Черная лютня за спиной, черный плащ развивается на ветру, и одежды черны словно ночь... хотя из-за дорожной пыли они казались скорее грязно-серыми, так же как и длинные спутанные волосы незнакомца, на перекрестке лета и осени пришедшего по Западному Тракту в Шир.
Он, видно, не слыхал об указе государя, запрещающем Громадинам пересекать границы хоббитских земель. Впрочем, две зимы назад в указ этот была внесена некая поправка, добавляющая «лишь если сами невысоклики того не желают»
Незнакомцу было лет двадцать пять, и, в силу возраста и убеждений, смотрел он на мир с затаенной печалью, болью и готовностью терпеливо переносить все страдания и муки, что выпадут ему на нелегком пути, а так же с твердой решимостью ни за что, ни под какими пытками не отрекаться от своей веры. «Я вас прощаю, несчастные, ослепленные победителями, я еще попытаюсь спасти вас!» – будто говорили его глаза.
Незнакомец шагал по дороге, меж лесов, садов и полей, стараясь идти легкой, почти летящей походкой, чему весьма мешал тот факт, что стоптанные, давно просящие каши серо-бурые (ну хорошо, хорошо, конечно же они тоже были черными!) сапоги немилосердно натирали ноги.
...Стайка девчонок, с корзинами, полными грибов, высыпала на дорогу из леса. Увидали незнакомца. Остановились, посмотрели, пошептались.
Он тоже глядел на них: какие же странные создания! Ростом едва ли с десятилетних детей, но судя по тому, что доводилось ему слышать о чудном народе невысокликов, да и по внешности самих девочек, им было примерно от четырнадцати до семнадцати.
От стайки отделилась одна, в синем платье, золотоволосая. Приблизилась, улыбаясь дружелюбно и несколько робко.
- Приветствую. - голосок был звонкий.
- Приветствую. – он склонил голову.
- Кто ты, путник? Куда лежит твоя дорога?
- Моя дорога далека дитя, и нет ей конца, ибо ведет меня за собою звезда, что будет вечно сиять в моем сердце... - сия речь могла бы продолжатся долго и звучала бы весьма впечатляюще, если бы не некая назойливая муха, которой почему-то приглянулся нос незнакомца, и она, довольная тем, что объект наконец-то неподвижен, жужжала и кружилась у самого лица, так и норовя присесть отдохнуть в казавшемся ей для этого наиболее подходящим месте. Путник же явно мнения мухи не разделял, посему, прервав словоизлияния на полуслове, принялся энергично махать руками, пытаясь отогнать противное насекомое.
Юная хоббитяночка постаралась не рассмеяться.
- Ты, наверное, устал и голоден, - сказала, - Может, зайдешь к нам, передохнуть и поесть? Отец будет не против.
- А кто твой отец?
- Он наш Голова. Сэмвиз Гэмджи, может, слыхал?
Гэмджи... Гэмджи... что-то знакомое...
И тут он вспомнил: ведь это имя одного из тех четырех невысокликов, которых опутали своими чарами проклятые рабы Валар!
Но дети... дети ведь ни в чем не виноваты!
И, их чистые души скорее воспримут Истину! О, да, он просто обязан задержатся здесь, во имя Учителя, он должен раскрыть им глаза!
Да и кроме того, есть хочется.
И помыться бы не мешало...
- Веди меня к своему отцу, дитя! – провозгласил торжественно, и тут же с размаху съездил по собственному носу рукой, и едва не задохнулся от обиды: не успел, улетела, проклятая муха!
.... По дороге он успел назвать собственное имя: Морэндил, а так же узнать что золотоволосую хоббитяночку зовут Эланор, имена же ее подруг показались ему цветущей поляной: Фиалка, Роза, Ландыш, Одуванчик, Гвоздика...
И встали перед глазами маки, поле черных маков усыпанное лунным серебром и мучительно сжалось сердце...
Торба-на-Круче, где жила семья Гэмджи оказалась, правда, норой – но норой весьма благоустроенной. К сожалению, внутрь Морэндил пройти не мог, для этого пришлось бы сложится вдвое, однако проблему решили просто: сыновья Головы: Фродо, Мэриадок и Перегрин (Морэндил понял, что имена им дали в честь тех самых. Тех самых, обманутых прихвостнями Света!) вытащили в сад, под яблони, огромное деревянное корыто, наполнили его горячей водой а Эланор принесла мыло и полотенца.
- А одежду твою выстираем, – сказала, - ты уж прости, штанов на тебя не найдется, да и обуви мы не носим, но рубаху свежую дать могу. Хочешь?
Человек кивнул и поблагодарил.
Какое то время спустя он сидел за поставленным на свежем воздухе, покрытым розовой скатертью столом, завернутый ниже пояса (пока не просохнут его собственные вещи) в простынь, пестреющую алыми и синими цветами на зеленом фоне, а сверху одетый в белоснежную рубаху самого Сэмвиза Гэмджи. Вымытые мокрые волосы Роза, жена Сэмвиза, едва ли не заставила Морэндила упрятать под теплый красный платок: «Чтобы не простыть, а то вечера теперь холодные!»
А довершали картину, каковой, за отсутствием зеркала, Морэндил не имел возможности полюбоваться как следует, желтые пушистые домашние туфли, которые Сэмвиз привез из Гондора в бытность свою там в последний раз. Привез потому, что уж очень тогда приглянулись, и пылились они годами в чулане, а вот теперь пригодились.
Семейство только что завершило по-хоббитски сытную трапезу, во время которой никто не забывал усердно потчевать гостя, так что сейчас Морэндил ощущал непривычную приятную тяжесть в животе, и по всему телу разлилось сонное блаженство...
- Так значит, ты менестрель? – спросил Голова Хоббитании. Морэндил кивнул, и, обрадовавшись удобному случаю, предложил.
- Не хотите ли, чтобы я спел для вас?
Согласие он получил немедленное и единодушное. Взял лютню, вздохнул, задумавшись на миг, постарался придать лицу подобающее случаю выражение тихой скорби (оказалось, что после сытного обеда это сделать, отчего-то намного труднее) и побежали по струнам пальцы, полился ясный чистый голос... хотя, впрочем, после двух ночевок в сыром лесу он, к сожалению, оставлял желать лучшего:
-«Тьмою - болью – кpовью, - памятью...
Видеть не хочешь - а кто тебя спрашивает?
Эту горькую темную плату
Кто-то взимает, как дань павшим.
Болью плачу за возможность видеть,
Кровью плачу за уменье слышать,
Тьму и Память - как ненавидеть?
Память и Тьму - а что же ближе?
Черных одежд не снять раз одевшим,
В ночь навсегда однажды ушедшим,
Песен о Свете хвалебных не певшим,
Ставшим от Памяти Тьмы, - сумасшедшими!»1
С силой взяв последний аккорд Морэндил умолк, и оглядел слушателей. Лица их поразили его: ни гнева, ни ярости протеста - все как один выражали недоумение.
- Прости, гость, - осведомилась Роза Гэмджи - Но о чем эта песня?
- О Тьме, конечно же. И о том, какую цену платят за правду, те, кто посмел не поверить лжи!
- О какой лжи ты говоришь? И о какой правде?
- О лжи Света и правде Тьмы! О жестокости Валар и слепоте поверивших им! - и менестрель разразился громкой, не очень то складной речью, состоящей в основном из прилагательных, местоимений «Мы, вы, они, он» и двух существительных «Тьма и Свет» в самых различных склонениях, а так же включающей в себя: Учителя, его верных последователей и отважных воинов, красоту Севера, Валар обрекших на рабство обманутые ими народы, и прочие необходимые составляющие смысла жизни Верного Тьме.
Его выслушали в гробовом молчании. Сэмвиз раскурил трубку, задумчиво выпустил несколько белоснежных колечек дыма, и сказал:
- А откуда же тебе все это известно, Морэндил?
- Ну, - менестрель растерянно моргнул, - Рассказывали...
- А, вот как. А ты когда нибудь там был?
- Где?
- В землях, принадлежащих Тьме. Хоть в том же Мордоре.
- Нет. - пришлось признать, - Я вообще то на окраинах Гондора родился. Мой отец из Харада он и рассказывал.
- Я был там. –спокойно сказал Сэмвиз, - В Мордоре. Там уже за многие лиги от Черного Замка земля изнутри насквозь прогнила, воды чистой не было и не росло ничего.
- Но когда-то ведь все было иначе! –воскликнул Морэндил.
- Может быть, - кивнул пожилой плотный хоббит. – Только мы-то живем не в когда-то а сейчас.
Не найдя, что возразить на такое, менестрель отвел взгляд. Но не в его привычках было сдаваться так просто!
- Я могу спеть еще. - сказал.
-... «Песня венчальная, плач погребальный,
Песня, с которой на смерть уходили...
В древних балладах запретная память -
Болью - полынью - осокой - быльем;
Воды забвения крови не смыли -
Но не проси меня петь о нем.
Болью, полынью, осокой и былью...
Что бы легенды ни говорили,
Память - на раны алмазною пылью,
И - не взлететь с перебитым крылом...
Скованы руки, проклято имя,
И - не проси меня петь о нем....»2
- Полынь, - донесся с другого конца стола голос шестилетнего Перегрина, - это сорняк такой, горький. Вы бы лучше о каких других травках спели, сударь! А то вон щавель знаете какой вкусный – особо если среди жаркого дня на него в лесу набредешь! Кисленький, свежий – вот о нем бы песню кто сложил.
- Пин, перестань! – прикрикнула мать. А Эланор сказала тихо.
- А правда. Морэндил, может быть ты знаешь эльфийские песни?
- Эльфы! –вскинулся менестрель, - Кровавые Нолдор, или Синдар, что предпочли держаться от всего в стороне?! Да знаешь ли ты, дитя, какие они на самом деле?!
- А ты часто с ними встречался? – последовал вопрос.
- Ну, - человек запнулся, - Ну, не очень.
- Сколько раз?
- Ну... вообщем никогда...
- А, понятно.
Морэндилу сделалось несколько неловко, и, чтобы скрыть это, он как обычно взялся за лютню.
-«...Воин Аст Ахэ - звания выше нет:
Рыцари Мелькора, ученики Владыки.
В нашей крови омытый, встает рассвет,
Скалы вонзились в небо, как черные пики...»3
- Аст-Ахэ? – переспросила хоббитянка, - Что это?
- Так звалась на самом деле цитадель Учителя Мелькора, та, что прихвостни Света именовали Ангбандом!
- Мелькор? Моргот, что ли?
- Да, вы зовете его Черным Врагом, а ученика его Жестоким! Но да будет вам известно что не перевелись еще в мире знающие Истину и не боящиеся высказать ее в лицо рабам Валар! – Морэндил распалялся все больше и больше, на глазах выступили слезы, от осознания собственной горькой участи – участи отверженного. Но он будет нести с честью бремя непонимания и одиночества, раз уж такая выпала судьба! - И можете прогнать меня, или насмерть забить камнями, или сжечь живьем, все равно Истина будет жить! Вы в силах уничтожить тело, но сломить мой дух Валар и их прислужникам не удастся никогда!
Менестрель вскочил, гордо вскинув голову, и кто знает, что еще добавил бы к уже сказанному, не прерви его возглас малыша Перегрина:
- Сударь, с вас простыня упала!
В последовавшие за этим мгновения, Морэндилу было как-то не до борьбы за Правду.
... Свечерело, подул холодный ветер. Одежда Морэндила еще не успела просохнуть, и Роза, посоветовавшись со старшей дочерью, предложила ему штаны Сэмвиза, в красно-коричневую клетку. Человеку они доходили едва ли до колен, но он с радостью принял их, посчитав что в некотором отношении штаны намного безопаснее простыни.
Волосы к счастью высохли, платок можно было снять. А, поскольку похолодало, Эланор принесла гостю отцовский плащ – серый и мягкий. И сообщила «Это лориэнский, папа его принес еще из того похода.»
Менестреля передернуло, однако в тонкой рубахе он действительно начал мерзнуть, а выбор между плащом и ярко-голубым, в желтые полосочки шерстяным одеялом, сделал в пользу плаща
– Морэндил, ты не приглядишь за детьми? – совершенно неожиданно попросил Сэмвиз, - Нам с Розой уйти надо, а Эланор одной с ними трудно управляться, особо с тех пор, как малышка Златовласка ходить начала.
- Хорошо, конечно пригляжу. - пообещал застигнутый врасплох менестрель, и Сэмвиз с Розой ушли.
Давая согласие Морэндил плохо понимал, в чем собственно будет заключаться его помощь, однако весьма скоро он получил об этом гораздо более ясное представление.
А еще потом человек понял, что предпочел бы этому занятию побивание его персоны камнями, или уж, на худой конец, веселенький костерок...
Началось все с купания двоих малышей: Перегрина и Златовласки. Двоих? Морэндилу показалось, что их по меньшей мере двадцать!
Вначале детей собрали вместе, под малиновым кусточком, и велели сидеть смирно, Эланор пошла за мылом а менестрель принялся наполнять уже знакомое корыто заранее нагретой в большом котле водой.
Не успел притащить с пяток ведер, как послышался истошный визг: человек выбежал во двор как раз вовремя, чтобы увидеть, как Пин увлеченно размазывает землю по мордашке младшей сестренки, приговаривая при этом «Вот будешь вся темная, и тоже научишься петь песни про сорняки!»
Морэндил остолбенел. К счастью, подоспели Эланор и следующий за ней в семье, двенадцатилетний Фродо: они растащили малышню, Пина старшая сестра оставила под присмотром брата, а Златовласку унесла в дом, пытаясь одновременно извинится перед гостем.
- Ну она же сама хотела петь научится!! – доносились со двора протестующие вопли Пина, которого Фродо ритмично драл за уши: гостей уважать надо!
Корыто все же удалось наполнить, младшая из семейства Гэмджи была наконец-то вымыта, вытерта и уложена в постель, после чего подошла очередь Пина.
- Эланооор! – донесся крик Фродо. – Он под пень заполз!!
Девчонка кинулась во двор.
- Что ж ты его удержать не сумел!
- Да, а он брыкается!
- Ну, молодец!! Как теперь вытаскивать будем! – негодовала хоббитянка.
Морэндил тоже вышел.
- Что случилось? – честно говоря, он довольно взволновался...
- Да это все Пин, - принялась объяснять Эланор. –У нас, видишь ли, в саду, около молодой груши пень от старой остался, большой и крепкий очень, но изнутри прогнивший чуть ли не на половину, – там образовалось что-то вроде норки такой, и вход туда есть, но достаточно узкий, мне или Фродо ни за что не пролезть, а малыши туда залазят запросто. Они всегда там прячутся, когда чем-то недовольны, а Пин ненавидит купаться! Фродо его не устерег, а я понятия не имею как теперь его оттуда выуживать!
- Яасно... - менестрель задумчиво почесал в затылке. Он попытался представить как бы поступил на его месте Учитель, но в известном Морэндилу жизнеописании Мелькора об общении Властелина с детьми не было сказано, увы, ни слова.
Пришлось соображать самому.
- Пин, - начал человек, подойдя к пню, - А хочешь, я тебе что нибудь спою?
- Вот еще, про сорняки слушать! – мальчишка явно был в дурном настроении.
- Так я и не про сорняки могу. Вот например:
«Лишь маки, черные маки у гор Печали,
Лишь маки - черное море у замка Скорби...»4
- Черные маки? –в голосе хоббитёнка промелькнула заинтересованность – Гнилые, что ли?
Морэндил осёкся.
- Почему... гнилые?...
- Потому что маки вообще то красные. Есть еще белые и желтые, но это редкие, их выращивать нарочно надо. А отец говорил – если что жухнет и чернеет, значит, больное, гниёт на корню! – пояснил мальчишка, не вылезая из своего убежища.
- Нет они не гнилые, они просто такие... черные... - немного опешив пробормотал менестрель. – А, может, ты про Учителя послушаешь?
- Вот еще! Мало мне тут своих учителей: отец, мама, сестра, братья, все в учителя набиваются, – еще какого то чужого не хватало!
- Пин, немедленно прекрати! – не выдержала стоявшая около, вместе с Фродо, Эланор – Это уже невежливо! Если не вылезешь, не извинишься и не отправишься мыться сейчас же, останешься без ужина и завтра гулять не пойдешь! Я все расскажу маме, будешь помогать ей убираться!
Воцарилась тишина. Перегрин думал. Наконец из дыры под пнём показалась его взлохмаченная голова, а затем хоббитёнок выбрался целиком.
- Ладно, - пробурчал, ни на кого не глядя. - Я это... Сударь, я извиняюсь...
- Считай, что извинение принято, – устало улыбнулся Морэндил.
...Чуть позже Фродо наконец вымыл Перегрина, Мэриадока, а так же искупался сам. Эланор накормила всех ужином, и отправила младших детей спать. Морэндил в обнимку с лютней сидел на веранде, любуясь звездами: в воздухе пахло яблоками и свежескошенной травой, а холодный ветер стих, уступив место теплому дыханию уходящего лета.
Старшая дочь Сэмвиза Гэмджи вынесла стакан молока, и блюдечко, наполненное чем-то желтым.
- Возьми, - протянула менестрелю. – Это молоко и мёд. Ты ведь немного простужен, я заметила, когда ты пел.
Морэндил принял «лекарство» и невольно усмехнулся «Молоко и мёд, - белое с золотом...»
Отхлебнул – молоко было теплым.
- Почему вы не ненавидите меня? – задал давно мучивший его вопрос.
Хоббитянка присела рядом, пожала плечами.
- А разве мы должны?
- Ну... я же служу Тьме.
- И что с того? Знаешь, мы считаем, что если кто-то во что-то верит – пусть себе верит! Главное, чтобы он из-за этой своей веры никому вреда не причинял.
- Вот ты говоришь, - не причинять вреда из за веры! – подхватил человек, вновь почувствовав себя в своей тарелке, - А прислужники Света убивали тех, кто шел против них!
- А разве не так же поступали прислужники Тьмы и Саурона в Войне за Кольцо?
- Да, но прихвостни Валар начали первыми!
- Ты уверен?
- Уверен! Мне рассказывали! – отпил еще молока, заев мёдом. Вкусно ведь...
- А мне рассказывали совсем другое.
- Тебе лгали! Говорившие с тобой просто не знали всей правды или скрывали ее!
- А почему ты думаешь, что точно так же не могло быть и с тобой?
- Потому что я знаю!
Девочка вздохнула.
- Знаешь... Ты ведь по Западному Тракту пришел?
- Да.
- Проходил мимо новой мельницы, и молодых деревьев?
- Да, красивое место. А что?
- А то, что лет пятнадцать - шестнадцать назад там захватчики с Юга уродов железных понастроили. Деревья старые вырубили, все испоганили. И кое–кто из наших, как ни стыдно признаться, им в этом помогал. Те, кто хотели не жить в Шире а властвовать над ним. Тогда много плохого случилось. И кого во всем этом винить? Кто-то говорит – Врага. Саурона. А я думаю – мы сами виноваты не меньше.
- Это ты к чему?
- Да к тому, что прежде чем кого-то врагом объявлять, и во всех бедах винить, надо на себя оглянутся! –и спохватилась, - Ты прости, что я так резко. Извини, если обижаю.
-Ничего. - пожал плечами. – Только я все равно останусь верен Учителю! Я то же сказал и в Минас-Тирите, ныне правящему потомку Исилдура! Я заявил ему в лицо, что он может разрезать меня на куски или сгноить в темнице, но я всегда буду предан Великой Тьме!!
- И долго ты там просидел? – спросила Эланор.
- Где? – не понял Морэндил.
- В темнице!
- А! Ну... ну, вообщем нисколько...
- А что собственно сказал Государь в ответ на твои слова?
- Он... Выслушал. Потом спросил, уверен ли я в том, что говорю. Потом еще спросил - что я теперь собираюсь делать, я ответил - хочу странствовать по Средиземью, как последний Глас Истины.
- А он что?
- Спросил сколько мне нужно денег на дорогу, - сунув в рот еще ложку мёда признался темный менестрель. – И дал их... Отец-то тоже деньгами снабдил, но там было не так уж много.
- А... в других местах, где ты был, к тебе что, плохо отнеслись?
- Н-ну, - Морэндил не умел лгать, - Иногда, правда, гнали... Но чаще кормили... хоть я и не сумел найти тех, кто поверил бы мне. Это последние два дня все совсем плохо было, под кустами ночевал. Просто заплутал немного, – мне вроде дорогу объясняли но я на Тракт только сегодня утром вышел а так – через лес продирался. Заблудился потому что.
- Так я не понимаю, - сказала Эланор. – За что и кого ты ненавидишь, если тебе ничего плохого никто не делал?
- А я и не ненавижу. Владыка учил прощать.
- Тогда почему ты ждешь, что станут ненавидеть тебя?
- Ну, - он не знал, как объяснить девочке, что путь несущего истину труден и опасен, и страдания и муки – неизменные спутники его.
Только... с самого начала не очень то получалось со страданиями... Не говоря уже о муках.
- А куда ты идешь, а? – хоббитянка очень вовремя перевела разговор на другую тему.
Морэндил допил молоко и доел мёд.
- Мой путь лежит в никуда, вослед за светом звезды! А что там, кстати, за вашей страной? А то я не очень то хорошо помню карты.
- Там, если на запад идти, то дойдешь до Серебристых Гаваней.
Человек вздрогнул.
- Это – те самые?
- Ну да, конечно. - девочка мечтательно вздохнула, - Жаль, что я не застала эльфов. Отец говорил, они были прекрасны. А у нас до сих пор поют песню – ее, вроде, сложил один человек, когда с эльфами прощался. Только там не со всеми сразу – а будто один с одним. Или с одной... Хочешь послушать?
- Почему нет? – Морэндилу стало любопытно. Без возражений передал хоббитянке лютню, лишь мимолетом удивившись «А она умеет играть?»
Мелодия заполнившая вечер была простой, и во многом знакомой, да и голос Эланор не являлся чем-то особенным.
Но вот слова...
Ясные, печальные, без претензий на вычурность и пафос, они резали душу – этого менестрель не ощутить не мог.
«Прощай... Да, я знаю, так надо
Ну что же, пускай. Уплывайте!
Бессмертие - это награда,
Бессмертие - это проклятье!
Не веришь, что сможем запомнить?
Нет, я обещаю не плакать.
И манят и чайки и волны
На Запад, на Запад, на Запад!
Там сны воскресают и песни,
В прекрасном краю Предначальном
И в сказках не сыщешь чудесней...
Так что же ты смотришь печально?
Я завтра проснусь на рассвете,
Отрежу домашнего хлеба,
И просто порадуюсь лету,
И просто порадуюсь небу.
Последний корабль. И ветер.
Лишь парус далекий белеет...
Я завтра проснусь на рассвете.
Я завтра проснусь... я сумею...» 5
И смолкла лютня.
- Красиво. – тихо сказал человек, не понимая, почему на глазах вдруг выступили слезы.
- Ты тоже хорошо поёшь, хоть песни и странные. – улыбнулась девочка, - Кстати, можешь задержаться у нас, если хочешь. Никто ведь не гонит.
Морэндил поглядел вокруг, на зеленые холмы и сады, деревья в которых сгибались под тяжестью плодов, на недалекое озерцо и аккуратные круглые двери норок, окрашенные в цвета радуги, вспомнил сытный обед и ужин, и мысль о том, чтоб остаться в тихой маленькой стране на какое то время, показалась очень даже хорошей.
Но тут кольнула тревога.
- Эланор... а скажи, ты... всегда смотришь за своими младшими братьями?
- Ну да, конечно.
- И... купаешь их каждый вечер?
- А как же!
И тут Морэндил понял: нет! Не для него дремотный покой! Пока ведет вдаль дорога, будет и он идти по ней, нигде не останавливаясь надолго – таков уж удел менестреля Тьмы, последнего в этом мире!
- Как жаль, - пробормотал, опустив глаза, - что я все же не смогу задержатся.
...Он уходил наутро, с лютней за спиной. Одежда была чистой, сумка – до отказа набита едой. Кроме того, ему подарили плащ – зеленый, правда, но дареному коню...
- Там, на Западе, Гавани. – напомнил Сэмвиз.
- Знаю. – немного смущенно улыбнулся Морэндил. –Просто... ну просто посмотреть хочется, - какие, все-таки, они.
- Легкой дороги тебе. – пожелал верный спутник и друг Фродо Бэггинса.
Пожелал от души.
И Морэндил зашагал по дороге – на запад. На сердце было легко.
Последним, что услыхал менестрель, был звонкий голос вредного мальчишки Пина «Заходите еще, сударь, может про чертополох чего нибудь споете! Или про яблоки – они-то будут повкусней!»
1 В рассказе использовано стихотворение Тайэре.
2 В рассказе использовано стихотворение Ниэннах.
3 В рассказе использовано стихотворение Ниэннах.
4 В рассказе использовано стихотворение Ниэннах.
5 В рассказе использовано так же мое стихотворение.
Текст размещен с разрешения автора.