, лицо было сведено болью (Маглор вывернул ему руку и по-прежнему крепко держал), но братьев поразила не ярость во взоре отрока, а то, что черты его лица были им знакомы.

- Кто ты? Почему ты напал на меня? - спросил Маглор.

- Вы убили мою мать! - гневно выдохнул юноша.

- Твоя мать - Эльвинг?

При этом имени лицо юноши напряглось.

- Мы не убивали ее, - спокойно сказал Маэдрос.

- Ее убили по вашему приказу!

- Нет. Она жива.

- Ложь! Ты обманываешь меня!

- Безумие этого мира беспредельно, - горько сказал Маэдрос. - Сын не хочет верить в то, что его мать жива. Маглор, отпусти его.

Сын Эльвинг ухватился левой рукой за вывихнутое запястье правой, стараясь скрыть, насколько ему больно. Сыновья Феанора молча смотрели на потомка Финголфина.

Юноша не видел в них враждебности, и это его настораживало. Он подобрал с земли свой кинжал, вложил его в ножны...

- Вы отпускаете меня? - недоуменно спросил он.

Сыновья Феанора переглянулись и почти одновременно сказали "Да".

- Но почему?

- Ты действительно хочешь узнать ответ? - скорбным был взгляд Маэдроса и печальным голос.

- Да, - ответил сын Эльвинг.

- Ради них, - сказал Маэдрос, показывая на охладевшие тела близнецов. - Ради них мы не причиним тебе зла, хоть ты и пытался убить Маглора.

- Если вы так миролюбивы, то почему по вашей воле была истреблена Хранимая Гавань?!

При этих словах Маэдрос содрогнулся от боли, а Маглор негромко ответил:

- Это была не наша воля.

И сын Эльвинг, сам не зная почему, поверил им.

- Как тебя зовут? - помолчав, спросил Маглор.

- Элрос.

- Ты пойдешь с нами, Элрос, и будешь жить в моем доме.

- Ты хочешь силой увести меня отсюда?

Маглор покачал головой:

- Ты пойдешь по своей воле. Здесь оставаться незачем: на месте, где пролилась братоубийственная кровь, никогда не вырастет трава. Здесь не будет больше жизни. А я - твой родич, и позабочусь о тебе.

Элрос сам не понимал, почему он верит нолдорам. И он сказал:

- Надо найти моего брата.

- Будь рядом со мной - и твой брат найдется сам, - ответил Маглор.

Погребальные обряды были завершены. Воинство нолдоров покидало пепелище Хранимой Гавани. С сыновьями Феанора уходили многие нолдоры Гондолина, но многие - напротив, оставались с синдарами Дориата. Все молчали, стыдясь недавнего боя.

Элрос шел подле Маглора.

И вдруг из-за спин синдаров выскочил юноша и бросился с мечом на Маглора. Элрос встал на его пути, закрывая сына Феанора собой, и крикнул:

- Остановись, брат!

Элронд остановился.

- Они же убийцы! - глухо проговорил он.

Элрос внимательно посмотрел ему в глаза:

- Я иду с ними по доброй воле.

* * *

Валатаро Ульмо творил судьбу Арды. Он изначально желал помочь Срединным Землям, и вот теперь в его руках было то, перед чем меркло могущество Валар: Вала Ульмо вершил судьбу Второго Сильмарила. Он спас Эльвинг, обратив ее в птицу, и теперь она летела, повинуясь воле Валара, к Вингилоту.

Ульмо знал, что произойдет дальше: он откроет Эарендилу путь через зачарованные моря, незримая грань, ограждающая Валинор, расступится перед предсолнечным Светом - и Эарендил ступит на землю Амана. Ульмо надеялся, что, как только Сильмарил достигнет Амана, с Алмаза спадет заклятием Моргота и Свет Благих Помыслов озарит всех в Валиноре. И Свет этот будет столь могуществен, что подчинит себе Валаров, и забота об Эндорэ вновь пробудится в их сердцах, и поведут они рати Амана на Ангбанд. И свершится заветная мечта Ульмо - станут Срединные Земли свободными от душащей их власти Моргота.

И Ульмо вел Вингилот к закату. И радовались встрече с неведомым Эарендил и Эльвинг, стоя на носу корабля, и Сильмарил Благих Помыслов освещал их души...

(И не ведал Валатаро Ульмо, что спустя три Эпохи поведет он к западу другой корабль, и на носу будет стоять человек со звездным Сильмарилом на груди, с Алмазом, который назовут Амбакоро - Рок Восставших...)

И близилось свершение заветной мечты юности Феанора - вместе с Валарами одолеть Мрак. Так еще одну победу одержал мертвый Феанор: творением своим заставил Валар помочь Эндорэ.

И расступилась пред Светом Сильмарила незримая Грань, и вошел Вингилот в те воды, что не знали иных кораблей, кроме судов тэлери.

И сошел Эарендил Благословенный на землю Амана, и незамутненным Светом сиял отныне Сильмарил на челе его.

"...Я шел по земле Валинора и не мог поверить, что это не сон, что я действительно достиг края, казавшегося людям недостижимее звезд. Был ли счастлив я? - не знаю. Мне слишком мало верилось в случившееся.

Мне дышалось легко. Воздух был целительный, бодрящий - новые силы вливались в меня. Мне хотелось вечно идти и идти по этой земле, впитывая в себя ее животворную силу.

Я любовался этой землей, хотя не мог различить ее облик ясно: пелена тумана словно закрывала мой взор. Я видел горы и холмы, и сады, и поля, и прекрасные города, и великолепные дворцы - но всё словно в дымке.

И никого живого не увидел я. Хотя и чудилось мне порою, что слышу я то разговор, то пение, то смех.

И пришел я к холму, и увидел я на нем два Древа. Были они безжизненны, но всё же подле них почувствовал я, как беспредельная благодать наполняет душу мою и сердце мое.

И искал я того, кому передам мольбу народов Эндорэ. Но не видел я никого - и отчаялся..."

- По какому праву ступил потомок людей на бессмертную землю? - вопросил Мандос Круг Судеб.

- Разве он не потомок эльдаров также? - отвечал Ульмо.

- Тем хуже, ибо он потомок нолдоров, что добровольно ушли в изгнание и кому закрыта дорога назад, - подобно приговору прозвучали слова Намо.

Но возразил ему Ульмо, и голос Владыки был певуч, словно музыка вод:

- Потомок нолдоров сделал то, в чем отказал нам Феанор - он принес в Маханаксар Сильмарил. Великий подвиг совершил он, приплыв сюда, и должно нам выслушать его и наградить по его заслугам.

И рек Манвэ:

- Да будет приведен в Маханаксар Эарендил, и да узрит он нас, и да изложит нам свое послание.

"...И в отчаянии пошел я назад, к морю, размышляя, отчего глухи сердца Валар к страданиям Эндорэ, отчего даже выслушать меня не хотят они...

Так шел я в печали, и вдруг услышал голос. Казался тот голос негромким - и оглушительным, властным - и нежным:

- Остановись, Эарендил сын Туора. Те, к кому ты явился, желают говорить с тобой.

Я поднял глаза и увидел стоящего на горе мужа статного и высокого - выше всех виденных мною. Бело-голубые его одеяния сияли мириадами самоцветных камней, величественной была осанка и царственным - бессмертный лик. То был Эонвэ, глашатай Владыки Арды.

Тогда склонился я перед величием его. Он же рек:

- Поспеши, о потомок эльдар и атани, ибо Валары ждут тебя.

И шел я следом за Эонвэ, и спала пелена тумана с глаз моих, и узрел я эльдар Валинора, и узрел я красоту нетленной земли во всём ее великолепии.

Так шел я, и думал, и страшился: "Если столь прекрасна эта земля, что трепещет от беспредельного счастья сердце мое, то не ослепну ли я, увидев блистательность тех, кто сотворил эту красоту?"

И Эонвэ словно услышал мои мысли:

- Не тревожься, о сын Туора. Ибо нет в Арде высшего блага, чем узреть Валар; благо же не может быть гибельно.

И легко стало у меня на душе. И мы продолжали путь..."

Не хотел Эарендил Благословенный поверить, что есть в Арде высшее благо, нежели зреть Валар, и благо это - идти своим путем к своей цели, как бы ни была цель недостижима и как бы ни был путь тернист. Не ведал Эарендил, что ради этого блага покинули нолдоры землю Амана, предпочтя боль утрат - благополучию без цели.

И Эарендил вступил в Маханаксар и не устрашился величия Валар, но увидел в них тех, кто выслушает и поможет. Долго говорил Эарендил о бедах, терзающих Эндорэ, где не было силы, способной противостоять Морготу. И молил сын Туора о помощи слабым и страждущим, и не остался никто из Валар равнодушным к его просьбе, ибо страстной была речь Эарендила, правдивыми слова, и сиял на челе Морехода Сильмарил Благих Помыслов, очистившийся от Проклятия Моргота, и Свет Сильмарила подчинял себе Валар.

И провозгласил Манвэ поход в Эндорэ, и Мандос предрек падение Моргота.

* * *

На Химринге жизнь текла своим чередом. Нолдорам она казалась почти мирной, хотя кольцо осады вокруг Химринга почти всегда было замкнуто. И всё же это не помешало Маэдросу отправиться с большим отрядом на помощь лайквэнди, оставив неприступную крепость на попечение Маглора.

Маглор же не слишком сам заботился о деле обороны, поручая это другим, - ибо он ведал, что Химринг Врагу не взять. Всё свое время сын Феанора проводил с Элросом и Элрондом, обучая их мудрости нолдоров.

Маглор чувствовал приближение беды. У него не доставало сил смотреть на закат, ибо небо казалось ему затянутым кровавыми тучами, что сгущаются над ним и его братом. И, обреченный, он торопился жить - торопился передать сыновьям Эарендила те знания, что за многие столетия накопили форменосцы. Он надеялся, что потомки Финголфина станут их наследниками и свершат то, о чем мечтали сыновья Феанора и что не смогли свершить, ибо Клятва и Проклятие встали на их пути.

Часто рассказывал Маглор братьям о судьбе Феанора и его сыновей, обнажая перед ними жестокую правду, дабы могли они впредь распознать ложь.

Элрос спросил его как-то:

- Наставник, скажи, почему ты не пытаешься оправдать перед нами своих братьев?

- Что значит "оправдать"? - отвечал Маглор. - Убедить в том, что совершенные ими преступления совершены не были? Но это будет ложь, а не оправдание. Я же говорю вам правду об их преступлениях, дабы знали вы, где кончается их вина и начинаются злобные домыслы. Разве не это называется "оправдать"?

Холодная осенняя ночь объяла Химринг. Предзимье властно вступало в свои права: сырой пронизывающий ветер гнал тучи с дождями и градом, солнце всё реже посылало на землю свои лучи, нередко по утрам на траве и камнях блестел иней. В такое время мрачная подавленность сковывала души.

Такой была эта ночь. Ветер завывал в бойницах, сквозь тучи не видно было звезд... Сыновья Эарендила не могли уснуть - безотчетная тревога мучила братьев. И они пошли к своему наставнику, надеясь, что он ободрит и успокоит их.

...Дверь в покои Маглора была приоткрыта, оттуда лился неровный свет и слышалось странное пение. Элрос и Элронд не сразу поняли, что это поет их наставник, - они не разу не слышали, чтобы Маглор пел так.

Арфа его, всегда певучая и нежная, теперь звучала отрывисто и резко - Маглор не перебирал струны, а ударял по ним; голос Песнопевца был суров, в нем слышались боль и гнев, и с трудом сдерживаемая ярость была в пении Маглора. Но самым непонятным было то, что сын Феанора пел словно не в одиночестве - он подпевал кому-то, ему одному слышному.

Перед сыном Феанора горели на столе восемь чаш, наполненных маслом, - три рядом, две рядом и опять три. Маглор пел, словно обращаясь к их пламени.

Бледное лицо Песнопевца было сведено мучительной болью.

Песня кончилась. Маглор откинулся на спинку кресла - и увидел стоящих в двери сыновей Эльвинг. Он печально посмотрел на них и сказал:

- Заходите, раз уж пришли.

Те робко вошли. Им почему-то было не по себе при виде горящих восьми чаш. Элронд шепотом спросил:

- Наставник, что это?

- Сегодня - День Поминовения у нолдоров, - отвечал Маглор. - На исходе осени, когда природа умирает и нет еще надежды на возрождение, мы говорим с теми, кто ушел от нас.

- Ты пел с братьями? - спросил Элрос.

- Да, - кивнул Маглор. Он протянул руку к чашам: - Вот сыновья Альвдис. Вот близнецы. Вот Темная Троица... В этот день мы поем вместе.

Наступило молчание. Потом Элрос спросил:

- Можем ли мы помянуть их вместе с тобой?

Маглор пристально посмотрел в глаза сыну Эльвинг:

- Ты хочешь помянуть тех, кто убил отца, мать и братьев твоей матери?

- Да, - твердо ответил Элрос. - Ненависти к ним нет в моем сердце. Недостойно живущему ненавидеть мертвых.

И Маглор запел. Он пел "Нэйтани Нолдор" - хаудлинд по живым нолдорам, словно по мертвым; хаудлинд, сложенный Келегормом. Некогда вместе пели его сыновья Феанора и сыновья Альвдис, ныне - из Ниэнэирэ доносились до Маглора их голоса. Яростным был мотив "Нэйтани" и горькими слова:

Мы меч не обнажим поспешно,
Сраженья клики нам не в радость.
Но наш удел - сражаться вечно
И гибнуть, цель не достигая.

Мы - всеми проклятое племя,
Нам места нет в пределах Арды.
Проклятья тяготит нас бремя
И нет надежды на пощаду.

Мы по колено в братской крови.
Мы преданы. Мы предавали.
Но не было в том нашей воли -
Нас Месть в безумие ввергала.

И кару мы принять готовы,
Мы рады пасть в объятья смерти -
Ведь жизни тяжелы оковы
Для несвершивших дело Мести.

Могучи мы - и мы бессильны,
Мы справедливы - и преступны,
Мы не хотим сказать "помилуй!" -
И рок нас мучит неотступно.

И родич о родстве забудет,
Деянья наши скроет время,
И, может быть, не вспомнят Люди,
Что было Проклятое Племя...

Капли пота выступили на лбу Маглора - пение "Нэйтани" отнимало все силы.

- Наставник, что мы можем сделать для тебя? - тихо спросил Элрос.

- Только одно, - ответил сын Феанора. - Говорите о нас правду.

* * *

Словно сгусток тумана, по ночам собирающегося в низинах, словно сгусток тумана, вечно плывущего над равнинами Ниэнэирэ, словно сгусток тумана возникла перед сыновьями Феанора Рандирвен.

И сиял синим светом скорби Звездный Сильмарил на груди ее, и рекла Провидица Нолдоров:

- Приходит срок. Свершается судьба. Замыкается круг. Будет одержана победа, но не вы одержите ее. Врага назовут поверженным, но он уйдет копить силы. Вы исполните Клятву - и не исполните ее. Вы погибнете - и тем обретете бессмертие.

И незрячим был взгляд глаз Рандирвен, ибо открывалось ей зримое не очами:

- Сбираются рати, и Валары ведут их. Майары и раукары собрались под их знамена. Немногие из эльдар пойдут под ними, ибо столь грозной станет эта битва, что изменится облик Белерианда, и нет места в таком сражении детям Илуватара.

Маэдрос взял ее за руку и спросил:

- Что же нам делать, сестра?

И она отвечала, покачивая головою в такт своим словам:

- Удар свой Владыки Запада обрушат на Ангбанд, и погибнет всякий, на кого придется удар. Но многие слуги Врага уцелеют и ринутся на восток, ища там убежища. Встаньте на пути их.

Маэдрос, по-прежнему держа Рандирвен за руку, спросил, еще не желая верить в услышанное:

- Сестра, мы - обречены?

- Амбакоро, - отвечала она, - Амбакоро называют Валакирку - Рок Восставших. И гнев Валар испепелит в этой войне всех, кто восставал против Амана. И Войной Гнева назовут эту битву.

- И тех, кто идет с нами, настигнет Гнев? - с болью в голосе спросил Маглор.

- Брат мой, вспомни Проклятие Мандоса: всякий, кто последует за Домом Феанора, обречен гневу Валар.

Маглор выбрал двух лучших эльфийских коней, сам оседлал их, вывел за ворота - и приказал передать сыновьям Эарендила, что он ждет их.

Когда Элрос и Элронд пришли, сын Феанора спросил их:

- Действительно ли вы считаете меня своим наставником или это просто учтивое слово?

- Ты - наставник наш, - ответил за себя и за брата Элрос.

- Знаете ли вы, что слово наставника - закон? - Маглор пытался прикрыть суровостью свою муку.

- Мы готовы выполнить любой твой приказ, - твердо сказал Элрос.

- Так слушайте мой приказ: вот кони, садитесь на них и скачите на запад. Разыщите там вашего родича, сына Фингона Эрейниона Гил-Галада, и оставайтесь с ним.

- Ты прогоняешь нас, наставник? - горько спросил Элронд.

Маглор покачал головой:

- Я спасаю вас. Забудьте дорогу к сыновьям Феанора.

Они сели на коней.

- Я не даю вам охраны. Я знаю, что с вами ничего не случится. И на прощание я говорю вам: никогда не обеляйте нолдоров, не уменьшайте нашей вины, но называйте нашей виной только нашу.

- У меня нет сил расстаться с тобой, наставник, - тихо сказал Элрос.

Маглор горько усмехнулся и хлестнул коней плетью. Кони галопом поскакали к западу, унося своих юных седоков.

* * *

Рев незримых труб сотряс всё Эа, и те, кому было дано его слышать, содрогнулись в ужасе. Великие потрясения несла мирозданию Война Гнева, ибо Валары, а не духи и не Дети Илуватара, бились в сей Битве, подобной изначальным, когда в борьбе создавался Эафана - облик мира.

И как огонь, не получающий пищи, угасает, так растрачивала самоё себя сила Владыки Ангбанда. Мрак поглощал себя. Моргот стал неизмеримо слабее великого в своем бунте Мелькора. Он был обречен поражению.

Свершалась судьба. Горним промыслом Эанар было дано Феанору сотворить Сильмарил Благих Помыслов, сила которого оказалась столь велика, что подчинила себе Валар, и они - в последний раз перед Дагор Дагорат - объединили все силы в борьбе с тем, чьей стихией стало разрушение. И предопределено было поражение Моргота, ибо открылась Грань Мира, дабы Мелькор смог уйти за нее - копить силы для Дагор Дагорат - хотя и мыслили Валары, что своею силой исторгли они Мелькора за Грань Мира.

Но те, кто суть - Силы мира явленного, не властны над Гранью, отделяющей Арду от непроявленного Эа, и потому никто из Валар и даже сам Илуватар не мог по своей воле растворить незримые врата.

Судьба Эа открыла перед Мелькором Грань Мира - и ушел он туда, где до Дагор Дагорат суждено пребывать Илуватару и Феанору.

Трое были прямыми воплощениями Эанар. Трое оказались слишком сильны, чтобы было им место в Арде, - Илуватар в Арду не нисходил никогда, Мелькор и Феанор, сотворив назначенное им, из пределов Арды были исторгнуты. Только эти трое (и те немногие, кого забрали они с собой) могут пребывать в непроявленном Эа.

Когда разразилась Война Гнева, Вала Ауле, владыка каменных недр, заставил содрогнуться Белерианд, дабы разрушить Ангбанд. И рушились горы, и в судорогах корчилась земля, и исчез могучий Сирион, и сгинули чертоги Нарготронда, и в землетрясениях гибли те эльдары, кого Гил-Галад, Кирдан и сыновья Феанора не успели увести в безопасные места. Но цели своей Валары достигли: низвергнут был Тангородрим, и в руинах лежал Ангбанд, и обессилевшим встретил своих судий Моргот.

Мощь его иссякла, и оттого не мог он сопротивляться торжествовавшим победу. Он был лишен Черной Короны, и Эонвэ извлек из нее Сильмарили, не ведая, что, хоть сомкнулась за Морготом Грань Мира, но Проклятие, наложенное им на Алмазы Феанора, силу не потеряло.

* * *

- Ты помнишь слова Клятвы? - спросил Маэдрос, пристально глядя Маглору в глаза.

- Помню. "И буде встанет на нашем пути..."

- "Вала. Майа. Рауко. Эльда. Атан..." Итак, брат?

Маглор низко опустил голову, помолчал, потом глухо ответил:

- Или мало на наших руках братоубийственной крови?

Голос Маэдроса был каменно спокоен:

- На наших ли, брат?

Опять наступило молчание.

Маглор положил руки Маэдросу на плечи и тихо, почти нежно спросил:

- Амрод пошел путем Келегорма в безумии, а ты идешь этим путем сознательно?

- Да. - Решимость была во взоре Маэдроса.

- Но почему? - Маглор по-прежнему заботливо обнимал брата за плечи.

И Маэдрос заговорил. И боль была в его голосе, ибо мучителен был его путь к решению:

- Я следую за Клятвой, но не Клятва ведет меня. Я должен разделить судьбу братьев. И Темная Троица, и близнецы пошли ради Клятвы на братоубийство, не страшась расплаты. Я мог осуждать их, пока они были живы. Теперь, когда они мертвы, я должен либо отречься от них, либо разделить с ними вину. Разделить с ними преступление.

- Я всегда считал, - сурово сказал Маглор, - что наш долг - исправлять ошибки братьев, а не усугублять их.

- Поздно. Ошибки умерших не исправить - не возродить Дориат и Хранимую Гавань. Дело умерших не продолжить - Моргот повергнут не нами. Наши братья осуждены. Нам не загладить их преступлений.

- Но разве не можем мы жить, трудясь для мира, как о том мечтал Государь? Разве это не искупит содеянное братьями?

- А что скажут о нас, Маглор? "Старшие сыновья Феанора настолько мудры, что презрели проклятую Клятву, они отреклись от греховных деяний своих сородичей, они исправляют причиненное теми зло..." Финарфин первый похвалит нас такими словами.

Маглор спрятал лицо в ладонях, согнулся, словно от боли. Маэдрос продолжал:

- Так нас похвалит весь Валинор. Все те, кто был виновником изгнания нашего отца, и те, кто верно им служит. Может быть, с нас даже снимут Проклятие и простят... - он усмехнулся, а потом жестко спросил:

- Маглор, ты сможешь жить, если тебя простят Валары?

Маглор поднял лицо. Глаза его горели болью и отчаяньем. Таким отчаяньем, какого Маэдрос прежде никогда не видел.

- Почему, брат, - тихо спросил он, - почему забота о мире сначала считалась изменой Валар, а потом - предательством отца и братьев?..

Маэдрос крепко обнял брата, пытаясь утешить.

Они не могли ответить на этот вопрос.

- Я завидую сыновьям Альвдис, - горько сказал Маглор. - Они пали в бою с Врагом, а не от руки эльдаров. Они погибли чистыми.

- Значит, ты идешь со мной?

- Нас семеро братьев, - отвечал Песнопевец. - Мы не предотвратили преступления младших, и по закону нолдор - мы повинны в них. Мы сполна ответим за преступления. А Клятва велит нам уничтожить всякого, кто встанет межу нами и Сильмарилами. Уничтожить - или погибнуть.

Сыновья Феанора молча глядели на заходящее солнце. Последние лучи Анара багряными отсветами ложились на нолдоров - словно кровавые блики факелов тогда, в Тирионе, в час Клятвы.

- Прежде чем мы пойдем, я хотел бы проститься с братьями, - промолвил Маэдрос. - Принеси светильники.

Маглор привычно расставил на столе восемь чаш, налил в них масла... Вдруг Маэдрос решительно сказал:

- Здесь недостает еще двух. Принеси.

Маглора вдруг охватил безотчетный страх, когда он услышал, что брат хочет помянуть себя и его заживо. Он остановился, пораженный этим страхом.

- Принеси еще две, - настойчиво повторил Маэдрос.

Маглор повиновался.

...Один за другим загорались огни. Сыновья Альвдис... Темная Троица... Близнецы... Маэдрос поднес горящую лучину к девятой чаше... Маглор остановил его руку:

- Брат, ты уверен, что это - конец?

Маэдрос посмотрел ему в глаза и спокойно ответил:

- Не цепляйся за жизнь. В ней нет больше ничего для нас. Умрем гордо.

И вспыхнули последние два огня.

Десятеро называли Феанора отцом. Десятеро вслед за ним поклялись вернуть Сильмарили. Десятеро не пожалели жизни ради мести за Государя. Десятеро были обречены видеть, как все их деяния оборачиваются бедой и гибелью.

И пылали десять огней.

Огненное кольцо из поминальных чаш, подобное символу Эанар.

Круг замкнулся. Жизненный путь был завершен - старшим осталось сделать лишь последний шаг. Время замкнулось в вечность.

Сыновья Феанора вышли из шатра, оставив огни гореть.

Шло время. Пламя десяти светильников медленно опадало, угасая...

ПЛАЧ ПО ДЕСЯТИ

В час, когда рати на битву спешат,
Стремясь к свершению мести,
Когда черный дым объял небеса,
В час, когда гневом горят сердца,
Вспомни: их было Десять.

В час, когда друг твой тебя предаст,
Забыв о долге и чести,
В неправой обиды мучительный час,
Когда надежды светоч погас,
Уроком послужат Десять.

Когда боль потерь твои плечи согнет
И нет силы жить на свете,
Когда сердце судьбе проклятия шлет,
Когда отчаянье камнем гнетет,
Опорою станут Десять.

Когда несгибаема воля твоя,
И нет в душе страху места,
Когда тебя грозные дали манят,
Когда быть не может дороги назад -
Пребудут с тобою Десять.

* * *

Они изменили облик и неузнанными вошли в лагерь войск Амана. Лагерь спал. Двое эльфийских воинов не привлекли ничьего внимания.

Маэдрос чувствовал близость Сильмарилов и шел к ним, словно гончая по кровавому следу. Маэдрос не замечал ничего вокруг - его словно магнитом тянуло к Алмазам Феанора. Так шел к своей цели Карантир. Так шел к своей цели Амрод.

Маглору удалось сохранить ясность разума. Его внимание было напряжено до предела: он понимал, что Маэдрос не в состоянии увидеть опасность, и был бдителен за двоих.

Им предстал высокий и богатый шатер - шатер Эонвэ.

- Удача с нами... - одними губами одними губами прошептал Маэдрос. - Его нет здесь.

Глаза братьев горели лихорадочным огнем. Сыновья Феанора сжали руки друг друга:

- Судьба за нас! - почти неслышно, но твердо произнес Маэдрос.

- И да свершится судьба! - отвечал Маглор.

Стражи, стоящие у входа в шатер, полудремали, опершись на копья. Сыновья Феанора оглушили их, радуясь, что не пришлось убивать эльдаров.

Но и в шатре была стража, и она - бодрствовала.

- Как вы посмели войти? - спросил валинорский нолдор дерзких вошедших.

- Мы пришли забрать то, что принадлежит нам, - сказал Маэдрос и сбросил чары, изменявшие его облик. - Я - старший в роде нолдорских королей Эндорэ. Отойди с моей дороги.

- Наш государь - Финарфин, - ответил побледневший страж. - Ты не в праве приказывать нам.

- Что ж, - холодно ответил Маэдрос. - Вы сами сделали выбор.

Стражей было четверо, но нолдоры Финарфина были не слишком искусны в обращении с оружием. Всего несколько ударов понадобилось сыновьям Феанора, чтобы смести последнюю преграду на пути к Сильмарилам.

- Ты хотел братоубийства, - тихо сказал Маглор Маэдросу. - Ты получил желанное.

Старший сын Феанора подошел к ларцу, откинул крышку. Предсолнечный свет озарил шатер.

Маэдрос протянул руку к Сильмарилам.

- Словно воры... - скорбно проговорил Маглор.

Маэдрос сжал в руке Третий Сильмарил и рёк:

- Клятва свершена. И нами сдержано слово отца: Сильмарили не достанутся Валарам.

Маглор взял в руки Первый - и невольно улыбнулся, забыв на мгновение о четырех мертвых нолдорах в шатре.

- Бежим, брат, - сказал Маэдрос. - Мы добыли Сильмарили - но надо еще их удержать.

Они спрятали Алмазы под одеждой и поспешили прочь.

Моргот был низвергнут и исторгнут из Арды, но Проклятие его не потеряло силы. Лишь на земле Валинора могли быть очищены Сильмарили от него...

Мертвый Финвэ... Благородное лицо искажено ужасом... Страшная рана на хладеющем теле...

Обезумевший от горя и гнева Государь, готовый сокрушить всех, кто встанет на его пути...

Алквалондэ... Он словно чувствует агонию каждого умирающего, словно он сам - те десятки убитых и раненых...

Берен, истекающий кровью после первой схватки с Кархаротом и умирающий после второй...

Зарубленный Тингол... Зарубленный король Ногрода...

Страшный бой в Менегроте... Крики женщин и детей, гибнущих в огне...

Истребление Хранимой Гавани...

Четверо мертвых нолдоров в шатре Эонвэ...

Ошибся Отец... Не благо он выпустил в мир, а гибель. Смерть собирает свою жатву на пути Сильмарилов. И меня убьют, чтобы завладеть Алмазом, и убьют убийц, и убийц убийц... И потускнеет Свет Сильмарила от крови...

Но нет, я оборву этот кровавый путь! Никто больше не погибнет из-за Сильмарила!

И Маглор бросает Сильмарил в море.

Так Проклятие Моргота подчинило себе волю и разум сына Феанора. Никогда Маглор не сожалел о свершенном.

Отныне жизнь потеряла для него смысл. Цель оказалась ложной. Благо обернулось бедой. Ничто не держало Маглора в Белерианде. Не нужен ему был и Свет Валинора. Сын Феанора желал лишь одного: быть рядом с братьями.

И очам Песнопевца открылись равнины Ниэнэирэ, и он увидел братьев, и говорил с ними, и пел для них. Отныне не видел Маглор Белерианда, хотя и жил в нем, и бродил он по Эндорэ, не разбирая дороги, ибо сознавал он лишь свои странствия с братьями по бессветным равнинам Владычицы Скорби...

...Огонь, ужасный огонь терзает всё тело. Какая боль! Как мучительно - и как страшно сгорать заживо! Лучше любая пытка - чем этот огонь...

Где ты, Смерть милосердная?

Это Сильмарил жжет мою руку огнем... Ведь это - Светило. Только Отец мог прикасаться к нему... Какая ужасная боль!

"Выбрось Сильмарил - и боль исчезнет."

Никогда! Пусть сгорю я заживо - но не предам Отца.

И Маэдрос еще крепче сжимает Сильмарил и почти теряет рассудок от боли.

Нет такой силы, которая заставит меня разжать руку!

Мощь Третьего Сильмарила такова, что Проклятие Моргота почти не властно над ним. Алмаз может быть уничтожен только вместе с Маэдросом.

Боль гонит его вперед, и он бежит, безумно надеясь спастись от этого огня, от этого горения заживо...

Перед ним - пропасть. Потоки огненной лавы вздымаются на дне ее.

"Брось туда Алмаз - и не будет больше этой боли."

Маэдрос стоит на краю. Ему кажется - он полыхает, словно живой факел. И перед глазами его встает круг из десяти поминальных чаш - круг Огня, символ Эанар. Тар-нолдо уже назвал себя умершим.

Огонь уйдет к Огню. Эанар, Сердце Мира, зовет меня!

И Маэдрос бросается в пропасть, крепко сжимая в руке Сильмарил...

Изначальная Стихия - Море. В море ушел Первый Сильмарил.

Дети Илуватара с надеждой поднимают очи к Небу. В небеса ушел Второй Сильмарил.

Светом и жаром полыхал Третий Сильмарил, и он ушел в недра земные, к Огню.

Звездный Сильмарил сияет на груди Странницы, и Стихия его - Земля.

Феанор отказал Валарам в Сильмарилах. И оттого не было власти Владык Арды даже над Вторым, что принес им Эарендил. Не остался Алмаз в Валиноре, но был поднят с Эарендилом на небо, и вечно плыть Вингилоту по звездной реке и сиять Светом Благих Помыслов Сильмарилу на челе Морехода.

* * *

Так кончалась Первая Эпоха. Мир лежал в руинах - но надежда сияла в душах. Враг был повержен - но и многие эльдары уходили навеки из Эндорэ. Радость победы прерывалась болью расставаний и погребальными плачами.

Форменосцам не было места на кораблях, уходивших на Запад. Не потому, что Валары не хотели их простить - нет, Валары были бы рады простить и предать забвению деяния мятежного народа, пошедшего против и Амана и Ангбанда. Но сами нолдоры, избравшие свой путь однажды, не желали сворачивать с него. Они оставались в Эндорэ и над ними по-прежнему тяготело Проклятие Мандоса.

Так кончалась Первая Эпоха. И если от безмятежности и красоты мир ринулся в пучину горя и страданий, то должно мужественным сердцам не скорбеть об этом, но знать, что таков Путь Неугасимого Пламени, ибо лишь в страдании возможно одержать высшую победу - победу над собой, и оттого, слушая скорбные повести давних дней, не ужасаться нужно былым бедам, но черпать в рассказе о них мужество и силу духа, дабы с честью вынести все тяготы, что посылает судьба.

И звучал в душах нолдоров гордый ответ Феанора Мандосу:

"Многие беды предрёк ты нам, но нет в наших душах страха перед ними. И добавлю я к нашему жребию: пусть будет суровой наша судьба и жестокой наша кончина, но свершения и страдания народа нолдор обретут бессмертие в песнях. И звучать тем песням до последних дней Арды, и подобно пламени зажигать души героев, освещая им путь борьбы. О Намо, тщетно ты желаешь гибели нолдорам, ибо вечно будем жить мы - жить в памяти народов Арды!"

И стоя на курганах, пели нолдоры хаудлинд, сложенный Келегормом:

Не смейте скорбеть о погибших героях.
Не смейте рыдать в час их славной кончины.
Не смейте оплакивать доблестно павших -
Ведь вечная слава ценней краткой жизни!

И путь не достигли герои победы,
Не смейте сказать "они гибли напрасно",
Не смейте сказать "лучше б в бой не ходить им" -
Ведь вечная слава ценней краткой жизни!

Пусть слава героев, что доблестно пали,
Наполнит отвагой сердца молодые,
Пусть юный герой страха смерти не знает -
Ведь вечная слава ценней краткой жизни!

Нам слава ушедших не даст жить в покое,
Их слава зажжет наши души стремленьем,
Их слава ведет нас к великим деяньям -
Золой станет жизнь, но звездой взойдет слава!

И мы не оплачем погибших героев,
Но песней прекрасной дела их прославим,
Прославим презревших безделье покоя,
Лишившихся жизни, но в славе - бессмертных!

Июль 1994 - ноябрь 1995

Послесловие

Скоро пять лет, как был закончен "Эанарион". И только теперь он становится доступен читателю. И когда я спрашиваю себя, почему он пролежал эти годы, известный не более чем сотне человек, я понимаю: так было надо. Так было надо затем, чтобы было написано это послесловие - т.е. чтобы я сама смогла взглянуть на эту книгу со стороны.

И первое, что я хочу сказать своим читателям (и тем, кому "Эанарион" понравился, и тем, кого он возмутил; последним особенно): с автором "Эанариона" вам поговорить не удастся. Ни коим образом. По двум причинам.

Первое: я никогда не осознавала себя автором "Эанариона". Только составителем. Легенды, песни, сказания нолдоров Форменоса приходили в этот мир через меня, и я их записывала. Некоторые - как диктант. Большинство - как изложение. В редких случаях - как сочинение на тему. Но никогда - как автор.

О вы, возмутящиеся суровыми словами в адрес Финголфина, Финарфина и иже с ними! Ваше право на гнев неотъемлемо, но помните, что гневаетесь вы не на меня, а на предания Форменоса. А то, что в Форменосе не любили тирионских - это не новость со времен "Сильмариллиона".

Второе: той Альвдис, что записывала "Эанарион", уже несколько лет как нет. Сейчас я вижу этот мир совершенно иначе. Доказательство тому - главы "Саги о Звездном Сильмариле", где эанарионские события описываются с совершенно других позиций.

Моим соавтором по "Саге...", Рандиром, "Эанарион" был совершенно гениально назван нолдорским "Хоббитом". Т.е. книгой, отражающей картину мира с точки зрения одного-единственного народа. "Эанарион" субъективен. Субъективнее некуда. И в этом - его высшая объективность. Потому что он не уверяет: было так. Он говорит: нолдоры Форменоса видели так.

(За годы, прошедшие с окончания "Эанариона", мы многое пересмотрели. Счет фактическим ошибкам в нем мы потеряли где-то после десятка. Но я не исправила ничего. Что поделать, если простые дружинники видели в поступках Короля слабость и нерешительность там, где на самом деле была мудрость и любовь? - на то они и простые дружинники, чтобы рубить сплеча.)

Это всё было сказано тем, кто подобно Толкиену верит в реальное существование Средиземья. Я понимаю, что таких среди читателей этой книги будет большинство. Но, конечно, эта книга отнюдь не предназначена "для узких кругов посвященных толкиенистов". И теперь я хочу обратиться к тем, для кого она не эпос нездешнего мира, а факт литературы конца двадцатого века, которая безнадежно отравлена постмодерном.

Первый признак постмодерна налицо: не создание своего, а рефлексии по поводу чужого. Но рефлексии с прямо противоположных Толкиену позиций. С позиций того, что ему всегда было чуждо, - "северного героизма":

Гибнут стада,
и родня умирает
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава.

- лучше стихов "Старшей Эдды" это не сформулировать. Таким воинам всё равно, за кого и против кого они сражаются, - они ценят лишь мужество, проявленное в бою, и посмертную славу. Хорошо это или плохо - не мне судить. Но таково было мировоззрение огромной части европейской культуры, намного пережившее скандинавских викингов. Русской культуре это было чуждо, и меня не удивляет, что у многих моих товарищей "Эанарион" вызывает уважение, но отнюдь не любовь. Им не дано понять, почему, прямо назвав Карантира Братоубийцей, его не осуждают. (Читайте "Сагу..." - там его осуждают, причем долго и с подробными объяснениями.)

А вот что в "Эанарионе" истинно русское, точнее (как ни дико звучит это слово применительно к насквозь стилизованной книге) - постсоветское, - это тема бунта. Ведь чем плох для Феанора Валинор? - тем, что там всё правильно! За нас всё решено, за нас всё продумано, а нам остается радоваться и ликовать.

Радоваться - или ковать. Ковать интереснее.

И совершенно неудивительно, что почти все толкиенисты, серьезно задумывающиеся о картине мира по имени Арда, решительно не приемлют именно этого расчерченного свыше порядка. "Кольцо Тьмы" Перумова, "Черная Книга Арды" Ниеннах и Иллет - одни названия чего стоят! Я сейчас не хочу касаться художественной стороны этих вещей, важно другое: все русские продолжения Толкиена, написанные в первой половине девяностых годов - все! (включая и "Эанарион") - в различной форме бунтуют против того, что в "Сильмариллионе" названо безусловно правильным и прекрасным. Нам всем сейчас около тридцати, и мы хорошо помним Программу Партии - и в Средиземье ее не хотим.

У нас есть предшественник. Правда, я (честное слово!) с ним познакомилась два года спустя после завершения "Эанариона". Это "Сказания о титанах" Я.Голосовкера. Тоже картина мира с точки зрения побежденных, которые хотели одного: быть свободными. Быть собою. А могучие властители Олимпа на это им отвечали, что шаг вправо, шаг влево - побег.

Ладно. Не знаю, как у авторов "Кольца Тьмы" и "Черной Книги" дело обстоит с Голосовкером, но "Демона" и "Мцыри" мы читали все. И вычитывали там нечто поинтереснее, чем "бунт поэта против реакционных порядков царского самодержавия"...

И последнее. (Да простят мне уважаемые критики, если я отбиваю у них хлеб!) Проблема религии. Религиозность книг Толкиена ясна как божий день. (Религиозность "Черной Книги", кстати, тоже.) А вот об "Эанарионе" мне хочется сказать пару слов, чтобы этой книге не приписывали то, чего в ней нет.

Во "Властелине Колец" Фродо прощает Горлума, в "Эанарионе" Лучиэнь прощает Келегорма. Казалось бы, в обоих случаях благородство и жалость героев заставляет их отпустить вину тому, кто заслуживает смерти или хотя бы кары за свои поступки. Казалось бы, полное тождество. Ан нет.

Так прощает только Фродо, слишком хорошо усвоивший первый урок Гэндальфа: "Да, заслуживает... д.п.т.". Но Лучиэнь прощает Келегорма не потому, что она слишком чиста и добра, чтобы опускаться до ненависти и мести. Она прощает потому, что захотела и смогла его понять. А это, согласитесь, очень далеко от христианского прощения врагов своих...

Умение понять было самым важным для меня при работе над "Эанарионом". (А при работе над "Сагой..." стало еще важнее.) Понять, почему "хотели, как лучше, а получилось, как всегда". Понять, почему личности умные, обаятельные и добрые становятся безумно жестокими. Понять тот живой сгусток чувств, воли, стремлений и ошибок, который стоит за спокойным стилем хроники в "Сильмариллионе".

Каждый понимает по-своему...


Текст размещен с разрешения автора.