|
Юлия Могилевер
Я шла домой с работы, до моего подъезда оставалось несколько шагов. Вдруг в воздухе произошло какое-то движение, и рядом с собой в дрожащем тумане я увидела темный лес и костер. Изображение было нечетким и полупрозрачным, окружающие дома просвечивали сквозь него. Мгновения хватило мне, чтобы решиться и шагнуть на колеблющуюся тропинку, и в тот же миг трава запружинила под моей, привыкшей к асфальту, ногой. Лес отвердел и стал реальным, я обернулась - улица, только что оставленная мною, дрожала и постепенно исчезала, я пошла вперед.
Люди, сидящие у костра, были в воинских доспехах, собранных с миру по нитке, из чего ясно было, что это не солдаты какой-либо регулярной армии, хотя они уже давно и изнурительно воюют. На лицах, обращенных ко мне читались страх, отчаянье и надежда. Почти все они были молоды. Среди них выделялся один, одетый в черное, с изрезанным морщинами лицом без возраста, единственный безоружный, в тяжелых перчатках до локтя. В руках он держал большую чашу, дно которой лизало пламя, из чаши шел пар. "Интересно, что он туда намешал?", - подумала я, шагнув к костру. Взгляд мой при этом случайно упал на подол длинного черного плаща, обвивающего мои ноги до пят. Я подняла руку и дотронулась до волос. Они были стянуты узлом на затылке, а концы их свободно лежали на плечах и капюшоне плаща. Там, на асфальтовой улице, я была в брюках и с короткой стрижкой.
"Здравствуй, Реана, - сказал человек с чашей, - прости, что потревожили тебя и прервали твой отдых. Мы долго оттягивали, но сейчас просто нет выхода, посмотри сама." Он протянул мне чашу через костер, но так, что дно ее все время оставалось в огне. "Разбирается", - подумала я и взяла чашу. То ли вздох, то ли стон донесся с той стороны костра - мои руки не были ничем защищены. Это не имело значения, маг-то все понимал, а остальные поймут позднее... или это станет для них несущественным.
Держа чашу над огнем, я осторожно опустилась на колени, резко взболтала ее содержимое, и наклонившись, глотнула. Потрясенная тишина застыла на поляне. Огненная жидкость разлилась по жилам, и я наконец, заглянула в чашу. Я увидела - нет, это было не то, что люди обычно называют страной, миром - не пейзажи, не города, не людей. Я видела так, как целители видят больной организм. А этот мир был очень болен. По всему телу его, пронизывая насквозь, расползалось кроваво-черное трупное пятно. "Поздно уже!, - ужаснулась я про себя, - что же они так тянули!" Но меня же не было, я же скрылась... Магам тоже нужен иногда отдых. Века Реана-ведунья, целительница миров не знала ни устали, ни покоя, откликаясь на каждый зов. Но ремесло это изнурительно и вытягивает все силы. Я решила скрыться на время в рациональном мире, где магия влачит существование на задворках рядом с юродивыми и шарлатанами. Это не значит, что там вовсе нет магов, но им никто не верит толком, и никто не просит помощи. Не знаю, правильным ли было мое решение. Я довольно быстро почувствовала, что живу не в своем мире, хотя ничего и не помнила о себе - таково было условие этой реальности. Я стала писать стихи, потом рисовать, не подозревая (а может, и подозревая), что обращаюсь к магии. Сущность всегда оказывается сильнее ограничений конкретного воплощения, всегда воюет с ними, не понимая, что победой окажется выход из системы координат, то есть, окончание существования в этих рамках.
Здешний маг оказался очень сильным и искушенным, раз смог разыскать меня. Но Боже, что меня ждет! Можно, конечно, просто вырезать пораженные участки, предоставив миру-калеке погибнуть, или, зализав раны, нарастить новую ткань. Так обычно поступают с больными врачи там, где я нашла сейчас приют. Это не мой путь. Можно пойти дальше, и вырезав болезнь, создать новую жизнь вместо погибшей - населить землю придуманными целителем людьми. Получится здоровый и полноценный мир, вполне жизнеспособный, но другой, новый, чужой. Видно, людям у костра этот путь не подошел, иначе они нашли бы себе врача поближе, не обременяя себя розысками. Им нужна была Реана. Конечно, я имею право отказаться. Я живу сейчас жизнью обычного человека в скучном и мате- риальном мире. По всем законам я могу дожить эту жизнь до конца. Да и вообще, маг вправе отказаться от безнадежной (или почти безнадежной - зависит от самооценки) задачи. Но я не откажусь. Не было случая, чтобы Реана отказала кому-либо. Все знают об этом. Раз уж они меня нашли...
Я опустила чашу в огонь полностью. Пламя полыхнуло из ее глубины и мигом окутало меня целиком, сбежав по кольцам волос к подолу. Раздался крик ужаса, мгновенно смолкнувший, и я представила себе грозный взгляд мага, заткнувший провинившийся рот. Но все это меня уже не касалось. Исцеление - тяжелая работа. Убрав больную плоть, надо вырастить новую, но из ткани самого мира, из сплетения существующих судеб. И каждый обитатель мира должен оказаться родившимся в нем и после исцеления.
Но как в не знавшей войны жизни появится ребенок, зачатый знатной дамой от пьяного насильника, громящего ее замок, когда муж на войне, верные слуги перебиты или попрятались, а испуганные дети дрожат за занавесками, слушая вопли истязаемой матери? А ведь мир принадлежит этому ребенку в той же мере, что и законным графским детям. Что ж, уничтожение болезни вселенной вовсе не означает, что боль и несчастья уходят из жизни всех населяющих ее людей, так не бывает, к сожалению. Даже в совершенно счастливом мире встречаются совершенно несчастные жители.
Так что графиня, гуляя в отдаленном уголке своего парка, может быть изнасилована неизвестно откуда взявшимся бродягой, или даже отдаться ему добровольно, подчиняясь вдруг нахлынувшей преступной страсти, и потом вынашивать нежеланный плод, сгорая от стыда, страшась разоблачения, терзаясь от мук совести или оплакивая потерянную любовь. Можно себе представить, как она, пытаясь замести следы, тем же вечером мчится в город к уехавшему по делам мужу, кидается пылко ему на шею, стыдливо шепча, что не могла больше вынести разлуки, и не замечая, как смущенный супруг, сжимая объятия, делает за ее спиной знаки камердинеру, чтобы тот незаметно вывел затаившуюся за спущенным пологом кровати голую любовницу. И потом радуясь что обошлось, на смятых чужим телом простынях дарит пораженной жене столь бурные и неутомимые доказательства своей страсти, что она потом до конца дней своих недоумевая, гадает, чьего же отпрыска, в результате, родила.
Так что с рожденными этим миром все более или менее ясно, надо только скрупулезно проследить судьбу каждого. А вот что касается умерших в результате войны, катастрофы или другого исцеляемого бедствия - тут куда сложнее. Например, вдова погибшего воина, отгоревав и относив траур положенный срок, выходит снова замуж. Если оживить вдруг первого мужа, то что же станет со вторым и зачатыми им вполне законно детьми? К тому же, некоторые из погибших уже родились заново в этой же или в другой реальности. Нет-нет, возвращать всех невозможно, как видите, но каждому необходимо изменить причину смерти и сопутствующие обстоятельства. Например, вырезанную походя проходящим войском деревню может поразить вместо этого убийственная эпидемия, что поделать. Но всех, кого смогу, я постараюсь, аккуратно проверив связи, вернуть.
Я смотрю в чашу. От ужасного трупного пятна почти не осталось и следа. Хорошо было бы так же излечить мир, в котором я живу - бездушный, кровавый, сочетающий циничную жестокость с сусальной сентиментальностью, и непонятно, что страшнее. Но маг не смеет вершить чьи-то судьбы по своей воле, он лишь откликается на призыв о помощи. Ну так почему бы мне, живущей там, не позвать на помощь волшебницу Реану? Жаль, что нельзя. Это было бы проявлением корысти.
Ну ладно. Скоро конец моим трудам. Интересно, кто из позвавших меня, остается еще у костра. Ведь причины, заставившие их сделать это, исчезли, так что каждый из них, конечно, занят своим делом далеко отсюда. Разве что маг. Тот, скорее всего, останется до конца и будет все помнить. Это привилегия и боль магов. А я сама... Вот сейчас я устало шагну на асфальт улицы, ведущей к дому, и подумаю, до чего же утомительный был день, видно, с возрастом работа тяготит все больше и отнимает все больше сил...
Мир болит у меня под ложечкой, ноет в суставах, то к пожарам ему неможется, то к расправам, и война - волна, и толпа слепа, как торнадо, и не различить, отчего убит, и не надо. Мир сдирается кожей с пятки, сверлит затылок, я помажу йодом, прикрою ваткой, чтоб не загноилось, бинтик завяжу, грелку положу, съем таблетку, укачаю, напою чаем с конфеткой. Может, жар спадет, парниковый эффект, резня и взрывы вместе с лихорадкой сойдут на нет, жажда наживы утолится чистой водицей. Но корчась, мир на мои старания не обращает внимания и рвет аорту.
31 мая 1998 года - 12 мая 1999 года.