Главная Библиотека Тол-Эрессеа Таверна "7 Кубков" Портал Амбар Дайджест Личные страницы
Главная Новости Продолжения Апокрифы Стеб Поэзия Разное Публицистика Библиотека Гарета Таверна "У Гарета" Служебный вход Гостиная


Кера

Поздняя осень


Поздняя осень - время листопада; время, пропитанное горечью чужой памяти, когда шорох листьев сплетается в витиеватую вязь певучего языка, чьи слова кажутся странно знакомыми. Время, когда тишина обретает голос, и истончившаяся грань настоящего колеблется за прозрачной завесой опадающей листвы и каждый шаг - это шаг в неизвестность…

Что за опасности таит осень для тех, чья память хранит чужую боль и для тех, кто любит никогда не существовавшего? Для других. Что ты ищешь в небе, поднимая к нему открытые озябшие ладони? "Кори'м о анти-этэ, Тано!…" Тано… Нет ответа. Лишь мимолетное удивление скользит в отчужденных взглядах, и слезы дождя обжигают сухие глаза. Хоть бы раз - шагнуть за грань… И ты крепко, до боли зажмуриваешься, отрешаясь, уходя, и переступаешь порог…

Те же листья - разлапистая бесшабашная яркость кленовых мешается с золотыми монетами тополиных и фигурной жестью дубовых. Рядом костром еще не осыпавшейся листвы догорает боярышник, а ты стоишь под рябиной, и тяжелые ее гроздья венчают тебя пышной ало-оранжевой короной. Только звуки - другие… Живая тишина ступает меж дерев, задевая еще не осыпавшиеся ветви, и легкое дыхание ветра касается лица. И ты боишься сделать шаг и поверить…

И вдруг… невидимая флейта неуверенно подпевает ветру, и испуганная тишина замирает за твоей спиной. Флейте вторит высокий и чистый голос, и слова незнакомого языка как разбитый хрусталь, хрупки и звонки. "Помнишь?… Помнишь…" "…ллаис о лэтти…", как давно это было, как далеко ушло, как близко отозвалось в сердце страхом потери и верой в невозможное…

Голос сбился, замолкнув на мгновение, и тут же вновь вплелся в переливы неумолкающей флейты нежным смехом. А шаги почти не слышны… И оттого еще неожиданней внезапно возникшие из-за куста боярышника дети. Замерли настороженно, как пугливые и любопытные зверьки, но в огромных распахнутых глазах нет ни недоверия, ни страха. Полупрозрачный костер кроваво-красной листвы обрамляет худенькие фигурки, и ты видишь…

Тяжелые, в цвет ажурного рябинового кружева над твоей головой, косы почти сливаются с ярко-алым платьем, а пестрый букет кленовых листьев, прижатый к груди, светится язычком пламени на фоне черной безрукавки с выпушкой из рыжего меха. Круглощекое личико с острым подбородком напряжено, но недавний смех еще дрожит в уголках вздрагивающих губ, и в темных блестящих глазах под резким изломом бровей. Редкие рыжие брови заслонившего спутницу мальчишки настороженно сведены над светлыми озерцами глаз, но пухлые губы доверчиво раздвигаются в улыбке. И руку с зажатой в ней забытой флейтой он протягивает первым…

Чистое теплое золото сосновых бревенчатых стен, окутанное легкой вуалью тумана. Как можно помнить о не-бывшем или узнавать созданное не тобой? Но сейчас не до этого, это все позже, потом. Сейчас тропа послушно ложится под ноги, и ты заученным движением отводишь от лица низко нависшие ветви, и помнишь, что за следующим домом растет кривая яблоня, а у дома напротив гибкие резные драконы обвивают столбы у высокого крыльца. Помнишь?… Помнишь…

У круглого озера, налитого в темные гранитные ладони; там, где, сердито шумя, ручей вспенивает воду игрушечным водопадиком, из-за облетевших вишен темнеет сруб кузни, и слышится тонкий звон в легком, как плеск крыльев переплетении взволнованных голосов. Мальчишка осторожно передает флейту девочке и опрометью кидается в кузню. Его пронзительный крик ударяется о дно гранитной чаши и, чуть дрогнув, прозрачная вода ловит осыпающуюся листву…

… Звон умолк, и тишина снова опускает на твои плечи невесомые руки, но ты ждешь, как ждет и звонкоголосая спутница, и сердце твое начинает биться запертой в клетке птицей, и каждый шаг из темноты дверного проема отпечатывается в душе неотвратимостью невозможного. Сколько может длиться ожидание, и может ли жажда быть бесконечной? И ты молишь о невозможном, забывая лишь об одном - сумеешь ли принять, не оттолкнешь ли руки, спешащие утолить твою жажду…

Неукротимый темный огонь густых волос плещется за плечами в такт шагам. Мягкое осеннее солнце на миг зажигает в них ало-золотые искры, а ветер тут же гасит их, скрывая за тяжелыми прядями лицо… А он смеется силе строптивого ветра, сам - легкое яростное пламя среди сонных увядающих костров, удерживая мятущийся вихрь волос узкими ладонями; и солнце смеется ему в ответ, и нестерпимым светом вспыхивает серебряная вышивка на широких рукавах, и все это длиться секунды и века, а потом ты видишь только глаза - юные, как утро мира и обжигающе ясные, как невидимое пламя, венчающее языки огня. И имя, переливающееся пением эха среди скал, ломким шорохом золы и грозным всплеском лавы в чаше вулкана: "Гортхауэр…"

Льется вода меж пальцев, проступают лица сквозь тусклую паутину строк ("невозможно…"), затягивается туманом прошлого перекресток, на котором еще можно было отступить. Молчание черных маков, вереск цвета запекшейся крови… Лаан Ниэн… В поющие серебром нити гобелена вплетается единственный темный путь - Знающей. И нет ни возможности, ни права изменить предначертанное кем-то (для чего?!), можно только принять и пройти, умирая в последний раз.

И беззвучно шевельнуться губы навстречу радостно распахнутым, ничего не знающим глазам - "Мэй антье…" …Я принимаю…

Будущее - неуловимые мгновения листопада, легкий всплеск крыльев, круги на воде… Дни - облетающим вишневым цветом, как сны - не удержать в ладонях. Солнечная сладость поздних яблок, и холодный ветер сцеловывает с твоих губ вкус минувшего лета. Туман поднимает к бездонной ночной тьме невесомую ленту песни, и капли эха, срываясь в озеро с призрачных пальцев, застывают в воде отражением звезд. Голосом весенних сумерек поет къеллинн в руках Странника и чуть слышно отзывается с другого берега шепот свирели-суула. И светятся оплавленным золотом меж опавшей листвы восковые кораблики свечей, сливаясь в неподвижной глади озера с утонувшими искрами неба.

Шелковая бумага и переплетение клонящихся под ветром трав - тай-ант, пронизанные лунным светом печали сказания о никогда не бывшем. Бессонная ночь у потухающего очага, и легкие слезы в бледной просини раннего рассвета.

Первая песня - твоя - ломкое кружево из звенящих капель недавно еще незнакомых слов… Смущенно улыбающийся Хэлгалль и теплый свет светлого дерева в его руках - маленькая льолль - "Возьми… Она - как твои песни…"Неудачные попытки, порванная струна и горькие слезы отчаяния у тихой заводи, за позолоченным серебром ивовых ветвей, и печальная глубина серых, как сердцевина тумана, глаз Льолля: "Ну что ты? Я научу…"

Пение колокольчиков в День Серебра - эхо нерожденной капели; в высоком небе тающие следы перистых облаков овевает дыхание последней весны…

И…нет, не сказать о Тебе, разве рукам удержать ветер? Не сплести в венок ветви сосны и можжевельника - только исколешь пальцы…Горький свет в Твоих глазах, и тоска, и скорбь, словно Ты тоже - знаешь. И ты украдкой ловишь взгляд невыносимо светлых глаз, еле удерживаясь от желания руками укрыть распахнутую для всех Его душу… "Что ты?…" - летящая улыбка и горький излом бровей… "Нет-нет… ничего…" - печаль и память о неизбежном… Кори'м о анти-этэ, Тано… Навсегда. Как же коротка вечность. Так же стынут на ветру открытые ладони, но губы молчат, скрывая невыносимый, разъедающий душу, огонь. Какой порог тебе еще надо переступить?

Вечность спустя… Ты впервые узнаешь, как страшно умирать. Но, уже не в силах говорить, раскроешь во тьму окровавленные ладони, принимая свой путь. Тьма склонится над тобой скорбным светом горьких звезд, и холодеющие пальцы охватят запястья протянутых к тебе рук, запечатлевая на них горе и боль… "Таирни!…" "Тано…" и ты сделаешь последний шаг туда, где Тьма сворачивается в вязь еще не написанных строк…


Текст размещен с разрешения автора.