Небо - серое-серое. Но - странно - это не та серость, что мягкой лапкой расшевеливает в душе безнадежность; скорее - спокойное, чуть замутненное серебро, словно отблеск сияния Тельпериона… Если бы Феанаро знал, Сильмариллы были бы иными, - медленная удивленная мысль. - Они - идеал, но они - мертвы. Потому что в них нет света звезд. Нет живого золота этого вот умирающего листа…
Пальцы - тонкие и сильные, привычные и к мечу, и к струнам лютни - бережно, словно руку больного друга, укладывают наземь пронзительно-золотой березовый лист. Листок уже отжил свое, но разве осень - это смерть для него? Он станет землей, как и тысячи его собратьев, и по весне из черной земли ликующе рванется к небу новая жизнь - малахитовая трава и тоненькая, кружевная поросль новорожденных березок…
Я нашел, нашел! Вот же оно! Вот она - Песнь, без которой Сильмариллы - не Камни Света, а бессмысленные светильники! Феанаро… ох, Феанаро, если бы я понял это раньше!..
Сидящий под деревом даже зажмуривается от горькой досады: наверное, любой орк - пусть создание Тьмы, но плоть от плоти этой земли - с младенчества владеет знанием, за постижение которого Нолдор заплатили цену смерти, льда и пламени. Это же так просто - двуединство жизни и смерти, Тьмы и Света. Березовый лист упал на землю - это смерть. Земля питает тысячи берез - это жизнь…
Если бы в Камнях Света была и Тьма, они были бы - живыми.
Вслед за этой мыслью приходит страх.
В основе сложного всегда лежит простое, Финрод.
Голос - глубокий, тихий - и насмешливый - выплетается из шороха осеннего березняка, пошептывания ветра в траве и его собственных мыслей. Он не оборачивается. Только темно-золотые брови чуть вздрагивают... Это сон. Она приходит лишь во сне, и, наверное, это - лучшие его мгновенья здесь. Он не раз видел Ее наяву - там, в кажущейся теперь страшно далекой и словно бы уже чужой жизни, но тогда Она казалась сполохом изменчивого мерцания тумана, жемчужной тенью в серебряном сиянии Тельпериона. Здесь, приходя в его странные горькие сны, Она не прячется в полумрак - и все же он, пожелай нарисовать или вылепить Ее лицо, вряд ли смог бы вспомнить что-либо, кроме танцующих складок вуали и отблеска серых в прозелень глаз…
Чего же ты испугался, сероглазый? Или сама мысль о том, что творение Мастера может быть несовершенно, - уже кощунство?
В общем-то, да, мелькает смущенная мысль. Мы все так привыкли думать, что Камни - суть отражение Валинора, его идеальной гармонии, что… В конце концов, это ведь и вправду страшно - даже помыслить о том, что нам вскружили головы просто красивые камешки, а не нечто запредельно прекрасное!
Госпожа, я так долго был правильным, - могу я хоть во сне немножко покощунствовать?
Серо-зеленые глаза под складками вуали искрятся смехом:
О да, Финрод. Это ведь сон. Где еще ты позволишь себе думать - думать без оглядки на правильность мыслей? Только не бойся…
Он тоже смеется - и вдруг становится очень серьезным.
Госпожа, Тьма - это тоже Песнь?
Песнь? - темные ресницы опускаются, перечеркивая серо-зеленое мерцание. - Что ж… Пожалуй, так. Хотя… Песнь - это Творение, но не Мелькор творил Тьму и не Тьма - Мелькора. Ты умеешь задавать вопросы, сероглазый…
Но Смерть - сотворил он?
Зелень исчезает из глаз - теперь они стальные и холодные, как клинок, познавший кровь врага:
Значит, Жизнь сотворил Единый, а Смерть - просто так, в противовес ему, - Отступник?
Не сердись, госпожа. Так говорят, но, будь я уверен в этом, - стал бы задавать тебе этот вопрос?
Вуаль прячет лицо - не разглядеть глаза.
Посмотри на этот упавший листок, Финрод. Останься он навеки зелен и юн, - что стало бы почвой для новых деревьев? Зачем мужчине и женщине продолжать себя в детях, если им суждено жить вечно? Зачем тогда в мир пришла любовь?
Чтобы две половинки сердца слились воедино, хочется ответить ему - но он лишь коротко переводит дыхание, и горло мучительно сжимает, когда перед глазами встает далекий образ той, к кому теперь нет дороги. Она была его песней, его знаменем… и не виделось ли ему - тогда, в грезах, - как она, его супруга, поднесет к груди их ребенка?
Госпожа! - почти крик. - Неужели за жизнь - за продолжение жизни - нужно заплатить смертью? Как Мириэль - за Феанаро?
Нет… Скорее - как этот листок - за будущие деревья…
И это - цена любви?
Цена любви - боль, не смерть. Поверь мне, Финрод. Вы, Элдар, зовете нас Всеблагими и верите, что в этот мир вдохнула жизнь наша любовь - но кто из вас знает о нашей боли?
Она не договаривает - но ему не нужно слов, чтобы понять. И от этого понимания - страшно, но не так, как было бы наяву - ведь это всего лишь сон… И, конечно же, наяву он не решился бы спросить - но это его сон, и он вскидывает взгляд на окутанную вуалью тумана фигуру:
Госпожа… я видел тебя разной - говорят, для вас плоть - лишь одежда души. Мне иногда кажется, что облик твой - лишь грань моих мыслей… Госпожа, прости меня, я знаю, что это дерзость, но… молю тебя… какая ты - настоящая?..
Узкая прозрачная рука растерянно теребит край вуали; голова склоняется, пряча лицо под тяжелым занавесом темно-пепельных волос.
Финрод… что же ты говоришь, сероглазый… зачем тебе? Зачем? - ведь это будет больнее…
Прости, госпожа. Мне нужно - знать. Прости. Я не смогу сказать это - словами…
Что ж… - широкие рукава медленно соскальзывают от запястий, вуаль растворяется скупыми светлыми искорками. - Смотри…
…В груди становится горячо и больно. А впрочем, не этого ли ты ждал, жадно вглядываясь в затененные вуалью черты, не умея погасить в себе тревожную дрожь узнавания-неузнавания, боясь узнать - и не в силах успокоить себя ложью?
Тогда, в Валиноре, он уже видел эти глаза - светлые, с таким чистым льдистым отблеском, - они смотрели на него с другого лица, и он готов был слушать и слушать негромкий усталый голос - голос, рассказывавший ему о Смертных землях. И ему, порывистому юному Нолдо, было тогда все равно, какого цвета одежды его собеседника - только бы говорил, позволяя вырваться хотя бы мыслями из благолепной неизменности Амана на просторы странной, пугающей и чарующей своей таинственностью земли по имени Эндорэ… И вот сейчас эти глаза снова инеисто мерцали ему навстречу, - небо, ведь Она же - сестра того, в черных одеждах, как же он раньше не подумал; вот что значат Ее слова о цене за любовь, - вот же - истина, так близко - рукой подать!..
Госпожа! - рванулся, задохнувшись. - Госпожа, я понял!..
- Я понял! - крикнул он, вскидываясь; болезненно-счастливая улыбка скользнула на миг по грязному осунувшемуся лицу - и чья-то прохладная шершавая ладонь легла на лоб, прогоняя остатки сна…
Серые глаза, в которых таяла тень какой-то горькой восторженности, распахнулись в холодную темноту каменного мешка, и хриплым отзвуком сломанной песни лязгнула по камню цепь.
Тишина. Только затихает звук рвущегося горячечного дыхания. Рука друга соскальзывает со лба и бессильно падает наземь…
- Я понял… - серые глаза погасли, и шепот еле прозвучал - отчаянный и безнадежный. - Зачем я… О чем же я пел… если бы можно было вернуться - хоть на день… Ведь я же понял…
- Нас двое, - угрюмо проговорил Берен, глядя в темноту черными от усталости глазами.
Их и вправду осталось только двое.
Июль 2003г., Москва
Текст размещен с разрешения автора.